В художественной системе Маяковского обнаруживаются многочисленные образные и сюжетные параллели с философско-поэтическим трактатом Ницше. Лирическое «я» поэта переживает «час великого презрения» к человеку настоящего, которое сменяется жалостью и состраданием. Подобно прорицателю-персу лирический герой готов «умереть в борьбе» за лучшего человека и «растратить великую душу».
Герой поэта пытается объединить любовь к человеку реальному и созданному фантазией идеалу, и это порождает противоречия, а значит предвещает трагические последствия. Герой вступает с Богом в бой, но диалог не может состояться, превращаясь в вечный монолог, обращенный далеко в перспективу. Маяковский унижает бога, чтобы возвысить человека, а смерть Всевышнего нужна ему только для того, чтобы воскресить человека. Ощущая свое одиночество «на высоте», лирическое «я» все же не в силах истребить бога, остается принести в жертву себя, «расходовать свою душу». Поэтому лирический герой Маяковского ждет своей гибели от людей настоящего, так как это единственная возможность рождения человека грядущего. , • "
Главное - это стремление начать с себя в действе мирового переустройства: «Трудно открыть человека, а себя самого труднее». Герою Маяковского оказывается особенно близкой альтруистическая парадигма соловьевского учения, духовная устремленность к самореализации и одновременно приближение окружающих к совершенствованию, «безболезненности» и «нетленности в телах своих».
Большинство исследователей творчества поэта (В.О. Перцов, А.И. Метчен-ко, A.A. Михайлов, В.Н. Альфонсов и др.) в качестве лейтмотива ранней поэзии Маяковского называют гуманистическую идею освобождения, возвеличивания человека. Эстетический идеал молодого Маяковского - чудо-человек, синтез Человекобога и Богочеловека. Именно человека поэт ставит «на место Бога - одряхлевшего, беспомощного, не способного на какие-либо деяния ради людей».
Этот романтически отвлеченный идеал прекрасного находит «наиболее глубокое и полное воплощение в образе лирического героя».
Герой Маяковского мыслится широко (вселенское «я») и конкретно (индивидуальное «я»), причем если индивидуальное «я» показано внутренне контрастно («грубый гунн» - «я-маска», «я-шарж» - и страдающий, одинокий бунтарь), то условный, предельно обобщенный образ Человека с большой буквы становится выражением мечты поэта о совершенной, цельной личности, «небывалом чуде XX века».
Поэт, поднявший свое сердце флагом Человечности (И.М. Машбиц-Веров), готов на жертвенный подвиг ради «вочеловечивания» неполноценных людей. Пьяных определяет героя дооктябрьского творчества поэта как богоборца с сердцем Христа. Любовь и сострадание стали для Маяковского вектором человеческого сознания, основами духовной жизни.
Бесчеловечному, духовно нищему миру реальности поэт противопоставил мир творческой мечты. Однако «стремление довоплотить идеал, сделать его фактом реальной жизни» (В.Н. Альфонсов) кончилось трагическим разочарованием в жизнестроительной силе слова. Апофеоз человека парадоксально соединился с утверждением неизменности судеб человечества, где царствует золотой телец (Ф.Н. Пицкель).
Этим объясняется двоецентрие образной системы раннего Маяковского (З.С. Паперный). Миру лирического героя противостоят «жирные», с которыми одинокий поэт ведет безнадежную борьбу. Этим определяется трагизм пути лирического «я», решившего «поставить точку пули в своем конце».
