40. Роль личности в истории

Уинстон Черчилль

Уинстон Черчилль, политик, военный вождь и историк, стал героем своей страны в весьма сложные для Великобритании времена. Искусство дипломата, стоическое восприятие неблагоприятных обстоятельств, презрение к интриге — все эти качества помогли потомку герцогов Мальборо мужественно встретить закат Британской империи, не потерять веру в будущее.

Дважды премьер, нобелевский лауреат по литературе, конструктор, живописец, автор пятидесяти восьми исторических сочинений, непревзойденный оратор, Черчилль являет нам пример трудолюбия и жизнелюбия. Человек, восхищавшийся прошлым, ценивший традицию, он не только не был закрыт для новых идей, но постоянно их генерировал сам. Черчилль был создателем танка, одним из первых оценил значимость авиации, глубоко интересовался ракетами уже в 1930-е гг., приказал разбрасывать алюминиевую фольгу, чтобы «слепить» радары немцев, выдвинул идею трубопровода под Атлантическим океаном, изобрел навигационный прибор для летчиков и предложил создать искусственные гавани при высадке союзников в Нормандии.

Черчилль служил Англии с умом, с трепетной страстью и — в то же время — с холодным расчетом. Только так он смог добиться уважения сограждан и всего человечества. Его яркая жизнь была органической реализацией политических традиций Англии.

Восприняв консервативные тенденции старой доброй Англии, Черчилль сумел провести государственный корабль своей страны через суровые испытания, сохранив ценности нации и ее веру в себя. Черчилль добился мирового признания и как защитник общезападных ценностей. Сочетание британских традиций с ориентацией на интересы Западной Европы как цивилизационного целого, готовность к атлантической солидарности — эти основы гибкого политического курса сделали для Англии менее болезненным переход от имперского сознания к идее постепенной интеграции в сообщество демократических стран.

Последний политик классической имперской эпохи, Уинстон Черчилль определял мужество как «сохранение достоинства под прессом неблагоприятных обстоятельств». Ему нередко приходилось демонстрировать это качество. За девяносто лет его жизни произошел переход из одной эпохи в другую. Выйдя из эры дредноутов и «бремени белого человека», Черчилль встретил мир атомного оружия, разделенный неистовой идеологической борьбой, мир национального самоутверждения, мир региональных интеграционных процессов. Британский лидер сумел не утратить при этом ни ясного мировидения, ни хладнокровия, ни реализма.

Для англичан Уинстон Черчилль навсегда останется личностью, воплотившей суровой осенью 1940 г. общенациональную убежденность в том, что «никогда бритт не будет рабом». В то время, когда маленький зеленый остров стоял перед коричневой Европой, премьер-министр Черчилль произнес: «Мы будем сражаться на морях и океанах, мы будем сражаться с растущей уверенностью и растущей силой в воздухе, мы будем защищать наш остров, чего бы нам это ни стоило, мы будем сражаться на пляжах, мы будем сражаться на местах высадки, мы будем сражаться в полях, на улицах, мы будем сражаться на холмах, мы никогда не сдадимся».

Вспомним и о том, что 22 июня 1941 г. Черчилль сразу же заявил о солидарности с народами нашей страны — хотя и не питал симпатии к идеологии и политической практике советских лидеров.

*

Черчилль был одним из самых замечательных читателей и проницательных аналитиков своего времени. В фокусе его внимания были история и текущая пресса. Газеты он читал в их первых выпусках, начиная с полуночи. Мастерство журналиста он отмечал немедленно. Будучи признанным историком, Черчилль питал к будущему не меньший интерес, чем к прошлому. Он знал книги Герберта Уэллса буквально в деталях и однажды сказал, что мог бы сдать экзамен по ним. Такие профессионалы научной футурологии, как Линдеман, находили в Черчилле самого внимательного слушателя.

Черчилль, при всей его несомненной самоуверенности, был чувствительным человеком. В разбомбленном рабочем квартале Лондона сорокового года он послал узнать, за чем стоит очередь; когда премьеру сказали, что за кормом для птиц, политик заплакал...

Что полностью отсутствовало в долгой и блестящей карьере Черчилля, так это участие в интригах. Некоторые, впрочем, считали, что дело здесь не в принципиальной политической чистоплотности. Э.Бевен, например, утверждал: премьер «был слишком большим эгоистом, чтобы думать о том, что на уме у других людей». Так или иначе, Черчилля никто не мог
упрекнуть в неблагодарности или предательстве. Его великодушие не вязалось с хладнокровным коварством. В книгах политика можно найти что угодно, кроме гимнов макиавеллизму.

Черчилль всегда — до последних лет жизни — следовал моде и заботился о мнении окружающих, поддерживал сложившийся в масссовом сознании собственный имидж. Премьер любил носить клубный костюм, мундир коммодора военно-воздушных сил, морские блейзеры. Сигара, часто незажженная, почти неизменно торчала из угла рта.

