"Мелочи жизни" - самое трагическое и пессимистическое произведение Салтыкова-Щедрина, потому что на исходе жизни ему довелось стать свидетелем страшной, мучительно безнадежной, трагической ситуации, когда современникам казалось, что "история прекратила течение свое", а историческое творчество иссякло, перспективы будущего исчезли в непроницаемом мраке, идеалы исчерпали себя: "в самой жизни человеческих обществ произошел как бы перерыв", "прекратилось русловое течение жизни". Жизнь всецело погрузилась в мутную тину "мелочей".
Вскоре после запрещения "Отечественных записок" Салтыков писал: "...чем больше я думаю о предстоящей литературной деятельности, тем более сомневаюсь в ее возможности. Собственно говоря, ведь писать не об чем. Легко сказать: пишите бытовые вещи, но трудно переломить свою природу" (Н. К. Михайловскому 11 августа 1884 г.). Салтыков не мог и не стал "переламывать свою природу". Однако "новую жилу" он все же, действительно, нашел. В "Мелочах жизни" ему удалось создать новый, особый сплав острой публицистической "манеры", характерной для таких высших достижений его творчества, как "Письма к тетеньке" или "За рубежом", с глубиной и совершенством социально-психологического реализма "Господ Головлевых", многих рассказов "Сборника" и др.
"Общее настроение общества и масс - вот главное, что меня занимает, и это главное свидетельствует вполне убедительно, что мелочи управляют и будут управлять миром до тех пор, пока человеческое сознание не вступит в свои права и не научится различать терзающие мелочи…»
Начав, в первых главках "Введения", с перечисления "мелочей", опутавших жизнь современного человека, составляющих единственное и исчерпывающее ее содержание, "управляющих миром", Салтыков переходит к обобщениям, которые позволяют уяснить философско-исторический смысл самого понятия "мелочи жизни" [Понятие это восходит к Гоголю ("Мертвые души", гл. VII).]. Прежде всего Салтыков классифицирует, разделяет "мелочи" на две группы - мелочи "постыдные" и мелочи "горькие", "терзающие".
Возня вокруг "болгарского" принца Баттенберга, в которой участвовал "концерт" держав во главе с бисмарковской Германией, символизировала для Салтыкова "мелочность" европейской политической жизни, не называемой им иначе как "политиканство".Эти, "постыдные", мелочи угнетают жизнь, создают атмосферу "испуга", в которой "всякий авантюрист" (Баттенберг, Наполеон III, Орлеан, Бисмарк) "овладевает человечеством без труда". Никакие "новшества" в этой сфере не меняют сложившегося порядка вещей и представляют собой лишь "перемещение центра власти".
Шумные деяния "концертантов", мешают увидеть мелочи "горькие", "терзающие", которыми опутана жизнь народная. А ведь именно эти, "горькие", мелочи определяют безысходный трагизм существования человека массы, "среднего человека", ибо они - строй жизни, "порядок вещей".
Главный вопрос, который поставил Салтыков-Щедрин в этом произведении, - «в силу чего живет современный человек?». Писатель обращается к жизни среднего человека в его ежедневной житейской практике, углубляется в психологию простолюдина и заново разрабатывает жанры бытового очерка, психологического этюда.
Теоретические "хождения по мукам" на протяжении важнейшего отрезка русской истории - от 40-х к 80-м годам - привели Салтыкова в очерке "Имярек" к резко обостренной постановке вопроса о соотношении теории и практики, вопроса, всегда стоявшего перед ним, начиная с его первых шагов в литературе. "Слова" ("свобода", "развитие", "справедливость"), если они остаются только словами, отрицаются во имя реального исторического дела. В данном очерке из представленного цикла Салтыков-Щедрин пытается размышлять о том, как соотнести усредненные потребности обычного человека с идеальным представлением о жизни, и, как оказалось, это довольно сложно. Только действенная самоотверженность, по мнению Щедрина, в поисках правды может поднять человека намелочами жизни.
Социальная и политическая структура пореформенной России вообще и России 80-х годов в частности исследована в "Мелочах жизни" глубоко и проницательно. Это художественно-публицистическое исследование создает основу для кардинальных выводов о будущности, ожидающей русское общество.
На первом плане яркой картины русской жизни, естественно, стоит деревня - в момент перехода от патриархальной устойчивости дореформенного строя жизни к новым формам социальных отношений и хозяйствования, - в "момент общественного разложения". Уже во "Введении", давая беглую зарисовку крестьянского мира и крестьянской семьи, Салтыков заключал: "Хиреет русская деревня, с каждым годом все больше и больше беднеет".
