Койне (от греч. koine dialektos - общий язык, наречие) - наддиалектная форма общенародного языка, возникшая на базе одного или нескольких диалектов и служащая в качестве средства общения (преимущественно устного) между носителями разных диалектов или языков. Примером современного койне может служить общебразильское койне, которое бытует в Бразилии как средство общения между европейцами, африканцами и говорящими на разных племенных языках индейцами.
Конкретные формы койне зависят от исторических, географических, экономических, социальных и других условий, в которых проходило его формирование. В разные исторические периоды понятие «койне» наполнялось разным содержанием.
Первоначально термином «койне» называли обще-греческий язык, сложившийся в позднеантичный, эллинистический период (4 в. до н. э.) на основе диалекта Афин, т. н. аттического диалекта, и служивший единым языком деловой, научной и художественной литературы Древней Греции до 2-3 вв. н. э
А. А. Шахматов первым попытался не только последовательно изложить теорию происхождения московского и киевского койне.
В истории образования и развития русского языка койне также сыграло существенную роль. Выделяются два периода - киевский и московский. В 10-11 вв. в столице древне-русского государства Киеве под влиянием её центристской роли из пёстрого сплава диалектов постепенно сложился общий разговорный язык - койне, в котором одни черты были по происхождению южными, а другие - северными.[3]
Койне, сложившееся в Киеве, существовало в двух формах - устной и письменной. Живая разговорная стихия древне-русского языка нашла отражение в частной переписке, юридических памятниках и светской литературе, где койне употреблялось в обработанном («книжном») и упорядоченном виде. Киевское койне способствовало укреплению единства древне-русского языка и древне-русской народности.
С 14 века после распада единого древне-русского языка на три самостоятельных языка (русский, украинский и белорусский) и образования вокруг Москвы единого российского государства - Московской Руси, начинаются процессы формирования собственно русского языка, в основе которого первоначально лежало ростово-суздальское наречие, а впоследствии — моек.
Койне, отразившее в силу срединного геополитического положения столицы языковые особенности и северного, и южного диалектов, впитавшее в себя их общие черты и постепенно становившееся образцовым. В Московской Руси развивались оригинальная и переводная литература разнообразных жанров, деловая письменность, однако единого литературного языка ещё не было. Московском койне, оказавшее сильное влияние на дальнейшие судьбы русского языка, особенно литературного, легло в основу начавшего формироваться в 17 в. русского национального языка. Литературный язык также развивался на основе московского койне.
Основные фонетические и грамматические явления, свойственные живой речи (т. е. ее «каркас»), выясняются путем изучения всех памятников, написанных или переписанных на Руси, в том числе и памятников церковнославянского языка русской редакции (последние, как мы уже знаем, отражают некоторые явления, свойственные восточнославянской речи и не свойственные старославянскому языку). Явления, вышедшие из употребления в литературном языке, могут сохраниться в современных народных говорах, изучение которых также позволяет судить о народной речи прошлого.
Сопоставительное исследование памятников и современных народных говоров позволило языковедам выяснить существенные изменения, происшедшие в живой разговорной речи на протяжении многих веков. Рассмотрим кратко эти изменения.
Важнейшим изменением в фонетике было закончившееся в XII-XIII вв. так называемое падение редуцированных, т. е. очень кратких звуков, изображавшихся на письме буквами ъ (звук, средний между о и ы) и ь (средний между е и и). В одном положении они исчезали (например, вместо къто, зъвати стали говорить кто, звати и т. п.), а в другом – переходили соответственно в о или е (например, сънъ изменилось в сон, дьнь – в день и др.). Изменился и ряд других звуков и их сочетаний. Так, звук Ђ, близкий к дифтонгу1 ие, перешел в е (в украинском языке – в и); различна судьба Ђ в современных говорах, в некоторых из них Ђ сохранился в качестве особого звука. Шипящие (ж, ш), а также ц из мягких стали твердыми, сочетания гы, кы, хы (гыбЂль, кыслыи, хытрыи) изменились в ги, ки, хи.
