Произведение, озаглавленное «Моление», «Послание» или «Слово» (в одном списке — «Написание») Даниила Заточника, представляет собой очень яркий, публицистически насыщенный памфлет, написанный в форме обращения к князю. Этот памятник, дошедший до нас в нескольких списках, подразделяемых на две основные редакции.
«Моление» в обеих своих редакциях содержит написанную выспренним, риторическим стилем просьбу к князю о том, чтобы он обратил внимание на автора, находящегося в бедности, подвергаемого гонениям, неспособного к военному делу, но обладающего незаурядным умом и образованностью и могущего быть помощником князю в качестве его советника. Для того чтобы убедить своего адресата в том, что он имеет дело с человеком, отличающимся большой начитанностью, автор пересыпает своё обращение цитатами и афоризмами, взятыми из Библии, из «Пчелы», из «Физиолога»
«Вторая» редакция заключает в себе оппозиционный выпад против боярства и монастырского духовенства, вовсе отсутствующий в «первой» редакции, в свою очередь усилившей по сравнению со «второй» редакцией обличительные выпады, направленные против «злых жён».
Большинством исследователей возникновение «первой» редакции— «Слова» — приурочивалось к XII в., «второй» — «Моления», «Послания» — к XIII в. Тем самым вопрос о датировке оригинала решался в пользу XII в. с различными хронологическими приурочениями памятника в пределах века — в зависимости от того, кого из князей тот или иной исследователь считал адресатом Даниила. Некоторые склонны были относить возникновение оригинала даже ещё к XI в., так что так называемая редакция XII в. в таком случае являлась бы лишь его переделкой; другие полагали, что «Моление» могло возникнуть и в XIV в. Часть исследователей считает, что ни «первая», ни «вторая» редакции, каждая порознь, не дают представления о подлинном тексте памятника и что оригинал заключал в себе элементы частично «первой», частично «второй» редакции. В вопросе о хронологическом первенстве редакций одни отдают предпочтение «первой» редакции, Другие — «второй».
Оригинал включает в себя элементы «первой» и «второй» редакции. Автор там предстаёт перед нами в обобщённом образе библейского бедняка, от которого отвернулись его ближние и который терпит напасти, точно неизвестно — от кого; социальная позиция его и его врагов неясна. Без всякой логической связи в его обращение к князю врывается бурный и несвязный памфлет против женщин; после рассуждения о добрых и лихих думцах, также не связанного с предшествующей речью, следует обширный выпад против «злых жён». Отсутствует в «первой» редак-ции и суровая оценка лгущих богу чернецов. Взамен всего этого — абстрактная жалоба неудачника, подкреплённая обильными цитатами и афоризмами. Судя по тому, что из «первой» редакции вытравлен оппозиционный элемент, в частности отрицательный отзыв о монашестве, и усилены выпады против женщин, возникновение её следует приурочить к духовной среде.
Литературный жанр «Моления» имеет свои аналогии в средневековой европейской литературе. В качестве таких аналогий исследователями приводятся просительные обращения — поэмы византийских хронистов XII в. Михаила Глики и Фёдора Птохопродрома, просительная элегия монаха IX в. Эрмольда, отправленная им из заточения сыну Людовика Благочестивого, «Пословицы» некоего итальянского заточника XIII в. в Бари и др. Но нет никаких оснований предполагать непосредственную связь этих произведений с «Молением».
Представляя собой настойчивую и патетическую просьбу к князю об освобождении от рабства и нищеты, «Моление» в то же время является злой сатирой на людей и на порядки, которые отягчают жизнь человека и порождают социальную и моральную неправду. Крайне впечатлительный и очень остро реагирующий на окружающее его зло, автор «Моления» обличает всех тех, кого он считает виновниками общественного зла и социальной несправедливости, будь то бояре, монахи или женщины.
Мотив этот — страстная и убеждённая защита человеческой личности и человеческого достоинства независимо от социального и имущественного положения и в то же время непоколебимая уверенность в том, что ценность человека и его право на внимание и уважение определяются прежде всего его интеллектуальными качествами.
Ни в одном произведении предшествующего периода русской литературы личное начало не заявляется так энергично и настойчиво и так принципиально, как в «Молении». И нигде оно не поддерживается в такой мере апологией ума и культуры в их борьбе с человеческой глупостью и общественной неурядицей, как в том же «Молении». С этой точки зрения Даниила можно рассматривать как своего рода интеллигента XIII в., пытающегося проложить себе дорогу в жизни исключительно при помощи своего книжного таланта и своих умственных дарований.
Очень удачную характеристику его дал Белинский: «Кто бы ни был Даниил Заточник,— писал он,— можно заключать не без основания, что это была одна из тех личностей, которые, на беду себе, слишком умны, слишком даровиты, слишком много знают и, не умея прятать от людей своего превосходства, оскорбляют самолюбивую посредственность; которых сердце болит и снедается ревностию по делам, чуждым им, которые говорят там, где лучше было бы помолчать, и молчат там, где выгодно говорить; словом, одна из тех личностей, которых люди сперва хвалят, потом сживают со свету и, наконец, уморивши, снова начинают хвалить...» '\
Однако утверждение, что Даниил был холопом, вызывает прежде всего естественное сомнение в том, мог ли холоп, да ещё в XIII в., обладать начитанностью и таким даром литературного изложения, какими обладал Даниил. Но мы знаем, что в старину бога¬тые люди отдавали своих холопов в учение преимущественно для приготовления из них служителей церкви. Сыном холопа (тиуна) был Феодосии Печерский. Возможно, что и Даниил был отдан в нау¬ку в расчёте на то, что он посвятит себя церковной деятельности. Недаром одним из возможных выходов из его рабского положения, какой может предложить ему князь, является монашество.
Не нужно думать, что холоп в древней Руси был существом настолько бесправным и обезличенным, что перед ним закрыты были совершенно все возможности на путях его жизненной карьеры. Холоп мог приобретать движимое и недвижимое имущество, передавать его по наследству, он был субъектом публичных прав и публично-правовых действий. Часто холопам поручались в заведование отдельные отрасли хозяйства: это были ключники и тиуны сельские, ратайные, огнищные, конюшие и пр. '. Такие перспективы, открывавшиеся для холопа, и послужили, видимо, Даниилу импульсом для тех притязаний, с которыми он адресуется к Ярославу Всеволодовичу '.
Возможно, что Даниил не был прирождённым холопом и попал в это состояние за долги. На та-кое предположение как будто наталкивает нас жалоба его на то, что друзья и ближние его дружились с ним, пока он пребывал в благополучии, и отвернулись от него, как только на него свалились напасти. Но нет оснований в то же время считать его в прошлом принадлежавшим к княжеской дружине; в «Молении» никаких указаний на это мы не находим, а такие указания были бы естественны в устах автора, если бы он просил о возвращении его к тому положению, которое он некогда занимал.
Как бы то ни было, для нас самым существенным является то, что Даниил оказался выразителем позиций несвободного, зависимого человека, впервые заявленных в литературе и нашедших себе в «Молении» очень яркое отражение.
