11. Критика 1850-х - 1860-х гг. Ведущие периодические издания этого времени. ЛК в ж-ле «Русское слово». «Эстетическая» ЛК. Славянофильство в 60-е гг. «Почвенническая» ЛК. Споры о романе «Отцы и дети» Тургенева, о поэзии Некрасова, о творчестве Толстого.

Эпоха «шестидесятых годов» не соответствует календарным меркам.

Оз­наменована бурным ростом общественной и литературной активно­сти, которая отразилась в первую очередь на существовании русской журналистики. В эти годы появляются многочисленные новые изда­ния, среди которых «Русский вестник» и «Русская беседа» (1856), «Русское слово» (1859), «Время» (1861) и «Эпоха» (1864). Меняют свое лицо популярные «Современник» и «Библиотека для чтения».

На страницах периодических изданий формулируются новые об­щественные и эстетические программы; быстро приобретают извест­ность начинающие критики (Н. Г. Чернышевский, Н. А. Добролюбов, Д. И. Писарев, Н. Н. Страхов и многие другие), а также литераторы, вернувшиеся к активной деятельности (Ф. М. Достоевский, М. Е. Сал­тыков-Щедрин); бескомпромиссные и принципиальные дискуссии возникают по поводу новых незаурядных явлений отечественной сло­весности — произведений Тургенева, Толстого, Островского, Не­красова, Салтыкова-Щедрина, Фета.

Литературные перемены во многом обусловлены значимыми об­щественно-политическими событиями (смертью Николая I и перехо­дом престола к Александру II, поражением России в Крымской войне, либеральными реформами и отменой крепостного права, Польским восстанием). Именно литера­турная критика становится открытой универсальной платформой, на которой разворачиваются основные общественно-актуальные дискус­сии.

Отчетливо обозначившаяся уникальность критики 1860-х годов заключается в том, что разбор и оценка художественного произведе­ния — ее изначальная, «природная» функция — дополняется, а часто подменяется злободневными рассуждениями публицистического, фи­лософско-исторического характера. Литературная критика оконча­тельно и отчетливо смыкается с журналистикой. Поэтому изучение литературной критики 1860-х годов невозможно без учета ее социаль­но-политических ориентиров.

В 1860-е годы происходит дифференциация внутри демократиче­ского общественно-литературного движения, складывавшегося в те­чение двух предыдущих десятилетии на фоне радикальных воззрений молодых публицистов «Современника» и «Русского слова», связан­ных уже не только с борьбой против крепостного права и самодержа­вия, но и против самой идеи социального неравенства. Высказывания «революционных демократов», — Н. Г. Чернышевского и Н. А. Добролюбова, их последователей и преемников: М. Е. Салтыко­ва-Щедрина, М. А. Антоновича, Ю. Г. Жуковского — вынудили даже таких пропагандистов Белинского, как И. С. Тургенев, В. П. Боткин, П. В. Анненков, покинуть журнал. Но и новые сотрудники «Совре­менника» не доходили до той безапелляционности литературно-кри­тических заявлений, которой прославились публицисты «Русского слова».

Общими установками на прогрессивное социально-освободитель­ное развитие были проникнуты оригинальные общественные про­граммы — славянофильство и почвенничество;

на идеях либерализма – поначалу журнал «Русский вестник», фак­тическим руководителем которого был еще один бывший соратник Белинского, М. Н. Катков. Однако издание, ставшее знаменитым бла­годаря публикации самых значительных произведений конца 1850 — 1860-х годов (здесь были напечатаны «Губернские очерки», «Отцы и дети», «Очарованный странник», «Преступление и наказание», «Война и мир»), оказалось наиболее ярым противником радикализма, всяческого примирения с ним и в 1860-е годы первым встало на защи­ту монархических государственных оснований и исконных мораль­но-нравственных устоев.

Общественная идейно-политическая индифферент­ность — явление редкоё, почти исключительное (статьи А. В. Дружинина, К. Н. Леонтьева).

 

Взгляд на литературу и ли­тературную критику как на отражение и выражение актуальных соци­альных проблем => рост популярности критики, и это вызывает к жизни ожесточенные теоретические споры о сущно­сти литературы и искусства в целом, о задачах и методах критической деятельности.

Шестидесятые годы — время первичного осмысления эстетического наследия В.Г. Белинского. Критики этого времени не покушались на главные принципы его литературных деклараций: на идею о связи искусства с действительностью, осуждают либо эстетический идеализм Белинского (Писарев), либо его увлеченность социальной злободневностью (Дружинин).

Радикализм публицистов «Современника» и «Русского слова» проявился и в их литературных воззрениях: концепция «реальной» критики, разработанная Добролюбовым, учитывающая опыт Черны­шевского и поддержанная (при всей вариативности индивидуальных литературно-критических подходов) их последователями, полагала «действительность», представленную («отраженную») в произведе­нии, главным объектом критических усмотрений.