В области склонения имен существительных в единственном числе произошло уподобление одних типов склонения другим по признаку рода и образование благодаря этому немногих основных образцов склонения. Например, слова типа стол, конь, сын, гость, камень, склонявшиеся по-разному, теперь образуют один тип склонения слов мужского рода.
Еще дальше процесс унификации типов склонения пошел во множественном числе, где древние различия между типами склонения полностью стерлись. В дательном, творительном и местном падежах множественного числа в XIII веке начинают распространяться окончания -амъ, -ами, -ахъ, которые раньше были свойственны только словам женского рода на -а (типа сестра: Д. п. мн. числа сестрамь, Тв. п. мн. числа сестрами, М. п. ед. числа сестрахъ). С XIII в. эти окончания появляются и у существительных других типов: Д. п. мн. числа столамъ (вместо более ранней формы столомъ), Тв. п. мн. числа стопами (вместо столы) и М. п. мн. числа столахъ (вместо столЪхъ) и др. В современном языке сохранились остатки старых форм. Например, в сочетании поделом ему сохранилась старая форма дательного падежа множественного числа делом: нЂ(с) ти уже надежа. НЂ(с) ти с?псения нъ вЂчьная мука... приими по дЂломъ твоимъ. (Сборник слов и поучений XII/XIII вв.).
В именительном и в родительном падежах множественного числа закрепились различные окончания (в современном языке И. п. мн. числа: столы, города, села, жены; Р. п. мн. числа столов, ножей, сел, жен), но эти различия в окончаниях уже не соответствуют различиям в старых типах склонения.[4]
Важнейшим изменением в системе форм глагола был выход из употребления простых форм прошедшего времени. Так, имперфект был, по-видимому, утрачен уже в XII веке, а аорист встречается в памятниках, отражающих живую речь, еще в XIV-XV вв. В дальнейшем на базе перфекта была образована одна форма прошедшего времени (писал, читан и т. п..). Эти и многие другие изменения, происшедшие в живой речи, составляют предмет особых наук – исторической фонетики и исторической грамматики русского языка.
Несомненно, что в речи разных районов Древней Руси имелись различия. Существовали диалекты, на которых говорило местное население. У этих диалектов имелись свои определенные черты, отличавшие их от других диалектов и от киевского койне. Перечисленные нами изменения в фонетике и грамматике происходили не всюду одинаково, а иногда вовсе отсутствовали. На материале новгородских берестяных грамот в настоящее время хорошо изучен древненовгородский диалект, имеющий много специфических черт. В то же время на всей территории древней Руси (включая и Новгородскую землю) функционировал единый «образцовый» древнерусский язык, сложившийся на основе киевского койне. Письменность распространялась из Киева, и поэтому язык киевских памятников, во многом отражавший киевское койне, влиял на речь других городов. Культура восточнославянских племен, вошедших в состав Киевского государства, была едина. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что христианство довольно быстро распространилось по Руси и летописец конца XI в. уже представлял себе всю Русскую землю крещеной.[5]
Киевский диалект был воспринят (главным образом среди грамотного населения, а грамотность в городах была, по-видимому, широко распространена) как общерусская норма правильной речи. Конечно, и в киевский диалект проникали элементы языка других территорий. Так, например, северные слова въкша или вЂкшица («белка»), пьря («парус») встречаются в киевском памятнике – «Повести временных лет». С юго-востока проникло к киевлянам заимствованное из древних тюркских языков слово лошадь: его употребил Владимир Мономах в речи на Долобском совещании князей в 1103г.: «половчинъ... лошадь его [смерда] поиметь [половчин... лошадь его возьмет]». В то же время киевские слова, естественно, попадали в речь других местностей. Так, киевское название белки вЂверица отмечено в севернорусских памятниках; слово лошадь из Киева перешло в более северные области, где раньше употреблялось лишь слово конь, и т. п.
