Натуральная школа — условное название начального этапа развития критического реализма в русской литературе 1840-х годов, возникшего под влиянием творчества Николая Васильевича Гоголя.
К «натуральной школе» причисляли Тургенева и Достоевского, Григоровича, Герцена, Гончарова, Некрасова, Панаева, Даля, Чернышевского, Салтыкова-Щедрина и других.
Термин «Натуральная школа» был впервые употреблён Фаддеем Булгариным в качестве пренебрежительной характеристики творчества молодых последователей Николая Гоголя в «Северной пчеле» от 26 января 1846, но был полемически переосмысленВиссарионом Белинским в статье «Взгляд на русскую литературу 1846 года»: «натуральное», то есть безыскусственное, строго правдивое изображение действительности.
Формирование «Натуральной школы» относится к 1842—1845 годам, когда группа писателей (Николай Некрасов, Дмитрий Григорович, Иван Тургенев, Александр Герцен, Иван Панаев, Евгений Гребёнка, Владимир Даль) объединились под идейным влиянием Белинского в журнале «Отечественные записки». Несколько позднее там печатались Фёдор Достоевский и Михаил Салтыков. Писатели эти выступали также в сборниках «Физиология Петербурга» (1845), «Петербургский сборник» (1846), которые стали программными для «Натуральной школы».
Наиболее общими признаками, на основании которых писатель считался принадлежащим к Натуральной школе, являлись следующие: общественно-значимая тематика, захватывавшая более широкий круг, чем даже круг социальных наблюдений (зачастую в «низких» слоях общества), критическое отношение к социальной действительности, реализм художественного выражения, боровшийся против приукрашивания действительности, самоцельного эстетства, романтической риторики.
"Сорока-воровка" - самая известная повесть Герцена с очень сложной внутренней театральной структурой. Рассказ был написан в самый разгар споров между западниками и славянофилами. Герцен вывел их на сцену как самые характерные типы времени. И предоставил возможность каждому высказаться сообразно со своим характером и убеждениями. Герцен, как Гоголь, полагал, что споры западников и славянофилов - это "страсти ума", бушующие в отвлеченных сферах, в то время как жизнь идет своим путем; и пока они спорят о национальном характере и о том, прилично или неприлично русской женщине быть на сцене, где-то в глуши, в крепостном театре гибнет великая актриса, и князь кричит ей: "Ты моя крепостная девка, а не актриса". Рассказ посвящен М. Щепкину, он и является на "сцене" под именем "знаменитого художника". Это придает "Сороке-воровке" особенную остроту. Ведь и Щепкин был крепостным; его случай избавил от рабства. “Вы знаете предание о "Сороке-воровке”; - говорит "знаменитый художник", - действительность не так слабонервна, как драматические писатели, она идет до конца: Анету казнили". И весь рассказ о крепостной актрисе был вариацией на тему "Сороки-воровки", вариацией на тему о виноватых без вины... «Сорока-воровка» продолжает антикрепостническую тему всех предшествующих произведений писателя. Весьма оригинальная по структуре, эта повесть сочетает публицистичность и яркую художественность. В повести Герцен показал душевную красоту русского человека, русской женщины и огромную силу нравственного протеста против бесчеловечного уклада жизни.
Повесть “Сорока-воровка” - лишь малая часть огромного и разностороннего творческого наследия Александра Ивановича Герцена. Среди повестей середины 40-х годов, раскрывавших внутреннюю, нравственную жизнь народа, эта повесть заняла особенное место. Подобно Тургеневу, Некрасову, Герцен обратил в ней внимание русского общества на особенно тяжелое, бесправное положение крепостной женщины. Герцен, полный интереса к идейному развитию угнетенной личности, обнаружил в характере русской женщины из народа возможности самостоятельного умственного роста и художественного творчества, ставящие женщину на такую интеллектуальную и нравственную высоту, которая уже совершенно несовместима с ее положением подневольной рабы.
Герцен, будучи истинным художником, возвел жизненный эпизод до огромного обобщения. Его рассказ о судьбе крепостной актрисы перерастает в критику всего крепостного строя. Рисуя в повести горестную историю выдающейся крепостной актрисы, сохранившей свою человеческую гордость и в уничижении, в рабстве, писатель утверждает гениальную даровитость, неисчерпаемые творческие возможности, духовное величие порабощенного русского народа. Против крепостничества, за свободу личности, за эмансипацию женщины -- такова основная идейная направленность повести. «Герцен, -- писал Горький, -- первый в 40-х годах в своем рассказе „Сорока-воровка“ смело высказался против крепостного права». Герцен как писатель был необычайно музыкален. "Одна фальшивая нота и оркестр погиб", - говорил он. Отсюда его стремление к завершенности и внутренней цельности каждого характера и эпизода. Некоторые из этих характеров заключали в себе возможности новых вариаций, изменений и развития. И тогда Герцен возвращался к ним в новых произведениях.
