Перевод в Европе в эпоху классицизма.

 В XVII в. рекатолизация приводит отчасти к возвращению авторитета пословного принципа, но он как был, так и остается уже не единственным. Лютеровская концепция, которая больше соответствует взгляду человека того времени на мир, продолжает распространяться.

Формирование светского художественного текста, которое нача­лось в эпоху Возрождения, завершается его четкой фиксацией в жан­рах в эпоху классицизма. Начиная с конца XVII в. в европейских ли­тературах определяются принципы перевода, согласно которым текст должен отвечать нормам эстетики Буало, нормам эстетики класси­цизма. Лучшим переводом признавался перевод, максимально при­ближенный к некоему художественному идеалу. Это достигалось с по­мощью определенного набора языковых средств, которые отвечали требованиям «хорошего вкуса». В предисловии к своему переводу «Дон Кихота» Сервантеса на французский язык Флориан достаточно четко формулирует эти требования: «Рабская верность есть порок... В „Дон Кишоте" встречаются излишки, черты худого вкуса — для чего их не выбросить?.. Когда переводишь роман и тому под3о0бное, то самый при­ятный перевод есть, конечно, и самый верный» . Отметим попутно, что XVIII в. осудил «рабский перевод», т. е. пословный принцип, с нравственно-художественных позиций, не анализируя его историче­скую специфику и теоретико-философские основы.

Содержание и форма в классицистическом переводе были в един­стве. Но это единство находилось вне подлинника, в какой-то идеаль­ной реальности, и в процессе перевода надо было стремиться к дости­жению этого идеала. Поэтому текст оригинала рассматривался как сырой, несовершенный материал. Проблема переводимости в таком случае снималась сама собой: ведь любой, самый слабый подлинник можно было попытаться приблизить к эстетическому идеалу. При пе­реводе изменения вносились в сюжет, композицию, состав персона­жей, т. е. в содержательные аспекты произведения, менялись и сред­ства выражения этого содержания. В результате исчезало всякое авторское и стилистическое своеобразие подлинника. Намеренно устранялось национальное своеобразие, хотя и предшествующие прин­ципы перевода, как мы помним, его не передавали и не учитывали. Но если в Средневековье отказ от национальных черт объяснялся стремлением к религиозному единению, то теперь царила идея интер­национальной, просветительской миссии литературы. Неудивитель­но, что при таком подходе к целям перевода, когда эстетическая цен­ность самого подлинника не принималась в расчет, нередки были переводы с участием языка-посредника, каковым в большинстве слу­чаев оказывался французский. Споры о том, обогатили ли такие п3е1ре-воды европейские национальные литературы, ведутся до сих пор .

Своеобразным было также и отношение к нормам языка перево­да. Текст должен был соответствовать нормам того языка, на кото­рый переводился, но эти нормы трактовались иначе, чем в концеп­ции Лютера. Установка на общенародный язык сменилась установкой на язык литературного жанра, во многом далекий от разговорного. В качестве примера можно привести многочисленные классицисти­ческие переводы трагедий Шекспира на французский язык. Недо­пустимы были с точки зрения классицистической эстетики смеше-

ние поэзии и прозы в трагедии, комических ситуаций с трагически­ми, употребление грубой и просторечной лексики, нарушение Шек­спиром теории трех единств: времени, места и действия. Все эти «отступления от идеала» устранялись при переводе. Тексты, пе­реведенные таким способом, как бы отрывались от конкретного ав­тора и становились достоянием литературного направления.

Разумеется, такая точка зрения о приведении всех подлинников путем перевода к единому эстетическому знаменателю разделялась далеко не всеми. Но даже англичанин А. Ф. Тайтлер, выдающийся теоретик перевода XVIII в., в своем «Опыте о принципах перевода» (1791), требуя точности при передаче авторского стиля, признавал правомерным внесение существенных изменений в подлинник, в частности, его приукрашивание. Тайтлер высоко оценивал выпол­ненный А. Попом перевод «Одиссеи», оправдывая допущенный в нем смысловой и стилистический произвол.

Что касается переводов нехудожественных текстов, то они на про­тяжении XVII-XVIII вв. держатся в рамках лютеровских принципов перевода, исключая, наверное, публицистические и философские тексты. При переводе научных произведений распространены ком­пиляции и выборочный перевод.

Общественный статус переводчика в XVIII в. достаточно высок по сравнению с прежними веками, но заметно варьирует от страны к стра­не. Ясно одно: письменный переводчик занимает заметное место в свет­ской культуре. Исследователи отмечают, что именно в XVIII в. перевод обретает признаки профессии и постепенно начинает3 ф2 ормироваться настоящее профессиональное сословие переводчиков .