Однако с течением времени в памятниках разных территорий попадается все больше местных черт. Это свидетельствует о том, что диалектные различия в устной речи начинают увеличиваться. Знакомый с историей читатель, очевидно, догадывается о причинах этого явления: наступил период феодальной раздробленности, а затем татаро-монгольского господства. Ослабление политических и культурных связей между разными местностями способствовало сохранению и увеличению местных различий в речи. Памятники XIII-XIV вв. сохранили довольно много местных, не общерусских явлений устной речи. Назовем некоторые из них. Северные говоры характеризовались, например, такими звуковыми явлениями: не различались согласные ц и ч и на их месте произносился какой-либо один из этих звуков (цистый вместо чистый; челый вместо целый); звук г произносился так, как в современном литературном языке, т. е. как мгновенный, «взрывной» звук, в южных говорах ему соответствовал длительный «фрикативный»3 г; в новгородских и псковских древних рукописях встречается сочетание жг в словах типа дожгь (ср. дождь), пригважгаема (ср. пригвождаема) и т. п. Псковским говорам, кроме того, было свойственно смешение с и ш, а также з и ж (здати, вешна, жимою, носаше; ср. ждати, весна, зимою, ношаше); употребление сочетаний кл, гл в соответствии с л в других говорах (прибегли, ср. привели; ёгла, ср. ель) и т. п. Древние южные и юго-западные говоры, кроме фрикативного г, отличались, например, произношением звука у вместо в (узять, унук, усе, ср. взять, внук, все); в юго-западных (галицко-волынских) памятниках встречается сочетание жч в словах типа дожчь («дождь»); о произношении написаний жг на севере и жч на юго-западе в словах типа дожгь (дожчь) существуют разные предположения. Известны диалектные различия и в словарном составе. Так, в качестве слов, свойственных только древненовгородскому диалекту, приводятся, например, гвЂздка – «звезда в узоре», замЂхатися – «замешкаться», «не исполнить», зобатися – «заботиться», извЂтати – «заявить о правонарушении», кадъца – «мера количества зерна», клЂтище – «кусок домотканого холста», «холстина», омеши – «лемеха» и др. На юго-западе были распространены, например, такие слова, как багно – «болото», болонье (оболонье, болонь, оболонь) – «низменное поречье», «луг», глей – «глина», «ил», пуща – «большой лес» и др.; на юге: рЂнь – «крупный песок», черевикъ «башмак» и др.[6]
Постепенное накопление диалектных различий явилось причиной образования трех восточнославянских языков – русского (великорусского), белорусского и украинского. Как нетрудно заметить, южные (а также и юго-западные) древние диалектные черты во многом соответствуют особенностям белорусского и украинского языков, формировавшихся на юго-западной территории Руси. Эта территория с XIII-XIV вв. находилась в составе Великого княжества Литовского, позднее – в Речи Посполитой.
Великое княжество Литовское – это феодальное государство, существовавшее в XIII-XVI вв. на части территории современных Литвы, Белоруссии и Украины (столицы – Тракай, затем – Вильнюс). С 1362 г. в его составе был и Киев. В ходе Ливонской войны 1558-1583 гг. это государство объединилось с Польшей в результате Люблинской унии 1569 г. в Речь Посполитую, просуществовавшую до 1795 г. Эти исторические события усиливали языковые различия между северо-восточной и юго-западной Русью.
Формирование великорусской народности и ее языка началось на северо-востоке, на территории Владимиро-Суздальской Руси с центрами Владимир, Суздаль, Ростов. Затем быстро растущая Москва со второй четверти XIV в. стала политическим и культурным центром Русской земли.