Черчилль никогда не подчеркивал своего интеллектуального превосходства над собеседником, избегал всякого высокомерия. Он скорее стремился ухватить господствующее в стране настроение и следовать ему; именно из этой способности рождалась пресловутая самоуверенность британского лидера. С явным удовольствием Черчилль получал подарки и готов был отказаться от чрезмерной торжественности. Потомок герцогов не раз искренне хохотал, услышав шутку прохожего, — и в этом не было профанации или популистского стремления нравиться среднему избирателю.

Черчилль обладал чувством юмора и о многих серьезных вещах писал не без иронии. Вот пример: «Лояльность, которая аккумулируется вокруг первого лица, огромна. Во время путешествий это лицо нужно поддерживать. Если он делает ошибки, их нужно покрывать. Если он спит, его не нужно тревожить. Если от него нет пользы, ему следует отрубить голову. Но последнюю крайность нельзя совершать каждый день — и определенно же не сразу после избрания».

Критик Черчилля Морли писал: «Я любил Уинстона за его жизненную силу, его неутолимое любопытство и внимание к делам, его замечательный дар красноречия, искусство в выборе аргументов, хотя часто он принимает пузыри за девятый вал. В то же время я часто говорил ему в несколько патерналистской манере: чтобы достичь успеха в нашей стране, политик должен больше считаться с мнением других людей, меньше напирая на собственное».

Со своей стороны, Черчилль утверждал, что «политика почти столь же волнующа, как война, и столь же опасна. На войне тебя могут убить лишь единожды, а в политике много раз».

*

Жизненные силы его были поразительны. Он никогда не придерживался диеты — ел, пил и курил сколько хотел. «Я извлек из алкоголя, — говорил Черчилль, — больше, чем алкоголь извлек из меня». Это здоровье никак нельзя назвать наследственным (отец его умер рано, в детстве Уинстон был слабым ребенком). Но он обладал невероятной волей и преодолел все препятствия.

В конце 1948 г. отставной премьер в последний раз выезжал на лошади. На седьмом десятке он прекращает плавать (частично из-за простуды, схваченной в Марракеше в 1947 г.). Всё больше досуга посвящается рисованию.

«Это такое удовольствие, — писал Черчилль. — Краски так хороши, и упоительно смотреть на тюбики. Смешивая их, даже грубо, вы видите нечто восхитительное и абсолютно захватывающее... Я не знаю ничего, что, не напрягая тело, могло бы так же полностью захватить сознание». Леди Вайолет Картер заметила, что «писание картин — это единственное занятие, которому он предается молча». Сам же Черчилль пообещал: «Когда я попаду на небо, я намерен значительную часть моего первого миллиона лет провести за рисованием».

Представленные анонимно, две его работы были приняты Королевской академией в 1947 г., а еще три — в 1948 г.

С ранних дней кавалерийской карьеры и до дней премьерства Черчилль любил риск во всех его проявлениях — на поле брани и в палате общин. Он видел пули много раз и даже бравировал равнодушием к опасности, что создавало немалые проблемы его охране. В 1942 г. Черчилль пересекал Атлантику; самолет вошел в зону штормовой погоды. Посуровевшим спутникам Черчилль сказал: «Всё в порядке. Не беспокойтесь. Мы можем повернуть к Лиссабону или к Азорским островам, или мы можем вернуться в Америку. Не волнуйтесь, всё будет хорошо». Всем было ясно, что указанные возможности эфемерны. Но подлинным было мужество лидера.

О внутренних кризисах Черчилля мало кто догадывался. Доктор Моран, знавший его как врач ближе всех, записал 14 августа 1944 г.: «Премьер-министр сегодня в задумчивом настроении. Он вспоминает: “Когда я был молод, свет уходил из моей жизни на два или три года. Я делал свое дело. Я сидел в палате общин, а черная депрессия сидела во мне. Мне помогали разговоры с Клементиной. Я не люблю стоять у края платформы, когда мимо проходит поезд. Я предпочитаю стоять спиной, а лучше всего — за пилоном. Я не люблю стоять у борта судна и смотреть вниз. Следующее действие может решить всё. Лишь несколько капель отчаяния. И всё же я не хочу покидать мир, даже в такие моменты. Что известно о подобном, Чарльз?”

Я сказал: “Ваша беда — я имею в виду черного пса, депрессию, пришла к вам по наследству, от предков. Вы боролись с нею всю свою жизнь. Вот почему вы не любите посещать госпиталей. Вы всегда пытаетесь избежать того, что действует на вас депрессивно”. Уинстон посмотрел на меня как на человека, который знает слишком много».