Во Франции достаточно сильна и уважаема собственная художе­ственная литература, и перевод как канонизированный жанр зани­мает в ней достойное, но второстепенное место. Переводческая дея­тельность является делом чести и государственного престижа, выполняя миссию обогащения собственной сильной литературы, и такие известные авторы, как Вольтер и Прево, считают свои перево­ды равноправной частью собственного творчества. Показательно, что во Франции треть переводчиков оплачивается королевским двором В форме постоянного жалованья. Сохраняется также традиционная для прошлых веков система поддержки переводчиков меценатами. Многие из французских переводчиков вполне осознают свою значи­мость и роль, отмечая в предисловиях, что их т в о р ч е с к и е д о с т и ж е н и я должны оцениваться не ниже, чем достижения авторов оригиналов, ведь они не просто переводят, но еще и улучшают несовершенный оригинал. При этом для всех них перевод представляет собой лишь побочную деятельность наряду с собственным творчеством и, разу­меется, не является основным средством существования.

В Германии же, где литература в этот период находится лишь в ста-/дии своего формирования, читательский спрос приходится удовлет­ворять преимущественно за счет переводов, в основном с англий­ского и французского языков. Колоссальный рост объема переводов приводит, как ни странно, к снижению социального статуса пере­водчика. Армию немецких переводчиков XVIII в. начинают рассмат­ривать как толпу анонимных «бумагомарателей», а сами переводчики, которые редко ставят свое имя под переведенными произведениями, стараются при переводе держаться к подлиннику как можно ближе. В Германии того времени отсутствуют структуры, которые могли бы материально поддерживать переводчиков. Поэтому здесь быстро формируется профессиональный переводческий рынок со своими жесткими законами: низкая оплата труда, поточное «производство», низкое качество самих переводов из-за поспешности их выполнения. Переводчики образуют профессиональную касту, в которой редко встретишь известного писателя. Существуют и половые предрассуд­ки: так, Тереза Хубер, переводившая сначала для своего первого мужа Георга Форстера, а затем — для Людвига Фердинанда Хубера, вы­нуждена была публиковать свои переводы либо анонимно, либо под именем муж33а, поскольку современники считали перевод «не женским делом» .

Романтический перевод. В конце XVIII в. отчетливо прояв­ляются симптомы нового отношения к тексту и его переводу. За­метны они становятся еще в эпоху Просвещения, когда людей, по-jдошедших к новому этапу самосознания, начинают интересоватьIсобственная история и собственное творчество. Человек посте­пенно начинает ощущать свою национальность. Первым замет­ным проявлением нового подхода была деятельность просветите­ля И. Г. Гердера, который в последней трети XVIII в. занялся сбором и обработкой фольклора разных народов и выпустил мно­готомное собрание «Голоса народов в песнях» (1778-1779). Зна­менательно было то, что устные тексты фольклора теперь фикси­ровались, превращались в письменные и в таком оформлении могли перейти в литературную культуру другого народа только путем перевода. Сама идея сборника «Голоса народов в песнях» свидетельствовала о том, что теперь стало очевидным: разные народы говорят разными «голосами». Безусловно, Гердер многое изменил в фольклорном материале, однако сама задача передать национальные особенности побуждала его многое в этом плане сохранять. Мы можем считать эти переводы-обработки первым опытом перевода, нацеленного на сохранение национального свое­образия. Изменение отношения к оригиналу позже очень точно сформулировал Пушкин: «От переводчиков стали требовать бо­лее верности и менее щекотливости и усердия к публике — пожелали видеть Данте, Шекспира и Сервантеса в их собственном виде, в их народной одежде» .

Акцент на «народной одежде» отныне становится ведущим. При этом достижения предшествующих концепций перевода послужили базой для новой, романтической. Лютеровская концепция открыва­ла переводчику все ресурсы родного языка (а они все больше расши­рялись благодаря письменному оформлению фольклора), классици­стический опыт настраивал на сохранение специфики литературного жанра и его условностей; ведь к тому времени складывается и офор­мляется светская художественная литература с ее жанровыми разно­видностями как особый тип текста. Преромантизм и романтизм разбивают прежние классицистические жанровые каноны, раз­рабатывают новые жанры, но единой остается база книжного языка художественной речи, в которую мощно вливается фольклорное язы­ковое богатство. Текст для человека того времени не представляет собой мистической святыни боговоплощения, какой была Библия, не представляет собой и несовершенной основы для достижения эстетического идеала, как в классицизме. Текст теперь воспринима­ется в первую очередь как национальная ценность, как националь­ное достояние. С этим новым настроем Шиллер в начале XIX в. пе­реводит «Макбета» Шекспира, стараясь передать и местный колорит, и своеобразие стиля. Романтики-переводчики не стремятся сохра­нить все слова подлинника, ценность пословного состава текста для них не является абсолютом. А для воссоздания национального свое­образия они все больше начинают пользоваться транскрипцией и транслитерацией экзотизмов, а также языковыми средствами соб­ственного фольклора.

