пользователей: 30398
предметов: 12406
вопросов: 234839
Конспект-online
РЕГИСТРАЦИЯ ЭКСКУРСИЯ

статьи для чтения:
» читать
Книги:
» "Политология" Сазонов Н.И.
» апгрейд обезьяны (для чтения)
8 семестр (госы):
» Теория политики
» Сравнительная политология
8 семестр (экзамены):
» Национальная безопасность
» Полит. менеджмент
» Охрана труда
» Государственное управление
» удали
» Європа міграція
8 семестр (зачёты):
» Теория партий и партийных систем
» Постмодерная политика
» Политическое лидерство
7 семестр:
» Кратология
» Терроризм и политика

Даль, Плюрализм и Полиархия

Плюрализм словарь

По Н.И. Сазонову:

Полиархия, - отмечает Р. Даль, - означает значительную степень социального плюрализма, или разнообразие социальных организаций, сочетающееся со значительной степенью их автономии в отношении друг друга" [Даль Р. Полиархия, плюрализм и пространство // Вопр. филос. - 1994. - № 3. - С. 41]. Полиархическое распределение власти предполагает: во-первых, множественность инструментальных форм добровольных ассоциаций и допущение их публичных функций; во-вторых, институциональную и территориальную фрагментацию формальной публичной власти и децентрализацию неформальных видов политической активности. Даже если различные группы интересов, образующие гражданское общество, в свою очередь и контролируются элитами, это, по их мнению, - разные элиты, и их движение по орбите политического процесса препятствует формированию монопольных сил, способных контролировать сам политический процесс в целом. Политические партии и лидеры, нуждаясь в поддержке избирателей, по мнению плюралистов, вынуждены учитывать интересы голосующих за них социальных групп. Это позволяет говорить о том, что в определенном смысле большинство, по крайней мере большинство активных граждан, правит в полиархии. Рынок политики мыслится теоретиками плюрализма по аналогии с хозяйственным рынком: правительство и политики, в их представлении, способны откликаться на запросы, выражаемые через фракции и группы интересов, точно так же, как предложение откликается на спрос в экономике.



 

Полиархия 

Истоки термина. Поскольку термин «полиархия» не имеет изначально определенного значения, и я сам имею некоторые сомнения, введя его в оборот, позвольте мне сказать несколько слов о его происхождении. Насколько мне известно, этот термин был впервые введен в современную политическую науку Линдбломом и мною в книге «Политика, экономика и благосостояние» в 1953 г., где мы рассматривали его как «процесс» [2]. 

Рассмотрение полиархии как процесса было данью теоретической ориентации книги, подзаголовок которой звучал так: «Планирование и политико-экономические системы в базисных социальных процессах». В четвертой части мы описали «четыре основополагающих социально-политических процесса»: призовая система, или контроль за лидерами и со стороны лидеров; иерархия, или контроль со стороны лидеров; полиархия, или контроль за лидерами, и сделка, или контроль среди лидеров, т. с. лидерами друг друга. Мы считали, что в некоторых обществах демократические цели все еще размыты и очень приблизительны в том смысле, что нелидеры осуществляют относительно сильный контроль за лидерами. Систему социальных процессов, которые делают это возможным, мы назвали полиархией. 

Нас интересовало различие между двумя иногда смешивающимися употреблениями термина «демократия»: один – для описания цели или идеала, возможно даже недостижимого в реальности, другой – для описания отличительных характеристик действующих политических систем, называемых в современном мире демократическими или демократиями. Согласно авторитетному английскому оксфордскому словарю, в котором раздел по букве «П» был написан в 1909 г., полиархия есть «управление государством или городом многими, в противоположность монархии». Слово вышло из употребления, но нам оно показалось вполне отвечающим нашим потребностям [3]. 

Мы также установили шесть критериев, которые пригодны для выявления «операциональной значимости» выражения «высокая степень контроля». Первый, например, звучал следующим образом: подавляющее большинство взрослых имеют возможность отдать свои голоса на выборах вне зависимости от их достоинств и недостатков, способных повлиять либо на акт голосования, либо на выбор среди различных кандидатов. Хотя шесть критериев в том виде, как мы их здесь сформулировали, в чем-то изменились в дальнейших статьях (например, их стало семь), все же в целом они сохранили свое значение. Позднее, однако, я пришел к убеждению, что рассматривать полиархию как процесс менее плодотворно, чем направленность институтов [4].