С разной степенью обстоятельности и персонификации представлены Салтыковым в первом разделе цикла - "На лоне природы и сельскохозяйственных ухищрений" - все главные фигуры современной русской деревни: мужик ("хозяйственный мужичок" - "мироеды" - "гольтепа"), сельский священник, помещик ("равнодушный - "убежденный" - хозяйствующий с помощью "прижимки").
Классификация Салтыкова достаточно точно отражает состояние деревни. "Хозяйственный мужичок" представляет тот еще очень устойчивый тип русского крестьянина, который вышел из недр старой русской деревни, из патриархального крестьянства как сословия феодального общественного строя.
Безысходным, почти каторжным трудом, трудом "коняги" добился "хозяйственный мужичок" своего идеала - "полной чаши".
Каков же итог этого "жизнестроительства"?
Крестьянская семья превратилась в чисто хозяйственную единицу ("горячее чувство любви заменилось простою формальностью"), сохраняющуюся лишь благодаря главе ее. И если сам "хозяйственный мужичок" "чужд кровопивства" в силу устойчивых традиций патриархального прошлого, то сыновья его со своим "стремлением к особничеству" едва ли не глядят в "Мироеды". А главное (для Салтыкова): "С какой стороны подойти к этому разумному мужику? Каким образом уверить его, что не о хлебе едином жив бывает человек?"
Этот заключительный аккорд очерка о "хозяйственном мужичке" объясняет, почему далее следует этюд о "хозяйственном священнике", подобно мужику занятом "мелочным" "жизнестроительством" во имя "хлеба единого". В самом этом сочетании слов "хозяйственный священник" не содержится ли непримиримое противоречие? Впрочем, этот симпатичный автору священник старого времени, "не отказавшийся от личного сельскохозяйственного труда", сменяется фигурой, соответствующей новому, денежному времени ("отдает свой земельный участок в кортому"), и, по-видимому, тем более чуждой своему назначению - напоминать мужику о том, что "не хлебом единым жив бывает человек".
Изображая современного помещика, Салтыков предпринимает анализ состояния дворянского землевладения и хозяйствования в пореформенное время. Крупное землевладение, основанное на системе "оброчных статей" и тем самым превращавшееся в капиталистическое предприятие, в котором сам владелец не принимал никакого участия, не дает, по Салтыкову, представления об особенностях современного помещичьего хозяйствования. Мелкопоместный дворянин, разоренный реформой, исчез из деревни, уступив свое место "разночинцу" или "мироеду". Помещик "средней руки" является основной фигурой среди дворян-землевладельцев.
Таким образом, и в этом случае салтыковская классификация отражает "момент общественного разложения".
Но и помещики "средней руки" - не все на одно лицо. Салтыков делит их на три типа: "равнодушный", "убежденный", ведущий свое хозяйство с помощью "прижимки". Оставляя в стороне "равнодушного", Салтыков персонифицирует две последние категории. "Убежденный помещик" пытается вести хозяйство на новых, усовершенствованных основаниях (своей "убежденностью", верой в то, что "сельское хозяйство составляет главную основу благосостояния страны", он напоминает толстовского Константина Левина).
Особую разновидность помещика "средней руки" представляет мастер "прижимки",паразитирующий на остатках крепостного права, на тех экономических условиях, в которых оказалось освобожденное помещиками (не только от рабства, но и от земли) крестьянство. Иезуитские приемы притеснения крестьян Кононом Лукичом Лобковым напоминают приемы Иудушки Головлева.
"Анатомию" русской деревни 80-х годов закономерно завершает (первоначально не предусмотренный) очерк о "мироедах" - "новых хозяевах" деревни, пришедших на смену дворянству. Изображаемый в разделе "На лоне природы и сельскохозяйственных ухищрений" "момент общественного разложения" есть в социальной истории России момент разложения старых феодальных сословий, формирования новых классов. Однако, хотя "предметом" Салтыкову, по его собственным словам, служит здесь "сельский экономический год", он развертывает свое социолого-экономическое исследование как художник, с поразительным знанием фиксируя детали деревенского быта - от крестьянской избы до дворянской усадьбы; иронически или сочувственно представляя индивидуальные человеческие судьбы, судьбы людей, неотвратимо и безжалостно захваченных процессом "общественного разложения".