На выбор произведений для перевода отпечаток наложило но­вое осознание человеком себя в истории. Поэтому не случайно в литературном достоянии других народов выбираются прежде все­го произведения, находящиеся на исторической дистанции, т. е. памятники прошлого. Интерес к современным произведениям дру­гих народов очень мал. Немецкие романтики Август Шлегель иЛюдвиг Тик переводят драматургию Шекспира, Людвиг Тик — еще и «Дон Кихота» Сервантеса. Шекспира на французский заново пе­реводитАльфред де Виньи; Шатобриан переводит прозой с анг­лийского на французский поэму Мильтона «Потерянный рай». Прак­тика классицистических переделок еще чувствовалась в этих первых опытах, но в каждой из этих работ отмечается качественная новиз­на: попытка разными способами передать национальную специфи­ку. Переводы романтиков остаются в национальной культуре наро­дов навсегда.

Отмеченные различия в языках разных народов, которые увязы­вались воедино с их историей и культурой, дали толчок сравнительным лингвистическим исследованиям. Появилось сравнительное языкознание. Научные выводы о специфике языков в этот период, а также романтическое представление о языке как живом организме смыкались с представлениями об уникальности каждого народа, выраженной в его «ментальное™», которая, в свою очередь, есть про­явление «духа» народа. Каждый народ, согласно рассуждениям од­ного из основоположников сравнительного языкознания Вильгель­ма Гумбольдта, мыслит и чувствует по-разному, что отражается в его языке; язык же, в свою очередь, воздействует на человека актив­но. Получается такая специфика, которую вряд ли можно передать средствами другого языка.

В результате таких рассуждений в конце XVIII в. впервые зарож-д а е т с я сомнение в в о з м о ж н о с т и перевода. Наиболее категорично э т о сомнение формулирует именно Вильгельм Гумбольдт: «Всякий пе­ревод безусловно представляется м н е попыткой р а з р е ш и т ь невыпол­нимую задачу. Ибо каждый переводчик неизбежно должен разбить­ся об один из двух подводных камней, слишком точно придерживаясь либо своего подлинника за счет вкуса и языка собственного народа, либо своеобразия собственного народа за счет своего подлинника. Нечто среднее между т3е5м и другим не только трудно достижимо, но и просто невозможно» . Эту позицию на рубежеXVIII-XIXвв. раз­деляют А. Шлегель и другие романтики. По сути дела, такой взгляд есть первая констатация того, что перевод не может быть полной копией оригинала, и потери здесь неизбежны.

Несколько позже И. В. Гёте в послании «Братской памяти Вилан-да» (1813) высказывается в пользу некоей «золотой середины», по­зволяющей сохранить и достоинства подлинника, и красоты языка перевода. К тому времени Гете уже заявил о своей приверженности новому, романтическому подходу в переводе, бережно воссоздавая специфику восточной поэзии в «Западно-восточном диване» (1817). Развитие взглядов романтиков на новой теоретической базе мыIнаходим в работе известного теоретика и практика перевода первой ' половины XIX в.Фридриха Шлейермахера «О различных методах перевода» (1813). Не разделяя взглядов многих своих современни­ков, подчеркивавших невозможность перевода, Шлейермахер фор­мулирует четкие условия, которые способны обеспечить верность перевода оригиналу. Шлейермахер характеризует перевод какгер­меневтический процесс, подчеркивает необходимость различного подхода к текстам разного типа, проводя границу между текстами «деловой жизни» и текстами из сфер науки и искусства. Заявляя о не­обходимости передачи при переводе «духа языка», Шлейермахер опирается на принцип равенства впечатлений читателя оригиналь­ного и переводного текста и выдвигает метод «очуждения» как ос­новной при передаче своеобразия подлинника. Оттенок «чуждости» обязателен, по его м н е н и ю , д л я сохранения н а ц и о н а л ь н о й специфи­ки. К аналогичным взглядам приходит впоследствии и сам В. Гум­больдт, излагая их в предисловии к своему переводу «Агамемнона» Эсхила (1816), усматривая в переводе важное средство обогащения других культур. Поэтому нельзя согласиться с мнением современно­го немецкого теоретика и историка перевода Ханса И. Фермеера, считающего, что перевод эпохи романтизма характеризуется тенден­цией к примату максимальной буквальности с историко-филологи­ческой окраск36ой, корни которой он видит в опоре на теологическую герменевтику . Ведь на деле речь шла о герменевтическом принци­пе как основе для обеспечения полноты передачи культурно-нацио­нальной специфики.

