Владимир Семёнович Маканин(род.13 марта 1937, Орск) — советский и российский писатель.
Сегодня Владимир Маканин (р. 1937) признан одним из лидеров современной русской литературы. Но это признание пришло к нему далеко не сразу. Его первая повесть, написанная в духе «исповедальной прозы», «Прямая линия» (1965), была тепло встречена критикой, В 1970-е годы Маканин написал несколько повестей-портретов, практически не замеченных критикой («Безотцовщина», «На первом дыхании», «Валечка Чекина», «Старые книги», «Погоня», «Повесть о старом поселке» и некоторые другие).
В сущности, эти повести строили мост от идеализма«исповедальной прозы» 1960-х к «амбивалентности» прозы«сорокалетних» в 1980-е годы. Именно дискуссия о «сорокалетних» сделала имя Маканина известным широкой публике. Но и маканинская проза к рубежу1970— 1980-х годов серьезно трансформировалась. Именно в это время сложилось ядро новой поэтики Маканина. В конце 1970-хгодов Маканин был в течение года прикован к постели. Трудно сказать, какие психологические изменения происходили в его сознании в это время. Однако именно с произведений, написанных на рубеже 1970 —1980-х, с рассказов «Ключарев и Алимушкин», «Река с быстрым течением», «Антилидер», «Человек свиты», «Гражданин убегающий», повестей «Отдушина» и «Предтеча», романа «Голоса» — проза Маканина приобретает отчетливое философское, а именно экзистенциалистское звучание. Не случайно многие маканинские тексты строятся на прямых или косвенных отсылках к Гоголю («Человек свиты»), Чехову («Отдушина»), Толстому («Кавказский пленный»), Лермонтову («Андеграунд,или Герой нашего времени»). В рассказах и повестях конца 1970 — начала 1980-х годов центральной маканинской метафорой отчуждения личности становится «самотечностъ жизни» (выражение, впервые прозвучавшее в «Повести о Старом Поселке», 1974). «Самотечностъ жизни» — это хаотическая логика повседневности, «сумасшествие буден», когда человек уже не контролирует свою жизнь, а превращается в щепку в безличном потоке бытовых сцеплений, зависимостей, обязанностей, ритуалов, автоматических действий. «Самотечность» противоположна свободе, она стирает различия между личностями, уравниваяих в единстве функций. «Самотечность» — это и метафора безвременья, тотального социального разочарования и «примирения» с уродливой действительностью «застоя». Герой прозы Маканина —человек безвременья, не питающий ни малейших иллюзий насчет возможности обрести духовную почву во внешнем мире. Вот почему он ищет эту почву в себе, в собственной психике, пытаясь открыть всебе самом нечто тайное, нереализованное, связывающее изнутри и с прошлым, и с будущим:Тоска же человека о том, что его забудут, что его съедят черви и что от него самого и его дел не останется ни следа (речь о человеке в прошлом), и вопли человека (в настоящем), что он утратил корни и связь с предками — не есть ли это одно и то же? Не есть ли это растянутая во времени надчеловеческая духовная боль? («Утрата»).
Через всю его прозу проходит образ счастливого «дурачка», юродивого, слабоумного — в «Голосах», «Отставшем», «Где сходилось небо с холмами», «Сюжете усреднения», «Лазе», «Андеграунде» — он счастлив, потому что живет в полном согласии со своими «голосами».
Маканинский герой все-таки ищет из темноты коллективного-бессознательного выход наружу — к своему «Я». Наиболее сложно и интересно этот поиск разрешается в повести «Где сходилось небо с холмами» (1984). В центре повествования композитор Башилов, мучающийся виной перед своим родным Аварийным поселком — ему кажется, что он высосал «поселковый мелос», использовав душу народного хора в своей музыке. На самом деле, по Маканину, Башилов сохранил коллективную прапамять в своем индивидуальном творчестве, в то время как сам поселок утратил связь с «голосами», полностью поглощенный «самотечностью». Причем вина и боль Башилова оказываются воплощением темы трагической философской ответственности перед породившим тебя «хором» — той ответственности, без которой обретаемая в муках индивидуальная свобода была бы пустой или разрушительной. «Ему казалось возле темного раскрытого окна, что весь мир вокруг — это его поселок», — пишет Маканин. Именно ценой этой муки ответственности перед миром, сосредоточившимся в маленьком уральском поселке, рождается «завораживающая, заклинающая башиловская музыка» — один из немногих у Маканина примеров осуществленной свободы личности. Башилов действительно не может создать свою музыку вне силового поля «поселкового мелоса», именно отсюда он извлекает то единственное, что его индивидуальности, его уникальному таланту соответствует.Но неизбежная плата за личную свободу — разрушение безличной целостности поселкового хора-роя, бессознательного единства «голосов», уходящих в «слоистый пирог времени».