 

Плюрализм 

I Истоки. Подобно полиархии, термин «плюрализм», используемый в наши дни, является неологизмом в политической науке. Интересно принять во внимание определение, данное этому термину английским оксфордским словарем. Статья I о плюрализме, содержащаяся в седьмом томе, была впервые опубликована в 1907 г. Плюрализм, извлекаем мы из авторитетного источника, означает: 

«Способ плюрального существования; условие или факт плюрального существования. 

1а. Церковн. Система или практика более чем одного прихода, осуществляемая в одно и то же время одним человеком. b. Совмещение двух или более должностей любого вида в одно и то же время... 

2. Философ. Теория или система мышления, которая признает более чем один конечный принцип: противостоит монизму». В таком случае плюралист: 

1. Церковн. Тот, кто посещает два или более приходов в одно и то же время... В более широком смысле, тот, кто соединяет, совмещает две или более должности, профессии или условия... 2. (Филос.) Тот, кто придерживается теории плюрализма». 

Церковное использование термина довольно-таки старое – ранняя ссылка относится к 1362 г. Но в XIXв. вновь возникает спор о правомерности плюрализма в американской церкви. Вспоминаю, что существо этого спора воспроизводится в одной из новелл Троллопа, по-моему, в «Барчестерских башнях». 

Что любопытно, так это отсутствие каких-либо ссылок на значение или значения, вкладываемые в термин «плюрализм» современными политологами, а в последнее десятилетие и журналистами, политиками, идеологами. Объяснение этому простое: определение в оксфордском словаре появилось примерно за десятилетие до предпринятых Ласки атак на государственный суверенитет, в которых он эксплицитно охарактеризовал плюрализм как альтернативу доминирующему монистическому взгляду [5]. В своих нападках на монизм и предпочтениях, отданных плюралистической интерпретации государства, Ласки, конечно же, не был вполне оригинален. Подобные нападки имели своих предшественников, например, в лице французского юриста Леона Дюгуа, на труды которого Ласки опирался [6]. Не меньшее значение имели для Ласки труды его соотечественников Д. Н. Фиггиса и Ф. У. Мейтленд, а также вышедшие до их появления работы немецкого юриста Отто Гьерке. Плюралистические идеи о государстве и обществе выдвигались и гильдейскими социалистами. Хотя идея гильдейского социализма была сформулирована А. Д. Пенти уже в 1906 г., по-видимому, наибольшее распространение получили именно взгляды Дж. Гобсона и особенно Г. Д. Коула, работавших примерно в одно время с Ласки. Плюралистические интерпретации государства и общества были достаточно влиятельны в начале 20-х годов, причем не только в Великобритании, но и в Соединенных Штатах, где некоторые известные американские политологи детально исследовали их на страницах профессиональных журналов [7]. Десятилетие внимания к плюрализму сменилось, однако, угасанием к нему интереса по обеим сторонам Атлантики. Тем не менее сам термин и связанные с ним основные идеи сохранили свою значимость[8]. Он был уже весьма распространенным в то время, когда мы с Линдбломом работали над книгой «Политика, экономика и благосостояние» (с 1950 по 1952 год). Нам были близки как британские и европейские идеи о плюрализме, так и сам этот термин [9], и мы использовали его для объяснения того, что подразумеваем под полиархией[10]. Полиархия означает значительную степень социального плюрализма, или разнообразие социальных организаций, сочетающееся со значительной степенью их автономии в отношении друг друга. 

Позднее, однако, концепция получила самостоятельную жизнь. «Плюралистическая теория» сделалась вместилищем потока странных идей. При внимательном рассмотрении «теории» становилось ясно, что она содержит в себе также и враждебно-критические интерпретации и в целом ряде случаев представляет собой причудливую смесь весьма сомнительных и вполне разумных суждений. Результатом часто оказывалась «теория», которую могли найти убедительной лишь некомпетентные политические теоретики [11]. 

И все же концепция, развитая в русле работы «Политика, экономика и благосостояние», сохраняет немалое значение. Какие бы термины мы ни предпочитали, возникновение подобной концепции необходимо для описания стран, управляемых полиархическими режимами, а следовательно, и для уяснения одного из важных изменений в пространстве, происшедших при эволюции города-государства в нацию-государство. 

