«Наиболее близким к искусству непосредственного выражения в области слова является библейский Апокалипсис. Колоссальное впечатление от него, невыразимое до конца никакой даже образной формулой, подавляюще немое и темное, — можно только пасть ниц, как сам Иоанн, перед его картинами, — именно это впечатление зависит от чьейто данности Иоанну его видений. Жена, облеченная в солнце, и жена, облеченная в порфиру, четыре всадника и змий, и зверь, ангелы, борьба, трубные гласы, вещания Бога, число 666, — это не реализм, это не созданные Иоанном символы, чего бы то ни было, это посланные ему видения, которые он только созерцал (курсив наш. — Авторы)... <...> И мы объяснить их не можем, несмотря на огромную обросшую Апокалипсис литературу, даже отказываемся объяснить, но чувствуем непосредственно их тайный смысл, как пророческую загадку, как обещание.
Есть приближения к такому искусству, конечно, в зачатке, во всякого рода магических заклинаниях, в народных заговорах, в причитаниях, в прорицаниях, в песнопениях хлыстовских радений, напр., и т. п. Есть приближения в «Симфониях» Андрея Белого, в «Снежной маске» Александра Блока»*.