(анализ по выбору). В юности тказ-ся от карьеры священника. В 28 г. поступает в Моск. унив-т на фак-т Советск. права. Отчислен после 1 года. Осужден за распр-ие ленинск. письма к съезду. В нем резкая хар-ка Сталина. В 29 г. был арестован. Отбыв. срок в уголовн. лагере в Вишере («Вишера», «Очерки преступного мира»). Отвергает идею об исправлении трудом и коллективом. Возвр. в Москву, пыт-ся сотрудн-ть в изд-ве, его арест. снова по полит. ст., отпр. на 5 лет на Колыму. + 10 лет. Не вернется с Колымы до смерти Сталина, только после. После реабилит. в 56 г. печат-ся в журн. «Москва». Умер Шаламов в 82 г. в интернате для инвалидов.
«Колымские рассказы»: определение рассказы-не жанровый смысл, а обознач. форму повествования. предисловие из стихов самого Шаламова. Донести до потомков знания о людях, кот. усилиями новой власти оказались стертыми. Герои «К. расск.» - люди без прошлого и будущего, мученики, они даже исключены из мира живых, это мир по ту сторону добра. Главная тема – тема смерти, лейтмотивом звучит: «Все умерли» («надгробное слово»). Шаламов не стрем-ся поразить чит-ля, не форсирует интон-ю, по-бытовому предъявляет нам рассказ. Смерть ежедневна и буднична. Смешение понятий о добре и зле. Мораль одна- сегодня я, а завтра ты.
Нравственный и физич-е силы ч-ка ограничены. Каторжный труд, лютый холод, голод приводят к атрофиров-ю воли, эмоций, остаются только элементарные инстинкты, которые треб. тепла, покоя и еды. Лагерь для Шаламова –опыт исключительно отрицательный, опыт растления.
Нельзя допускать таких условий, при которых ч-к нах-ся в нееловеч-х усл-х. Шаламов создал теорию новой прозы. Ст. «Новая проза». Новая проза – это лаконичная, строгая до аскетизма, почти бесстрастная проза, выстраданная как документ. В этой прозе нет привычн. атрибутов психологич. прозы – портретов, пейзажей, анализа внутр-го состояния героя. Нет и эл-ов документалистики (фактов, докум-в, цифр…). личный опыт. Шаламов заявил, что после Херосимы, Освенцима и Колымы писать по-старому нельзя, иск-во не имеет права на проповедь и учительство. Шаламов отрицает пис-ля-демиурга, сочиняющего свои миры. Автор – это «Плутон, поднявшийся из ада, а не Орфей, спускающийся в ад». Новая проза должна стать отражением и осмыслением состояния человека. Под воздействием абсурда внешних условий «фантастической реальности» трагически деформируется внутр.мир человека -изменяется сист.ценностей, представления о нравственности, ограничиваются душевное и интелеект. Возможности. Это показано как трагически необратимый процесс «расчеловечивания»
У Шаламова лагерь – безусловно отриц-ый опыт, он никого не сделает лучше. 99%, попавших в лагерь, ломается, они втоптаны в мерзлую землю. Он пишет о 99%, убежден, что есть предел духовн. и физич. сил ч-ка. Искл. сост. ед-ый сюжет – «Последний бой майора Пугачева»: здесь тоже смерть, но героич-я.
Трехстраничный рассказ «Ягоды» был написан Варламом Шаламовым в 1959 году и включен в цикл «Колымские рассказы».
Как во многих шаламовских рассказах, повествование ведется от первого лица и начинается едва ли не с полуслова.Только что - еще до начала рассказа — обессиленный рассказчик упал в снег вместе со своим грузом. Один из конвоиров, Фадеев, обзывает упавшего симулянтом и фашистом. Затем бьет его. Подошедший следом второй конвоир, Серошапка, обещает упавшему: «Завтра я тебя пристрелю собственноручно». Заключенному удается все же поднять свой груз и двинуться в лагерь вместе с ожидавшей его бригадой.И немедля, без всяких пауз, наступает обещанное «завтра». Бригада под присмотром Серошапки корчует пни на старой вырубке. В перекур и в те минуты, когда конвоир смотрит в другую сторону, рассказчик и другой заключённый Рыбаков собирают ягоды. Рыбаков — чтобы обменять на хлеб, а рассказчик — чтобы тут же съесть. Стремясь собрать побольше, Рыбаков пересек границу запретной зоны и был убит на месте. После убийства конвоир стреляет в воздух, имитируя предупредительный выстрел. По дороге в лагерь Серошапка останавливает рассказчика. «Тебя хотел, — сказал Серошапка, — да ведь не сунулся, сволочь!..» Итак, внешне рассказ «Ягоды» состоит из двух сцен лагерной жизни, воссозданных в обстоятельствах типических. Эти обстоятельства заданы серией узнаваемых блоков: голод, холод, лесоповал, конвой, стреляющий без предупреждения. Внутри самих блоков рассказ насыщен множеством мелких и мельчайших, как бы уже «этнографических», деталей лагерной жизни. Тех самых деталей, обилие и точность которых снискали Варламу Шаламову славу первого документалиста Колымы. Интонация рассказа тоже узнаваемо шаламовская — медлительное, строго объективированное повествование.рассказ написан от первого лица в прошедшем времени, так что сама грамматическая структура как бы предуведомляет читателя, что рассказчик все-таки выживет...Сообщая, что пеньки деревьев были именно высокими (ибо лес валили зимой, в снегу), а печи именно железными, автор как бы вводит читателя в обстоятельства быта. Точность. И здесь, на наш взгляд, обнаруживается интереснейшая особенность шаламовской прозы. Автор документально точно знает лагерный быт и густо использует в тексте нейтральные, строго объективированные подробности. Встречаясь в случайных фоновых сочетаниях, эти подробности начинают как бы уже сами по себе образовывать неожиданные и грозные художественные значения.
Со слов конвоира Фадеева мы знаем, что идет война. В краткой первой сцене четырежды повторяется слово «фашист». Сначала в устах конвоира — как стандартное лагерное обозначение для «врагов народа», — потом в устах рассказчика Тема смерти — насильственной гибели и естественного умирания — постоянно присутствует в этом, как и во многих других шаламовских рассказах. Описав смерть Рыбакова, рассказчик отмечает:
«Баночка Рыбакова откатилась далеко, я успел подобрать ее и спрятать в карман. Может быть, мне дадут хлеба за эти ягоды — я ведь знал, для кого их собирал Рыбаков» (с. 54—55).
Нечто, после чего смерть человека может быть фактом, но ни в коем случае не событием.
Внешне рассказ «Ягоды» - вполне традиционный и почти документальный пересказ случая, происшедшего на лагерном лесоповале. Одновременно лавинный переизбыток значений, тотальная деструктивная дисгармония текста организуют совершенно иной, качественно нетрадиционный сюжет. На наш взгляд, предметом художественного осмысления является здесь лагерь как феномен. Лагерь как замкнутая иррациональная система. Лагерь, чьей конкретной сиюминутной задачей является уничтожение пеньков, остатков, ибо сама вырубка уже произошла. Лагерь, чьи основные свойства — индетерминированность, бесчеловечность, безвременье, тотальный мгновенный распад — существуют уже не в одной лишь семантике текста, но и в сознании поглощенного текстом читателя. Реальный, документально воспроизведенный лагерь укрывает собой непознаваемый, недоступный мир. Мир, настолько чуждый человеку, что точное выражение его вызывает коллапс языка, распад культуры. Мир, чье существование признать и принять невозможно. И тем не менее необходимо признать и опознать — ибо он оказался частью нашей вселенной.