Дважды обращается Салтыков к положению литературы и вообще печати в самодержавно-буржуазной России (раздел "Читатель", глава "Газетчик" раздела "В сфере сеяния"). В "Читателе" поднята тема, уже разрабатывавшаяся Салтыковым ранее, - положение "убежденной", то есть единственно отвечающей своему назначению, демократически-просветительской, литературы и, соответственно, "убежденного и желающего убеждать" писателя. Это положение в конечном счете зависит от отношения к литературе читателя. По этому принципу - отношение к "убежденной" литературе - Салтыков классифицирует, расчленяет читательскую массу. Речь идет о положении литературы в обществе и о прессе, соответствующей потребностям и интересам каждого из тех общественных слоев и вместе с тем читательских групп, которые символизированы "читателем-ненавистником", "солидным читателем", "читателем-простецом" и "читателем-другом". "Читатель-ненавистник" и "солидный читатель" близки по своей общественно-идеологической сущности и различаются лишь степенью активности в травле "убежденной" литературы. Но особенно важны и проницательны суждения Салтыкова о "читателе-простеце", массовом читателе - порождении новой, пореформенной, буржуазной эпохи. Именно "с наступлением эпохи возрождения<то есть с отменой крепостного права> народилось, так сказать, сословие читателей, и народилось именно благодаря простецам". Социальная характеристика "простеца" следующая: он принадлежит "к числу посетителей мелочных лавочек и полпивных" (то есть к городскому простонародью, мещанству), но "занимает довольно заметное место и в культурной среде".
Две главные (кроме ряда других) особенности характеризуют "простеца": во-первых, отсутствие "самостоятельной жизни" ("Равнодушный и чуждый сознательности, он во все эпохи остается одинаково верен своему призванию - служить готовым орудием в более сильных руках"); во-вторых, это "человек, не видящий перед собой особенных перспектив, кроме перспективы искалечения. Именно "сословие" простецов создает все условия для расцвета и широкого распространения новой прессы, представленной "газетчиком" Непомнящим.
Особое место в художественно-публицистической концепции "Мелочей жизни" занимают разделы, посвященные современному молодому поколению, "мальчишкам", "детям" ("Молодые люди", "Девушки"). Герои глав, составляющих эти разделы, очень различны, как различны и их жизненные судьбы, и тональность, в которой ведется повествование. Так, в разделе "Молодые люди" авторская ирония, сопровождающая рассказ о Сереже Ростокине - "одном из самых ревностных реформаторов последнего времени", резко сменяется скорбно-трагическим тоном рассказов "Черезовы, муж и жена" и "Чудинов". Столь же отлична интонация рассказа об "ангелочке" от интонации трех следующих, особенно "Сельской учительницы".
Для Салтыкова "дети", молодое поколение всегда было носителем прогресса, перспектив, движения. А тут во всех случаях обнаруживается полная бесперспективность, "мелочность" существования "молодых людей" обоего пола.
В воображении Чудинова, например, "рисовалась деревня", куда нужно "прийти". Но "как будет принят его приход"? "Согласны ли будут скованные преданием люди сбросить с себя иго этого предания?
Значительность и сила социально-исторического анализа, увеличивается оттого, что главным его предметом является человек массы, "средний человек", "простец" в его повседневном быту, будничной жестокой жизни.
Цикл "Мелочи жизни" - поразительный по смелости и глубине акт "заступничества за калечимых людей", уродливо деформированных давлением повседневных жизненных мелочей.
Выше говорилось об особом способе типизации в "Мелочах жизни" явлений социально-политической жизни - условно его можно назвать "обобщающим", "классифицирующим". Иной способ типизации - "индивидуализирующий" - позволяет Салтыкову в этюдах о "молодых людях" и "девушках", наконец, в двух особо, помимо разделов, помещенных рассказах - "Портной Гришка" и "Счастливец" - раскрыть драматизм частных, индивидуальных судеб.
Суждения современной критики, пораженной новизной салтыковской "манеры", в сущности, учитывали, да и то достаточно поверхностно, лишь "индивидуализирующие" этюды "Мелочей жизни". Критики не улавливали самого существа новой "манеры" Салтыкова, сочетающей в себе остроту критического освещения общественной действительности с талантом художника-психолога, крайне чувствительного к драматической стороне жизни современного человека (К.И. Тюнькин)
Чеховские мотивы в очерке: 1) очерковый характер художественного текста; 2) трансформация едкого, язвительного сарказма в юмор с драматическим внутренним пафосом; 3) попытка создать психологические типы героев; 4) включение в повествование драматизма частных, индивидуальных судеб героев (драматический пафос).