Изменения в перспективе. Подобно тому как развитие полиархии означало новый способ осмысления демократических институтов, так и постепенное восприятие плюрализма как органичного, необходимого и даже желательного аспекта демократии означает радикальный разрыв с классическими о ней представлениями. Наряду с господствовавшей около двух тысячелетий назад установкой, согласно которой наилучшее для демократии пространство – маленький и компактный союз типа города-государства, превалировало убеждение, что гражданский орган в своей основе должен быть гомогенным – в расовом, этническом, религиозном, языковом отношении, в статусе, уровне благосостояния и познаний. Естественно, что без определенной функциональной специализации обойтись было бы трудно. Однако предположение, что граждане могут поклоняться различным богам или говорить на разных языках, сохранять различную этническую принадлежность или же заметно отличаться в каком-нибудь другом отношении – предположение, означавшее конституирование разнообразия конфликтующих между собой интересов – было бы воспринято как ересь. В дальнейшем, отстаивая идеалы общего блага и стремясь таким образом избежать каких-либо разногласий, могущих побудить граждан к преобразованию общих интересов, в практике и убеждениях республиканских городов-государств и демократий продолжала существовать скорее неприязнь, чем симпатия к любой возможности группы граждан достичь своих специфических интересов в организованной ими политической ассоциации. Конечно, как признавал еще Аристотель и как столетия спустя было обосновано в концепции viverecivile, выдвинутой итальянскими гуманистами, граждане должны быть членами различных ассоциаций со своими специфическими целями, как, например, семейных или экономических, вроде гильдий. Но частные цели этих ассоциаций способны вступать в конфликт с целями других или же общим благом; в то время как желательным в данном случае было бы взаимосогласование частного и общего интереса [12]. С этой точки зрения, единственной сугубо политической ассоциацией, воплощавшей в себе интересы общего блага, выступал в античности сам город. Конечно, реальная жизнь не всегда соответствует идеалу. На практике фракции нередко вели себя буйно и деструктивно, особенно в итальянских городах-государствах. И все же идея, согласно которой граждане могут должным образом организовываться, используя конкурирующие между собой ассоциации (которые мы называем политическими партиями), была в то время совершенно неуместной. 

Легитимизация организационного плюрализма. В результате сдвига в масштабе, сопровождающего эволюцию от города-государства к нации-государству, организационный плюрализм не только сделался неизбежным, но и получил легитимность как в социально-экономической, так и политической жизни. Этот сдвиг прослеживается в глубоких различиях между взглядами Руссо и Токвиля. Руссо, следуя здесь более древней традиции, находит ассоциации более или менее неизбежными, но в то же время угрожающими и даже опасными [13]. В замечательном пассаже в «Политической экономии» он писал: «Все политические сообщества состоят из меньших сообществ различных типов, каждое из которых обладает своими интересами и максимами. Но эти сообщества, которые реально осязаемы, так как выступают для индивидов в качестве внешних, авторизованных, не являются единственными реально существующими в государстве. У объединенных в группы индивидов могут быть и их собственные, постоянные или временные интересы. Влияние этих специфических интересов – не менее реально для бытия, а их взаимоотношения являются столь же существенными для познания. Это ассоциации, которые разнообразными путями модифицируют наличие общественной воли влиянием своей собственной. Воля этих особых сообществ всегда двояка: для членов ассоциации – это общая воля; для большего сообщества – это частная воля, которая очень часто рассматривается как правильная в первом случае и ошибочная в последнем... Такой взгляд может быть выгодным для малого сообщества и пагубным для большого». 

Токвиль, который был хорошо знаком со взглядами Руссо, занял прямо противоположную позицию. Хотя он вовсе не пренебрегал опасностями, исходящими от частной ассоциации [14], в осмыслении демократии в масштабе Соединенных Штатов Токвиль рассуждал иначе. Широта Соединенных Штатов уже тогда пугала Женеву, находившуюся под значительным влиянием мысли Руссо и опасавшуюся возникновения тирании большинства, которая, как он убеждал, была вполне возможна в ситуации равенства на американский манер. Однако Токвиль заключил, что «в настоящее время свобода ассоциаций сделалась необходимой гарантией против тирании большинства... Не существует других стран, в которых ассоциации были бы более необходимы для предотвращения деспотизма отдельной или судебной власти правителя, кроме тех, что организованы демократически» [15]. 