Лорд Моран беседовал об Уинстоне Черчилле с умирающим Бренданом Бракеном, одним из ближайших его друзей. «Вы и я думаем об Уинстоне как о самопоглощенном человеке; он никогда не ограничивал себя ничем, но еще в далеком детстве он сознательно решил изменить свой характер, быть твердым и жестко воспринимать окружающее. Это было нелегко для него. Видите ли, Уинстон всегда был “в отчаянии”.

Художник Оршен, который писал его после событий в Дарданеллах, обычно говорил о чувстве беспомощности у него в лице. Он называл его человеком, погруженным в беспомощность. Уинстон был уверен, что больше не будет участвовать в общественной жизни. Казалось, там не оставалось места для него. Это его страшно печалило. Затем, в течение десяти лет, которые он провел в одиночестве перед второй мировой войной, он продолжал говорить: “Я конченный человек”. Он был абсолютно уверен, что никогда не вернется к государственным должностям, так как каждый смотрел на него как на неуравновешенного человека... Уинстон всегда чувствовал себя сломанным, если не был занят чем-либо».

Всю свою жизнь Черчилль вел бой с приступами тоски, депрессии и отчаяния. «Уинстон Черчилль, подобно своему предку, первому герцогу Мальборо, — пишет Э.Сторр, — страдал от продолжительных и постоянно повторяющихся приступов депрессии; и никакое понимание его характера невозможно без учета этого центрального фактора. Он сам называл свою депрессию черным псом; и тот факт, что у него была ... кличка, говорит о том, что это был достаточно частый и знакомый компаньон. Но на протяжении больших периодов своей жизни Черчилль с успехом побеждал свою депрессию».

Черчилль, конечно, не единственный великий человек, страдавший от периодически повторяющейся депрессии. У Гёте был похожий темперамент, такими же были Шуман, Толстой... Возможно, в некоторых случаях депрессия действует как катализатор. «Когда депрессия овладевает личностью, страдающий погружается в отчаяние и бездеятельность, которые могут быть так глубоки, что делают человека неподвижным. Преодолеть это жалкое состояние становится делом первостепенной важности; поэтому личность, подверженная депрессии, прежде чем ее давление станет всесильным, периодически погружает себя в состояние активности, отказывается от отдыха и релаксации и совершает больше, чем способно сделать большинство людей, — именно потому, что он не может позволить себе остановиться. Мы не знаем, как много людей исключительной творческой силы имели склонность к депрессии, часто это скрывалось. Но то, что многие были в их числе, и Черчилль был одним из них, можно утверждать определенно».

*

Лорд Эшер в 1917 г. довольно метко определил главную, возможно, слабость Черчилля: «Он решает великие проблемы при помощи ритмичного языка и быстро становится рабом своих собственных фраз. Он обманывает сам себя, приходя к убеждению, что придерживается широких взглядов, в то время как его мозг фиксирует относительно частные аспекты вопроса».

Военный историк Б. Лиддел Гарт согласен с тем, что у Черчилля всегда проявлялась тенденция концентрироваться на одной проблеме, забывая о других, определяющих всю ситуацию. «У него не хватало способности сопоставить одну часть с другой, а все части с целым. Человек может достигать успеха как тактик, не выявляя способности к сравнению основополагающих частей и выработке чувства пропорции, из которого оно вытекает, — но он в этом случае почти определенно теряет качества стратега, тем более великого стратега».

Р. Родс Джеймс полагал, что Черчилль не отличался особым даром предвидения, он лишь фиксировал ситуацию. «Не будет попыткой принизить значение его огромного интеллекта, если мы скажем, что этот интеллект был направлен прежде всего на решение непосредственно выдвинутых современностью проблем, а не на предотвращение опасностей будущего». Это, возможно, объясняет, что нынешние политики видят в Черчилле лишь примечательную фигуру прошлого, а не мыслителя, чьи идеи помогают в решении всё новых и новых проблем.

Критики никогда не жаловали литературный стиль Черчилля, который прямо следовал великой традиции Гиббона, Сэмюэля Джонсона и Маколея, возвращая английскому языку риторический блеск XVIII столетия. Оксфордский критик писал в 1928 г.: «Такое красноречие фальшиво, потому что оно искусственно... Образы статичны, метафоры безграничны... Создается фальшивая драматическая атмосфера, целый парад риторических императивов». Но миллион читателей, обратившихся к книгам Черчилля, думают иначе, и нобелевская премия по литературе тому свидетельство.

Не будем излишне строго судить Черчилля. Ведь всё же, как писал Б.Лиддел Гарт, «Уинстон Черчилль был удивительным человеком, буквально светившимся на фоне общего мрака в эру посредственностей в демократиях. Он не только вызывал восхищение своей виртуозностью, но порождал поклонение себе, несмотря на сильную струю эгоцентризма. Временами он показывал способность далеко заглянуть за горизонт, в чем ему помогало острое историческое чутье».

