Тема Великой Отечественной войны не уходила с годами из русской советской литературы. Новое осмысление военной темы в период «оттепели» связано с опытом писателей военного поколения. Те, кому посчастливилось вернуться с войны, словно жили за целое поколение, говорили от имени поколения. В 50-60-е годы были опубликованы произведения, в которых был показан совершенно новый, непривычный облик войны. Третий поток военной прозы связан со стремлением писателей показать судьбу отдельного человека в нечеловеческих условиях войны, посмотреть на нее не глазами историка и не всевидящим оком писателя-эпика, но глазами простого солдата, офицера. Такой взгляд позволял рассмотреть детали, недоступные для авторов широких эпических полотен, ставить смелые, нередко трудноразрешимые нравственные проблемы и вопросы. Мысль о том, что война не только раскрывает сущностные черты личности, но и формирует их, закаляет волю человека – важнейшая для произведений этого ряда. Настоящим открытием в литературе о войне стала повесть писателя-фронтовика Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда» (1946 г.), положившая начало в нашей литературе одному из самых ярких явлений в литературе о войне, получившего название в 1950 – 1970 годы «лейтенантская проза». Истинное лицо войны, суть «трудной работы солдата», цена потерь и самой привычки к утратам – вот что оказалось предметом раздумий героев и их авторов. Войдя в состав более широкого явления «военной повести», «лейтенантская проза» задала собой главные ориентиры художественных поисков для этого жанра. Значительными произведениями этого направления стали повести Ю.Бондарева «Батальоны просят огня» (1957 г.); Г.Бакланова «Пядь земли»(1959 г.) и «Навеки - девятнадцатилетние» (1979 г.); К.Воробьева «Убиты под Москвой» (1963 г.) и «Крик» (1962 г.); В.Курочкина «На войне как на войне» (1965 г.) Эти книги упрекали в «дегероизации» подвига, пацифизме, преувеличенном внимании к страданиям и смерти, излишнем натурализме описаний, не замечая того, что усмотренные «недостатки» порождены прежде всего болью за человека, оказавшегося в нечеловеческих условиях войны.
Повесть Некрасова программное произведение психологического натурализма (термин Л. Аннинского), течения, зародившегося в годы войны в лирике поэтов фронтового поколения (С. Гудзенко, М. Дудин, С. Орлов и др.). Психологический натурализм отталкивается от романтической поэтики, от парадного изображения войны, от идеологических стереотипов. Конфликт в повести о Сталинградской битве, одном из решающих сражений Великой Отечественной войны, приобрел нравственный характер и сместился внутрь советского общества — в противостояние между краснобаями, прикрывающимися красивыми фразами, и людьми, которые без лишних слов делают свое дело, воюют за родную землю, не щадя своей жизни. Мера людей определяется вопросами: «А вот вытащил бы он меня, раненого, с поля боя?»; «Пошел бы я с ним в разведку?». Тенденции правды не дали развернуться: хотя повести Некрасова в том же 1946 году была присуждена Сталинская премия, очень скоро он начал подвергаться обстрелу критики, писателя клеймили позором, завели «персональное дело». Виктор Некрасов, попал на фронт в первые дни войны, воевал под Сталинградом, был дважды ранен, на себе испытал то, что описано им «В окопах Сталинграда». В его повести нет ни генерала, ни политработника — только солдаты и офицеры. Как и Толстой, Некрасов показывает неизбежную на войне смерть не героической, не романтичной, а страшной в своей простоте и обыденности. Героизм Керженцева определяется сознанием, что ту, прежнюю жизнь — родной Киев, свой дом, мать — нужно защищать, определяется его интеллигентностью, чувством ответственности, высокими нравственными качествами. Кто бы ни вошел в повесть, какую бы должность ни занимал, в каком бы ни выступал качестве, Некрасов обязательно испытывает его на смелость, глядя на него глазами Керженцева. Например, с раздражением думает Керженцев об Астафьеве: оттопыренный мизинец, сложенные трубочкой губы, бачки, розовые ногти. Имя Иполлит напоминает толстовского Иполлита Курагина, такого же недалекого и самоуверенного. Раненный в ягодицы Астафьев просит Керженцева прихватить при случае трофейный фотоаппарат и часики. Астафьев — трус, Астафьев — корыстен. И то, что могло выглядеть забавным, выглядит противным, вызывает неприязнь. Некрасов не вдается в анализ, не пытается установить взаимосвязи. Ему достаточно фактов, проявлений. Все решает поведение в бою. Этот признак освещает человека, определяет тон, каким говорится о нем в повести. Смелостью, надежностью в бою человек все-таки не исчерпывается: Карнаухов тайно пишет стихи, зачитывается Джеком Лондоном, Фарбер чувствует музыку, Игорь Свидерский хорошо рисует. Их увлечения не ширма, не бегство от войны, а продолжение своей прежней жизни. Для Некрасова важны прочность духовных, умственных интересов. Интеллигентность для него не равнозначна образованности.
