Приход «черного человека» к лирическому герою можно истолковать двояко. Это и выражение душевного нездоровья, и символический образ больной совести. Жизнь лирического героя в интерпретации черного человека бессмысленна, «прекраснейшие мысли и планы», присутствующие в его «книге жизни» не воплотились в реальность. Возвращение героя в действительность из мира кошмара не приносит облегчения, мир вокруг него мертв: снег – известка, деревья – всадники, крик ночной зловещей птицы. Новое явление черного человека связано с еще более болезненным осознанием того, что и как поэт он не сумел воплотиться до конца. Жест героя, разбивающего зеркало, символический. Это стремление уничтожить темного двойника, и попытка уйти от мук больной совести.
Кирьянов: Оппозиция подлинного и ложного, “светлого” и “темного” начал в человеке, ума и гения, гения и злодейства — основа их замысла. Есенинский образ черного человека — видоизмененный образ пушкинского Сальери.
Герой С. Есенина пытается осмыслить собственную жизнь в контексте исторического времени. Структура поэмы такова, что в центре — мир человека. Отсюда ведущий прием реализации авторского замысла — лирическая исповедь, по силе общечеловеческого идеала находящаяся на одном уровне с вечными ценностями.
Сам черный человек — скорее прошлое, чем настоящее. В его речи наиболее часто встречается употребление глаголов в прошедшем времени, направленных, правда, в сторону лирического героя. Черный человек стремится повернуть вспять время лирического героя, стремится противопоставить себя современности. В этом смысле правомерно утверждение того, что для Есенина черный — пережиток прошлого. В связи с этим закономерен вывод: в поэме отсутствует значение времени. И жест, возникший на пике развития эмоции, — трость, брошенная в переносицу черного человека. Помимо ритмообразующего начала, жест у С. Есенина несет важнейшую функциональную, характеризующую нагрузку: в нем находят отражение состояние души героя, его чувства, переживания, убеждения.
В итоге, проецируя наши умозаключения на поэму, получаем следующую картину: черный человек — символ внешнего представления о лирическом герое поэмы, характеризирующий не столько поэта, сколько отношение к нему его окружения. Черный человек — не “я” поэта, даже не “второе я”, он объективация чужого и, следовательно, чуждого сознания — “тот самый собирательный образ его, который с таким упоением, — по определению Станислава и Сергея Куняевых, — обслюнявливают и обсасывают в самых помоечных окололитературных углах”[11].