В день, когда оборвалась жизнь Черчилля, лорд Чендес сказал в клубе: «Его сила была в воображении, опыте и великодушии». Самый дотошный и, наверное, лучший биограф Черчилля — Мартин Гилберт — говорит о «благородном духе, поддерживавшемся на протяжении долгой жизни верой в способность человека жить в мире, достигать благополучия и преодолевать все беды и опасности. Его любовь к собственной стране, его чувство справедливости, его вера в человеческую расу подкреплялась огромной работой, неутомимой мыслью и предвидением. Его дорога могла быть осложнена противоречиями, разочарованиями и излишествами, но это никогда не ослабляло его чувство долга и веру в английский народ».

*

Весть о кончине Черчилля погрузила Британию в траур. И друзья, и враги склонили голову перед великим человеком.

Его политический противник, Эттли, признал: «Мы потеряли величайшего англичанина нашего времени — я думаю, величайшего гражданина мира нашего времени». Из Парижа откликнулся де Голль: «В величайшей драме он был самым великим». Глава консервативной партии Дуглас-Хьюм отметил: «У него в изобилии присутствовали два лучших качества: первое — гуманность, второе — лояльность». Получив печальное известие, премьер-министр Гарольд Вильсон выразился так: «Теперь и перо его, и меч покоятся в мире. Бурная, не знающая покоя жизненная сила этого человека, который презирал мирное отстояние от дел, ушла сегодня в тишину, мир, молчание».

Триста тысяч человек прощались с Черчиллем в палате общин, в нескольких шагах от того зала, который много лет слышал его голос. В морозный и ветреный январский день 1965 г. жители Лондона вышли провожать катафалк, направившийся из Вестминстера в собор Святого Павла, где королева, нарушив обычай, встретила прах своего великого подданного. За нею стояли пятнадцать глав государств, четыре короля и королева Юлиана Нидерландская.

Гроб перевезли на вокзал Ватерлоо и люди, обнажив головы, замерли под январским ветром. На одной из крыш стоял человек в поношенной форме летчика Королевских военно-воздушных сил; в поле, мимо которого проходил траурный поезд, фермер слез с грузовика, держа шапку в руке.

Уинстон Черчилль похоронен рядом с отцом, матерью и братом на маленьком церковном кладбище в Бладоне, откуда видны башни дворца Бленхейм — того дома, где он появился на свет.

В английской истории Черчилль занимает особое место. Его историческими конкурентами могли бы быть, пожалуй, лишь Питт-старший и Гладстон. Но Гладстон, будучи дольше на министерских постах (51 год против 47 лет у Черчилля), был лидером страны в спокойный, мирный период. Питт обладал подобным Черчиллю складом ума («Я уверен, что могу спасти эту страну, и никто не может сделать этого кроме меня», — говорил он), но не был столь многообразен в политических и человеческих проявлениях.

В ХХ столетии реальным соперником Черчилля по свершениям и славе мог считаться Ллойд Джордж, достоинства которого Черчилль с готовностью признавал, у которого учился, которому подражал, которым восхищался. И всё же в годы второй мировой войны Черчилль сказал о Ллойд Джордже в интервью «Манчестер гардиан»: «Возможно, у него больше воображения и глубины в качестве премьер-министра, но мой опыт больше, и я знаю больше о войне».

Многие десятилетия Черчилль не получал признания. По мнению Р. Родса Джеймса, «на него всегда смотрели с подозрением, с которым посредственность всегда смотрит на гения». Трижды в своей жизни — в 1915, 1922 и в середине 1930-х гг. — Черчилль переживал политический и личный кризис, когда казалось, что способа восстановить репутацию и влияние нет.

Метод Черчилля был, однако, прост: решимость и настойчивость. При этом политик никогда не впадал в отчаяние или ожесточение, он не старался нанести противнику удары как можно более болезненные. Великодушие спасало его от ненависти врагов, которых при такой бурной деятельности и самоуверенности было, разумеется, немало. У Черчилля случались перепады в настроении, но злоба не владела им никогда.

Как пишет М.Шенфилд, «жизнь всегда была волнующим приключением для Черчилля, а мир, в котором он жил, всегда был романтическим местом... Сочувствие к другим пережило у него все удары войны и потери политики, что и сделало его одним из наиболее гуманных государственных деятелей».

В своей долгой жизни он на себе испытал череду всех мыслимых несчастий и при этом не потерял надежды. За сорок лет до смерти Черчилль написал матери: «Старая и теряющая силы жизнь ушла за отливом, пройдя отмеренный срок, а когда все радости жизни увяли, есть ли смысл в человеческой жалости? Это ведь только часть огромной трагедии нашего существования, против которой восстает наша надежда и вера».

Шарль де Голль