В повести Сорока-воровка с актуальными идейными баталиями времени сопрягается другой животрепещущий сюжет национальной реальности, которому также предстоит вырасти в существенную ветвь проблематики «НАТУРАЛЬНОЙ ШКОЛЫ» Это жизнь крестьянства в помещичьей неволе
Здесь сюжетная история гибели крепостной актрисы обрамлена философским диалогом извне. Характеры участников его не развернуты, в портретах выделены не индивидуальные черты, а, казалось бы, внешние штришки, в действительности же — иронические знаки-метонимии общественных позиций: «молодой человек, остриженный под гребенку», «другой, остриженный в кружок», «третий, вовсе не стриженный». Антагонистические системы взглядов второго («славянина») и третьего («европейца») развиваются свободно и обстоятельно. Первый же, соприкасаясь в своих мнениях отчасти с третьим, занимает особую позицию, наиболее близкую к авторской, и выполняет роль дирижера спора: выдвигает его тему — «отчего у нас редки актрисы», очерчивает ее относительные границы. Он-то и замечает по ходу спора, что жизнь не улавливается «общими формулами», т.е. как бы подготавливает необходимость пере вода диалога на иной уровень — художественных доказательств..
Два уровня развертывания проблематики повести — «разговор о театре» в столичной гостиной и события в усадьбе князя Скалинского — объединяются образом «известного художника». Он и вводит в диалог, происходящий «здесь и сейчас», свои воспоминания о давней «встрече с актрисой», которые становятся решающим аргументом в споре о перспективах искусства, культуры вообще в России и Европе, об исторических путях нации. Художественный итог трагического сюжета: «климат» беззакония и бесправия миллионов «не здоров для художника». Однако этот полный «желчевой злобы» ответ Повествователя-художника осложняется и в Сороке-воровке специфическими для Герцена средства ми, благодаря которым трагическая развязка обретает особую глубину — и открытость.
Судьба гибнущей в рабстве крестьянки соотносится непосредственно с судьбами культуры, народа. Но притом сам избранный характер крепостной интеллигентки, показанный в герценовском ракурсе напряженной активности чувств и интеллекта, «эстетики поступков», рождает надежду. Высокая артистичность героини, несовместимая с унижением человеческого достоинства, жажда раскрепощения, порыв к свободе доводят социальный конфликт в сюжете до предельной остроты, до открытого протеста в единственно возможной для героини форме: она освобождается ценою собственной гибели.
Основное фабульное действие укрупнено, кроме того, как бы дополнительной «подсветкой» еще в двух плоскостях. С одной стороны, включением «драмы в драме» оно доводится до новой ступени творческого сгущения: в созданном героиней образе Анеты красота и достоинство человека, «непреклонная гордость, которая развивается на краю унижения» (IV: 232), — вырастают до «раздирающего душу» символа. С другой, — в признаниях «художника» о его и друга-артиста акте солидарности с актрисой (отказ вступить в труппу, вопреки «выгодным условиям» князя: «Пусть он знает, что не все на свете покупается» — IV: 234) центральный конфликт переводится еще на один регистр, приближающий его к осязаемой правде факта20. Вдохновенно-гневное искусство актрисы, — показывает Герцен, — устремлено к людям, к их «братственному сочувствию», как и сама трагическая ее исповедь обращена к человеческому разуму и чувству («Я видела вас на сцене: вы — художник», — с надеждой на понимание говорит она.). Героиня жаждет духовного единения и действительно находит его в Повествователе. Все три градации конфликта объединены, таким образом, высотой и непримиримостью человеческого духа и открыты в живую реальность бытия, апеллируют к жизненным, а не умозрительным решениям. Так традиции философской повести-диалога и романтической «новеллы о художнике» трансформируются в произведении, отразившем жестокую правду российской действительности, исполненном могучим антикрепостническим чувством. Художественный итог диспута об искусстве обретает многомерность и перспективу. «Нездоровый климат» деспотии губителен для таланта. Но вместе с тем искусство и в таких оскорбляющих личность условиях получает — в самом возмущении творца, в несгибаемости человеческого духа — импульс подлинной красоты и силы, объединяющей людей, — а значит, залог неистребимости. Будущее куль туры, самой нации — в освобождении ее духовной энергии, в раскрепощении развитии самосознания народа.