Несколько лет спустя во втором томе «Демократии в Соединенных Штатах» Токвиль вернулся к теме ассоциаций, дополнив на этот раз свой анализ рассмотрением гражданской ассоциации, взятой в качестве политической: «Если люди должны остаться цивилизованными или стать таковыми, то искусство жить вместе должно возрасти и усовершенствоваться в тех же масштабах, в которых растет равенство их условий» [16]. 

Плюрализм и полиархия. Монистический взгляд, вроде того, что был характерен для Руссо в его «Общественном договоре», вполне уместен в отношении демократии в небольшом масштабе города-государства с преимущественно торговой или сельскохозяйственной экономикой. Наличие внутри небольшой по масштабу демократической ассоциации других ассоциаций, которые соперничают между собой в лояльности и поддержке сообщества, а значит, ослабляют его социальные связи и консенсус, стимулируют конфликт, может быть не очень желательно, и его следует избегать, насколько это возможно [17]. Однако может случиться и так, что где-нибудь будут предприняты усилия по реализации демократической идеи в масштабе нации-государства и окажутся задействованными институты полиархии. Тогда получают свое развитие и относительно независимые ассоциации и организации большей численности и разнообразия. Следуя Токвилю, мы будем рассматривать их и как политические, и как гражданские, имея в виду, что их различие далеко от противопоставления, так как гражданская ассоциация, как мы знаем, может играть и политическую роль. 

Конечно, не существует исторического примера, когда бы полиархия и организационный плюрализм не сосуществовали друг с другом. Однако в то время как организационный плюрализм может и не быть достаточным условием для полиархии, институты полиархии являются самодостаточными для обеспечения того, чтобы организации и ассоциации значительной независимости, разнообразия и численности играли важную роль в политической жизни страны. Преимущества организованной кооперации делают организации желательными. Действительно, существование относительно автономных политических организаций необходимо для практики крупномасштабной демократии. Наконец, права, необходимые для существования полиархии, делают независимые организации возможными с точки зрения закона. То, что они желательны и возможны, делает их существование неизбежным. Это вынуждает к укреплению даже первых слабых еще ростков свободы, возникающих для независимых организаций с ослаблением контроля авторитарного режима: свидетельства тому – Италия, Австрия, Германия и Япония в конце Второй мировой войны, Чехословакия в 1968 г., Польша во время подъема «Солидарности», Аргентина после Фолклендов. Независимые организации могут быть подавлены только с подавлением самих институтов полиархии. Как не случайно, что плюрализм и полиархия следуют рука об руку, так не случайно и то, что среди первых действий, предпринятых с целью увеличения авторитарными лидерами объема своей власти, выступает подавление ими автономных политических организаций. Свидетельства тому – Чили и Уругвай в 1973 г. 

Однако, несмотря на эту тесную связь, отношения между полиархией и плюрализмом не являются простыми, по крайней мере, по двум причинам. Во-первых, было бы глубоким заблуждением полагать, что организационная жизнь сходна во всех демократических странах. Организационный плюрализм – важная характеристика политической жизни как в Норвегии, так и, например, в Соединенных Штатах, но специфическая модель устройства организаций в Норвегии существенно отличается от Соединенных Штатов, и последствия этого для политической жизни имеют различный характер. Стоит взглянуть на политические системы и профсоюзы в двух странах, чтобы увидеть, насколько они разнятся и к каким различным последствиям ведут эти отличия. Очевидно, что даже политические системы европейских стран весьма разнообразны. 

Эти различия в морфологии организационной жизни связаны со вторым фактором, усложняющим отношения между плюрализмом и полиархией. Если плюрализм в системе полиархии необходим, неизбежен и желателен, он может, кроме этого, оказывать и нежелательные воздействия. Если, например, одни интересы могут быть аккумулированы в организации с их ресурсами, а другие – нет, то такой образец будет способствовать поддержанию неравенства среди граждан, и некоторые из видов этого неравенства могут быть несправедливы. Или примем во внимание то, что так беспокоило Руссо. Ассоциации могут достигать большего, чем просто защиты или артикуляции интересов своих членов. Они способны также заострять и преувеличивать частные аспекты групповых интересов как противостоящие другим, возможно, отмеченным большей привлекательностью и лояльностью, заботой интересам, и в этом смысле помогать формированию и укреплению деформированного гражданского сознания. Когда организационный плюрализм ведет к подобным последствиям, это может исказить существо имеющихся в обществе проблем и сконцентрироваться на политическом процессе скорее в направлении, обещающем видимые краткосрочные выгоды небольшому меньшинству хорошо организованных граждан, чем в направлении, обеспечивающем значимые долгосрочные выгоды для большого числа неорганизованных граждан. 