Однако в начале 1990-х годов экзистенциальный миф Маканина претерпел существенные изменения. Наиболее ярко они проявились в повести «Лаз» (1991). В момент появления «Лаз» был прочитан как одна из социальных антиутопий. Однако такой подход заслонил двуплановость повести, в которой поверх социального гротеска о возможных последствиях экономической разрухи и политической нестабильности развивается сугубо философский сюжет. Лаз, соединяющий верхний мир социального хаоса и разорения с подземным городом, где можно добыть все необходимое для существования, где идет спокойная и безопасная жизнь. Однако Ключарев (постоянный маканинский персонаж — «средний интеллигент», «частный человек») спускается в лаз не только и даже не столько за предметами первой необходимости, сколько за «высокими словами», заинтеллигентскими разговорами и спорами, «без которых ему не жить». Высокие слова оказались в самом низу.
Несмотря на то что жизнь внизу спокойна и благополучна, а наверху — опасна и хаотична, именно «верхний» мир ассоциируется с жизнью, а подземный город осознается как царство теней. «Самотечность» рухнула, а точнее, ушла в подземную сытую повседневность, и не сдерживаемый ничем «рой» бессознательного вышел на поверхность. И теперь реальное, наземное, течение жизни целиком определяется инстинктами, материализованными архетипами коллективного-бессознательного.
В прозе Маканина существует несколько устойчивых образов «роевого» социума — прежде всего это Поселок («Повесть о старом поселке», «Где сходилось небо с холмами», «Утрата»), затем поколение («Отставший», «Один и одна»), позднее — очередь («Сюжет усреднения») и толпа («Лаз»). Каждый из них обладает огромной метафорической силой, представляя собой модель мира в целом и человеческой души в частности. В «Андеграунде» таким образом- символом становится общага — точнее, общага, переоборудованная в обычный жилой дом, но сохранившая всю не внешнюю, аглубинную сущность общежития.
«Где сходилось небо с холмами» - краткое содержание. Композитор Георгий Башилов, слушая в гостях обычную, примитивно-грубую застольную песню, морщится. Жена композитора объясняет окружающим, что он не оскорбляется пением, а, напротив, чувствует себя виноватым за то, что в посёлке, откуда он родом, его земляки совсем не поют. Башилову кажется, что вина его огромна. Обхватывая руками седую голову (ему сильно за пятьдесят), он ждёт некой кары, может быть, с неба. И загадывает себе, что ночью услышит в тишине и темноте высокий, чистый голос ребёнка.
Аварийный посёлок невелик, всего три дома, расположенных буквой «П», открытой частью, как чутким ухом, обращённой к старому заводу, на котором часто случались пожары. В одном из таких пожаров у восьмилетнего Башилова сгорели отец с матерью. Он жил у дядьки, где кормили и одевали, платили за него в музыкальную школу в городишке, куда возили за тридцать километров. В посёлке пели на поминках, на праздниках и пели просто так, от скуки, долгими вечерами. И маленький Башилов пел, набирая голосом силу, и голос мальчика звучал чисто, как будто он просто дышал. Потом он стал играть на гармонике, и люди объясняли ему, что никто и никогда так не играл. Голоса в посёлке были замечательные. Единственный, кого Бог заметно обошёл, был дурачок Васик — антипод маленького Георгия. Когда Васик пытался мычать, подпевать, его отгоняли от стола — петь безголосому было нельзя. Когда пришло время продолжать учёбу, поселковские собрали деньги и отправили Башилова в Москву, в музыкальное училище. Дядька к тому времени тоже сгорел. Повёз мальчика в столицу Ахтынский, первый поселковый силач с прекрасным низким голосом. В Москве Ахтынского потрясло пиво. Пока Георгий сдавал экзамены, сопровождающий восхищался его баллами и мягким пивным хмелем. Узнав, что Георгий поступил и будет жить в общежитии, Ахтынский на остатки денег загулял и потерял голос — как оказалось, навсегда. Старенький преподаватель сольфеджио объяснил Георгию, что весь посёлок заплатил замечательным голосом Ахтынского за образование Башилова.