Владимиро-Суздальская Русь меньше других земель Киевского государства (не считая Новгородской) пострадала от татаро-монгольского нашествия. Московское княжество было удалено от мест военных действий, поэтому в него стекались беженцы из различных соседних княжеств. Это привело к тому, что население Московского княжества стало смешанным. В состав Московского княжества постепенно входит целый ряд других княжеств: в конце 70-х годов XV в. Москва главенствует над всеми землями Ростово-Суздальского княжества; в 1478 г. присоединен Новгород, в 1485г. – Тверь, в 1489 г. – Вятка, в 1510 г. – Псков, в 1514 г. – Смоленск. В XV в. создается сильное государство – Московская Русь.
Формирование языка великорусской народности сопровождается серьезными изменениями в грамматическом строе и словарном составе живого народного языка. Перечислим важнейшие из этих изменений.
Грамматический строй постепенно принимает вид, очень близкий к современному: окончательно выходят из употребления аорист, категория двойственного числа (например: рукама и ногама, ср. современные руками и ногами); краткие прилагательные в функции определения заменяются полными (вместо камень теремъ стали говорить только каменный теремъ); утрачивается звательная форма падежа (отчe, господине); появляется форма именительного падежа множественного числа с окончанием -а (города вместо городи); появляются формы типа рукЂ, ногЂ, сохЂ вместо руцЂ, нозЂ, сосЂ; сочетания -ый, -ий (например, в окончаниях прилагательных) заменяются на -ой, -ей (простый, сам третий изменяются в простой, сам третей), распространяется окончание у в родительном и местном падежах единственного числа существительных мужского рода (из лесу, в лесу), окончательно определяется категория вида глаголов, исчезает форма второго будущего времени (типа буду купилъ), закрепляется окончание -шь в форме второго лица единственного числа (знаешь) вместо -ши (знавши), появляется постфикс -сь после гласного, представляющего собой окончание личной формы глагола (боюсь; ср. боящаяся), утрачиваются двойные падежи (постави мя попомь вместо постави мя попа). Были утрачены некоторые очень употребительные слова, например, око, перст, речu, глаголати, имати, зрЂти вытесняются словами глаз, палец, сказать, говорить, брать, смотреть; вместо союзов и союзных слов яко, да (дабы), иже, аще, оже и других распространяются что, чтобы, который, если и др.
Все эти изменения происходили в живой разговорной речи Московской Руси. Приведем примеры записей этой речи, произведенных в XVII в. уже известным нам Лудольфом (курсивом выделим те новообразования, о которых шла речь в предшествующих абзацах): «Онъ самъ мнЂ сказаль, что сЂстра ево за тебя замужь вышла; говорятъ что тамъ страшно холодно; поди ныне и смотри естли портнои мастиръ здЂлалъ мою шубу; смотри за рЂкою продажная ли дрова тамъ; пособи мнЂ роздЂвать сапоги и повиси ихъ что бы завтра сухие были; хъ которои немочи ты склоненъ; есть такихъ, которие въ одном пиру пропиютъ что во всемъ году нажили; море не люблю, естли сухимъ путемъ поЂду не утону». Фразы эти в переводе не нуждаются: они очень близки современной бытовой речи.
