Стихи Николая Гумилёва (см. его краткую биографию на нашем сайте) собраны в нескольких книгах, главные из которых: Жемчуга (1910), Чужое небо (1912), Колчан (1915), Костер (1918), Шатер (1921) и Огненный столп (1921); Гондла, пьеса в стихах из истории Исландии, и Мик, абиссинская сказка.
Стихи Гумилёва совершенно не похожи на обычную русскую поэзию: они ярки, экзотичны, фантастичны, написаны всегда в мажорном ключе. В них господствует редкая в русской литературе нота – любовь к приключениям и мужественный романтизм. Ранняя его книга – Жемчуга, – полная экзотических самоцветов, иногда не самого лучшего вкуса, включает Капитанов, поэму, написанную во славу великих моряков и авантюристов открытого моря; с характерным романтизмом она заканчивается образом Летучего Голландца.
Военная поэзия Гумилёва, как ни странно, совершенно свободна от «политических» чувств – его меньше всего интересуют цели войны. В его военных стихах есть новая религиозная нота, непохожая на мистицизм символистов – это мальчишеская, нерассуждающая вера, исполненная радостной жертвенности.
Среди образов, объединяющих поэзию Гумилева и его непосредственных предшественников – символистов, особенно заметны астральные, космические – звезды, планеты и их “сад”, Млечный Путь, кометы. Уместно поэтому будет заимствовать из этой же области уподобление для того, чтобы охарактеризовать поэтическую судьбу самого Гумилева, развитие его дара. Оно напоминает взрыв звезды, перед своим уничтожением внезапно ярко вспыхнувшей и пославшей поток света в окружающие ее пространства.
Гумилев удивительно поздно раскрывается как большой поэт. Это надо иметь в виду и теперь, когда с ним начинают заново знакомиться и знакомить. Итак, предложенное сравнение со вспыхнувшей звездой не лестно для раннего Гумилева, в чьих сборниках мы найдем только материал для того, что потом взорвется.
Многие теперь согласятся с тем, что “Огненный столп” и непосредственно примыкающие к этому сборнику стихи неизмеримо выше всего предшествующего. Он учился у Блока, как все крупные поэты его поколения, и. у этих последних, но это стало видно лишь в поздних стихах, Гумилев одновременно и акмеист, и футурист (притом крайний), и имажинист.
Это вершина творческого развития Гумилева. В сборнике "Огненный столп" синтезированы основные творческие идеи предшествующих периодов.
Историософские размышления Гумилева в "Огненном столпе" неразрывно связаны с новым пониманием личности, которая воплощает в себе конкретно-историческое, религиозно-мистическое и даже визионерски-провиденциальное начало. Не случайно сборник открывает стихотворение "Память", в котором лирический герой, анализируя свое прошлое, представляет бытие своего "Я" как интегральный знаменатель своих прежних существований ("колдовского ребенка", сверхчеловека, хотевшего стать "богом и царем", "мореплавателя и стрелка", "героя-воина", "угрюмого и упрямого зодчего"). Но смена культурно-психологических ипостасей личности происходит не в иных - прошлых - жизнях (как то наблюдалось еще в "Костре"), а в рамках этой, проживаемой поэтом жизни, причем залогом целостности личности оказывается память. Трагическая тональность финала и снимается в лирическом триптихе "Душа и тело". Преодоление извечной антиномии тела и души происходит на внеличностном, божественно-космическом уровне.
В стихотворении "Лес" тема памяти переводится в культурологический план. Фантасмагорическое пространство "леса" оказывается мистическим локусом, своего рода хранилищем культурных архетипов. Подобный эффект достигается за счет обращения к знаковым образам, каждый из которых метонимически представляет ту или иную культурно-мифологическую парадигму.
Мифоиоэтическое пространство, смоделированное Гумилевым в "Лесс", несет в себе демонические и потусторонние обертоны, возникающие в основном на метафорических сдвигах смысла. Это объясняется тем, что, как выясняется в финале, перед читателем развертывается не картина действительности, пусть даже фантастической, а картина сознания лирического героя, ассоциативное поле его мышления. Демоническая аура образа леса оказывается обусловлена женским началом, которое в духе ранних гумилевских стихов предстает как роковое. В то же время финальный пуант обнажает ассоциативные принципы художественного мышления, которое в авторской концепции тесно связано с пространством культурной памяти, хранящей множество литературно-мифологических образов, восходящих (по К. Г. Юнгу) к архетипам коллективного бессознательного.
Поэтической манифестацией новой философии слова стало одноименное стихотворение (его анализ см. в гл. 12), в котором дается синтетическая концепция слова, включающая мифотворческие (в первую очередь, христианские) и мистериально-магические потенции. По Гумилеву, вначале было Первослово, Слово-Логос, которое в результате в современной действительности утрачивает свою сакральную силу, распадаясь на обычные языковые единицы, подверженные энтропии ("...Дурно пахнут мертвые слова").
Семантическое пространство стихотворений "Огненного столпа" пронизано психологическими, мифологическими и культурными параллелями, позволяющими одним образам как бы просвечивать сквозь другие. Лирическое развертывание смысла происходит по принципу "наложения планов", как если бы на один кадр сделали несколько фотографических снимков. Отсюда нарушение причинно-следственных связей и линейного течения времени. Прошлое, настоящее и будущее предстает в стихах позднего Гумилева в виде "потока сознания", скрещивания и переплетения психических состояний, залогом целостности которых выступает память.
Ярким примером подобной образно-смысловой интерференции может служить стихотворение "У цыган", в котором сюжетное действие разворачивается одновременно сразу в двух пространственно-временных планах - в реальной действительности (в ресторане) и в ирреальном мире (то ли на лесной поляне у костра, то ли "в струге алмазном", плывущем по реке). Соответственно и лирический герой начинает двоиться.
В "Огненном столпе" Гумилев вырабатывает новый поэтический метод, который он сам назвал (в рецензии на стихи В. И. Нарбута) "галюцинирующим реализмом", сплавляющим в единой сюрреалистической картине "измененное состояние сознания" с "измененным состоянием мира". Эта творческая стратегия позже получит развитие в поэтике О. Э. Мандельштама ("Стихи о неизвестном солдате") и А. А. Ахматовой ("Поэма без героя").