В первый раз Башилов поехал в посёлок, когда ему исполнилось двадцать два года. В междомье, за столами, старухи пили чай. Георгия узнали, с радостными возгласами останавливались возле него люди. Но бабка Василиса, проходя мимо, медленно и раздельно проговорила: «У, пьявка... высосал из нас соки! Души наши высосал!» После шумного застолья Башилову постелили у Чукреевых, в спальне его детства. Башилов, засыпая, ответил кому-то: «Не вытягивал я соки...» Но мысль о вине уже поселилась в его душе.
Песенный запас посёлка казался велик, но только двое стали музыкантами — Башилов и его ровесник Генка Кошелев. Генка был певец слабый, он-то и сосал из посёлка соки в том смысле, что тянул со своих родителей деньги, даже после окончания учёбы. Он пил, пел по ресторанам. Вспомнив о Генке, Георгий решил, что старая Василиса просто спутала их. Вечером аварийщики пели. Когда Башилов стал играть на гармонике, две женщины беззвучно плакали.
Шло постепенное признание Башилова-композитора, отчасти ради этого признания Башилов-пианист много концертировал. Когда ему было лет тридцать пять, в Пскове, в перерыве после первого отделения, к нему пришёл Генка Кошелев. Он просил земляка, известного композитора, помочь ему перебраться в Подмосковье. Башилов помог. Через год Генка в знак благодарности пригласил Башилова в загородный ресторан, где он пел для гостя. К тому времени Башилов написал несколько удачных эстрадных песен, две из них он подарил Геннадию для первого исполнения, чем Кошелев был потрясён. Башилов видел, как люди в ресторане пытались подпевать оркестру, мычали, чем остро напомнили безголосого дурачка Васика. Генкины приглашения стали Башилову в тягость, он и слышать больше не хотел про ресторан «Петушок».
Несколько лет спустя Башилов поехал в посёлок с женой. В междомье стояли трухлявые столы, за которыми пили чай две старухи. Все рассказывали: так же вдвоём и песню иногда запоют, молодые слушают, но никто уже не подтягивает. Башилов смотрел туда, где сходилось небо с холмами. Эта волнистая линия рождала мелодию только в воспоминаниях. Здесь, наяву, эта местность была выпита, как вода. Вечером они с женой наблюдали пожар, остро напомнивший Башилову детство, и ранним утром уехали.
После своего авторского концерта в Вене Башилов в доме у своего австрийского коллеги «обкатал» свой новый квартет. Чужеземцам особенно понравилась третья часть, включающая старинные, перекликающиеся темы Аварийного посёлка. Башилов не удержался и объяснил, что с посёлком существует трагическая связь: там этой замечательной темы, увы, больше нет, так как она есть в его музыке. Он как бы признался. Он — куст, который вольно или невольно иссушает скудеющую почву. «Какая поэтическая легенда!» — воскликнули венцы. Кто-то из них тихо произнёс: «Метафизика...»
Все чаще мерещился стареющему Башилову удар сверху, как расплата, в виде падающей доски из далёкого детского пожара, все чаще донимало чувство вины.
Башилов решает ехать в посёлок, чтобы учить там детей музыке. Столов уже нет, на их месте торчат остатки столбиков. Старухи, помнившие его, уже умерли, Башилов долго объясняет незнакомым женщинам, что он здесь вырос. Вместе с вахтой приходит старик Чукреев, он узнает Георгия, но предлагает постой — полтинник за ночь. Башилов идёт к племяннику Чукреева и долго объясняет, что хочет учить поселковских детей музыке. «Детей?.. В хор?» — восклицает мужик и смеётся. И уверенной рукой включает транзистор — а вот, мол, тебе и музыка. Потом, подойдя вплотную к композитору, говорит грубо: «Чего тебе надо? Вали отсюда!»
И Башилов уезжает. Но разворачивает машину — проститься с родными местами. Башилов сидит на полуупавшей скамье, ощущая мягкий душевный покой, — это прощание и прощение. Он негромко напевает песню — одну из запомнившихся в детстве. И слышит, как ему подпевают. Это слабоумный Васик, совсем уже старичок. Васик жалуется, что его бьют и песен не поют. Они негромко поют — тихо-тихо мычит Васик, стараясь не сфальшивить. «Минута, когда прозвучал высокий чистый голос ребёнка, приближалась в тишине и темноте неслышно, сама собой».