Все это позволяет относительно автономным организациям – или, в более общей формулировке, коалициям организаций – концентрироваться на тех функциях, которые в сущности являются публичными. Поэтому, как бы это ни было неприятно для защитников монистической демократии, вроде Руссо, следует создавать гарантии против такой концентрации. В противном случае это наделяет возможностями, которые могут вызвать беспокойство даже у тех, кто убежден во внутренней взаимосвязанности организационного плюрализма и крупномасштабной демократии. Одна из таких возможностей связана с тем, что контроль над некоторыми важными общественными делами переносится в организации, которые, реализуя решения практически, выведены из-под контроля демоса и его представителей в парламенте и правительстве. В дальнейшем этот перенос контроля превращается в нечто значительно большее, чем обычное делегирование власти демосом в организацию – делегирование столь же формальное, как и в том случае, когда решения делегируются парламентом в бюрократический орган управления. Если же на практике демос не в состоянии реализовать адекватного контроля, тогда происходящее, по существу, перестает быть делегированием и превращается в отчуждение авторитета. 

Подобное действительно может происходить во многих структурах, учитывая хотя бы многочисленные попытки недавних лет понять эмпирические и нормативные аспекты того, что по-разному называли корпоратизмом, демократическим корпоратизмом, корпоративным плюрализмом и т. д. Около двадцати лет назад С. Роккан опубликовал очерк о Норвегии, главная мысль которого может быть суммирована его же собственными словами: «множественная демократия и корпоративный плюрализм: голоса подсчитываются, но решают ресурсы». Кабинет, писал он, «находится на вершине электоральной иерархий, но он – лишь один из четырех корпоративных союзов, заключающих между собой соглашение». Тремя другими, которые он имел в виду, были, конечно, труд, бизнес и фермеры. Он продолжал далее: «Кабинет, безусловно, должен взять на себя роль посредника между конфликтующими интересами в национальном сообществе. Наконец, в делах внешней политики он может лишь изредка, если вообще может, навязывать свою волю на основании обладания одной только электоральной властью, скорее же должен модифицировать свою политику в ходе комплексных консультаций и переговоров с главными заинтересованными организациями» [18]. 

Системы, комбинирующие множественную демократию с корпоративным плюрализмом, обладают значительными преимуществами, по-моему, не поддающимися определению; эти системы, кроме того, поднимают крайне сложные проблемы для демократической теории и функционирования институтов, которые пока также не разрешены. Это утверждение нетрудно обосновать. Корпоративный плюрализм, хотя бы того типа, который Роккан описал на примере Норвегии, существует на прагматическом, утилитарном основании. Однако в той мере, в какой это позволяет контролировать важные и могущие быть отчужденными общественные функции, такой корпоратизм склонен к попранию демократических принципов. Возможно, что наше понимание демократии должно быть как-то адаптировано к существующей практике, но в настоящий момент, думается, не может быть найдено никакой удовлетворительной теоретической формулировки, которая обеспечивала бы корпоратизм демократической легитимностью. 

Корпоратизм в скандинавском варианте есть скорее постановка проблемы, чем ее решение. Скажем, Соединенным Штатам скорее недостает тех централизованных, национального масштаба организаций – профсоюзов, бизнеса и фермеров – которые делают возможной структуру демократического корпоратизма в Швеции, Норвегии, Нидерландах и Австрии. Здесь проблема обнаруживает себя в самых различных формах, например, в известных «железных треугольниках», включающих в себя комитеты Конгресса, его бюрократию и заинтересованные организации, оказывающие значительное влияние на принятие решений. Национальное соглашение, которое возникает в корпоративных системах, ведет к более драматичным последствиям, но стабильная работа «железных треугольников» способна оказать важное долгосрочное воздействие и вполне примирима с публичной позицией.


хиты: 282
рейтинг:0
Общественные науки
политология
для добавления комментариев необходимо авторизироваться.
  Copyright © 2013-2024. All Rights Reserved. помощь