Дальнейшее развитие перевода в XIX в. в Европе. На протяже­нии всего XIX в. в западноевропейской традиции принципы романтического перевода лишь развиваются и упрочиваются. Ста­новление и расцвет национальных европейских литератур со­провождаются тесными их контактами через перевод. Интерес чита­телей к литературам других стран растет и не ограничивается памятниками прошлого. Теперь уже читатель жаждет новинок, и произведения, едва появившиеся на родном языке, тут же становят­ся доступны европейским соседям.

К середине XIX в. технология издания переводных книг настоль­ко разработана, что можно говорить о настоящих «фабриках перево­да» (кстати, это выражение впервые было употреблено в романе Фридриха Николаи «Das LebenunddieMeinungendesHerrnMagisterSebaldusNothauker» еще в конце XVIII в.). Вильгельм Гауф, описы­вая эти «фабрики» в XIX в. в Цвиккау, отмечает, что над выпуском переводных книг целыми днями труди3л7ись десятки переводчиков, стилистов, печатников и переплетчиков .

В Англии, Германии, Франции, Испании, Италии, России, Скан­динавских странах, между которыми идет интенсивный культурный обмен, вырастает целая плеяда значительных переводческих инди­видуальностей. Ограничимся перечислением л и ш ь нескольких и м е н : вГермании — это И. Д. Грис (1775-1842), переводчик Ариосто, Тор-квато Тассо, Кальдерона; К. Л. Каннегисер (1781-1861), который пе­ревел на немецкий Анакреона, Горация, Данте, Чосера, Мицкевича; Ф. Боденштедт (1819-1892), страстный почитатель русской литера­туры, переводил Пушкина, Лермонтова, Тургенева, а также Гафиза, Омара Хайяма; о российских переводчиках мы поговорим ниже, а здесь назовем лишь одно имя, характерное для переводческой куль­туры XIX в., но вместе с тем — уникальное. Это — поэтесса Каро­лина Павлова (1807-1893), которая, владея восемью европейскими языками, переводила русскую, немецкую, английскую и польскую поэзию — на французский, немецкую — на русский, русскую по­эзию, прозу и драматургию — на немецкий язык. На примере пе­реводческого творчества Каролины Павловой, которое охватывает период с 1833 по 1893 г., можно проследить те постепенно накапли­вавшиеся качественные изменения, которые обнаруживаются к кон­цу XIX в. Если в начале века представление об индивидуальном свое­образии сливалось с представлением о национальных чертах всего текста, то к концу века эти черты постепенно при переводе начина­ют разграничиваться. Формируется представление об авторской ин­дивидуальности. Именно с учетом индивидуального своеобразия Павлова переводит на немецкий язык стихи и драмы А. К. Толстого в 70-80-х гг.

Следует отметить, что благодаря настоящему расцвету перевод­ческого творчества в XIX в. создается единое общеевропейское куль­турное пространство, в которое равноправно интегрируется и Рос­сия. Важный вклад в его создание внесли крупные писатели, поэты и философы XIX в. Впрочем, традиция эта уходит своими корнями еще в «культуртрегерство» XVIII в. Напомним, что Вольтер перево­дил в свое время Шекспира, Уго Фосколо — Стерна, Шиллер — Ра­сина. При этом обаяние «экзотичности» чужих литератур очень ве­лико; на протяжении всего XIX в. мы находим неоднократные свидетельства того, что читатели проявляют больший интерес к пере­водным произведениям, нежели к своим родным. Иорн Альбрехт38 отмечает, например, что русские писатели — Достоевский, Толстой, Гончаров, Гоголь, Тургенев — находят в Западной Европе гораздо боль­ший отклик, чем свои. В вильгельмовской Германии, в самом конце XIX в., встречаются даже презрительные высказывания по поводу переводов и немцев, которые «чужое любят больше, чем свое»39.

Однако заметны и другие тенденции, свидетельствующие о росте социально-культурной значимости перевода. Одним из знаменатель­ных событий 80-х гг. XIX в. стало принятие Бернского соглашения, в соответствии с которым впервые в истории закреплялось автор­ское право на текст перевода.