Языковеды, изучавшие разговорный язык Московской Руси (А. А. Шахматов, Б. А. Ларин), полагали, что и в XIV, и в XV вв. там еще не существовало какого-либо «общеобластного языка» – койне. В Москве, находившейся на границе северных и южных говоров, одни говорили по-севернорусски, другие – по-южнорусски. Однако в XVI в. постепенно вырабатываются нормы московской разговорной речи, в которой нашли отражение как северновеликорусские, так и южновеликорусские явления. Например, многие особенности согласных звуков были унаследованы от северных говоров, а гласных – от южных. Поэтому в Москве нормой стало произношение г взрывного. Это северная черта. Но другая северная черта – оканье – в Москве не сохранилась: там стали «акать». Севернорусскими по происхождению были, например, такие явления речи: произношение т твердого в окончании третьего лица единственного и множественного числа глаголов (идет, идут, ср. южные идеть, идуть), произношение звука в в окончании родительного падежа единственного числа прилагательных и местоимений мужского и среднего рода (тово, доброво, ср. южные того, доброго – с г фрикативным).[7]
Разговорная речь города Москвы, естественно, проникала в письменность, и, прежде всего – в деловые документы, создававшиеся в московских «приказах». Некоторые из этих документов представляли собой нечто вроде современных протоколов: в них должно быть записано то, что кто-то выразил устно. Это так называемые расспросные речи (т. е. протоколы допросов) или записи рассказов («сказок») о различных происшествиях, о быте и нравах других народов. Приведем пример из расспросной речи москвича Т. В. Редькина (август 1671 г.): «А в роспросе сказал августа де въ 1м числЂ в о(б)Ђзде своем Ђздил поутру и после обЂда осматривал караулов и дому и у Никиты сторожа поутру изба топила(с)а в полдни на дворе печь на квасы топила(с) же и он ТимофЂи в той печи огонь стре(л)цам велЂл зали(т) потому что та печь блиско ево Микитиных хором».
Правда, писцы, боясь прослыть неграмотными, сглаживали многие неправильности и просто разговорные черты живой речи. Они стремились следовать правилам письменной речи. Между прочим, этим они отличаются от иностранцев, не ставивших перед собой такой задачи при записи древнерусской речи (а иногда не знавших этих правил). Поэтому в иностранных источниках можно найти явления разговорной речи, которым трудно было проникнуть в записи русских писцов; таковы, например, безличные и неполные предложения, которые мы находим в «Парижском словаре московитов» 1586 г.: «борзо-ль нам обЂдать? ужинать-ли нам? любо-ли тебЂ то сдЂлать? куды дарога?» и т. п.
Авторитет Москвы в государстве был высок. Он распространялся и на ее речь. Получая документ из московского приказа, жители других местностей не только руководствовались его содержанием, но и воспринимали его язык. Развитие экономических и политических отношений способствовало распространению московской устной речи по территории Московской Руси. Все это и явилось причиной того, что говор города Москвы лег в основу формировавшегося на протяжении ряда столетий (со второй половины XVI до первой половины XIX в.) русского языка нового времени.
*****
На основании вышеизложенного мы пришли к выводу, что язык Киева играл большую роль в укреплении единства древнерусского литературного языка и сглаживании местных языковых особенностей. В Киеве складывалось так называемое койне, т.е. единый общий язык, в котором стирались, выравнивались диалектные особенности, устранялись диалектные различия. Киевское койне во многом определяло нормы древнерусского языка. Нормы киевского койне во всем совпадали с нормами древнерусского литературного языка, хотя в языке других областей заметна местная диалектная окраска. Киевское койне, оказывая выравнивающее воздействие на другие диалекты, совмещало в себе особенности этих диалектов.
Усиление диалектических черт и как следствие ослабление языковых связей между территориями распространения древнерусского языка было связано с утратой Киевом с конца XI и особенно во второй половине XII века его политического значения и усилением роли новых центров общественной жизни. Памятники XIII века отражают ряд местных языковых явлений, что свидетельствует о формировании новых языковых общностей.
По ряду таких особенностей в XIII веке после завершения общего для всех восточных славян процесса утраты редуцированных, юг и юго-запад (Киев, Галицко-Волынская, Турово-Пинская земли — территории будущих украинского и белорусского языков) оказались противопоставленными северу и северо-востоку (территориям будущего русского языка), где, в свою очередь, начали формироваться новгородский, псковский, смоленский, ростово-суздальский диалекты, а также диалект верхнего и среднего течения Оки и междуречья Оки и Сейма. В XIV веке территории юго-запада и запада Руси оказались под властью Великого княжества Литовского и Польши, что ещё сильнее отторгло их от северных и северо-восточных территорий, где складывалось Русское государство и язык великорусской народности. В XIV—XV веках древнерусский язык распался на три отдельных восточнославянских языка