 «Эстетической» кри­тикой мы называем течение, которое стремилось к постижению автор­ского замысла, нравственно-психологического пафоса произведения, его формально-содержательного единства. Другие литературные группы этого периода: и славянофильство, и почвенничество, и соз­данная Григорьевым «органическая» критика — в большей степени исповедовали принципы критики «по поводу», сопровождая интерпретацию художественного произведения принципиальными сужде­ниями по злободневным общественным проблемам. «Эстетическая» критика не имела, как другие течения, своего идейного центра, обна­руживая себя на страницах «Библиотеки для чтения», «Современни­ка» и «Русского вестника» (до конца 1850-х годов), а также в «Отече­ственных записках», которые в отличие от предыдущей и последую­щей эпох не играли в литературном процессе этого времени значи­тельной роли.

ЖУРНАЛЫ:
В 1860 г. редактором «Русского слова», основанного годом рань­ше, стал Григорий Евлампиевич Благосветлов (1824—1880), сме­нивший не принесших изданию популярности Я. П. Полонского и А.А.Григорьева.

Сходство с мыслителями «Современника» в интерпретации базо­вых ценностей — о необходимости социального равенства и полити­ческих перемен — не мешало руководителю нового журнала скепти­чески относиться к продуктивности тех направлений общественной пропаганды, которые декларировали Чернышевский и Добролюбов. Приглашенные им и работавшие под его непосредственным влиянием молодые публицисты, Д. И. Писарев и В. А. Зайцев, демонстрировали самостоятельность идеологических оснований и тактических задач ежемесячника. Ведущим сотрудником «Русского слова» быстро стал Дмитрий Иванович Писарев (1840—1868). Сумев отказаться от тра­диционной роли критика как скромного и обходительного толковате­ля литературы, которая сложилась за время его недолгой работы в «журнале для взрослых девиц» «Рассвет», Писарев-литератор нашел себя в образе бесстрашно-насмешливого скептика, подвергающего со­мнению любые, даже самые авторитетные и популярные учения, эпа­тирующего читателя нарочитой прямолинейностью и неожиданной парадоксальностью суждений. Современному мыслителю-«реалисту», по мнению Писарева, необходимо преодолеть традиционные, априорные схемы мировосприятия и подвергнуть беспощадному ана­лизу сложившиеся общественные и идеологические программы. При этом единственным критерием их оценки должен служить фактор по­лезности, понимаемой с естественно-научной, эмпирической точки зрения, в том числе и сквозь призму физиологических потребностей человека.

Безупречность крайне прагматичной, рационалистической логики принесла Писареву небывалую популярность среди молодых читате­лей и обеспечила доказательность его беспощадно-насмешливым вы­сказываниям о никчемной (и, следовательно, вредоносной) деятельно­сти публицистов «Русского вестника» («Московские мыслители», 1862), славянофильства («Русский Дон Кихот», 1862) и, по сути, всей русской философии, строящейся на умозрительных, иллюзорных ос­нованиях («Схоластика XIX века», 1861). Иллюзией Писарев считает умеренность во взглядах, обосновывая тем самым правомерность крайних, радикальных воззрений. Отдавая должное освободительным чаяниям Чернышевского и Добролюбова, Писарев нимало не смуща­ется расхождением с ними по некоторым принципиальным вопросам. Писарев резко расходится с Добролюбовым в оценке некоторых литературных явлений: романа Гончарова «Обло­мов» («Писемский, Тургенев и Гончаров»; «Женские типы в романах и повестях Писемского, Тургенева и Гончарова», обе статьи вышли в 1861 г.) и драмы Островского «Гроза» («Мотивы русской драмы», 1864). По мнению Писарева, Добролюбов, посчитавший Катерину Ка- 154 банову «лучом света в темном царстве», поддался явной идеализации героини.

Свои эстетические и литературные рассуждения Писарев подчи­няет крайне утилитарным представлениям о человеческой деятельно­сти. Единственной целью художественной словесности объявляется пропаганда определенных идей, базирующаяся на тенденциозном вос­произведении социальных конфликтов и на изображении «новых ге­роев». Не удивительно, что любимыми произведениями Писарева 1860-х годов стали «Отцы и дети» И.С. Тургенева («Базаров», 1862; «Реалисты», 1864) и «Что делать?» Н.Г. Чернышевского («Мыслящий пролетариат», 1865), реализующие сокровенные представления Писа­рева о сознательной рациональной работе, нацеленной на созидание личного и общественного блага. Особое сочувствие у Писарева вызы­вает образ Базарова, в котором прослеживаются очевидные психоло­гические параллели с личностью самого критика: герой Тургенева, по мысли Писарева, трагичен в своем одиночестве; его реалистический взгляд на мир не находит понимания и практического применения, его жизнь проходит впустую. Базаров особенно дорог Писареву еще и тем, что автор «Отцов и детей», будучи изначально оппонентом своего героя, невольно убедился в его превосходстве над остальными роман­ными персонажами и искренне показал величие этой личности.

Писа­рев в работах «Разрушение эстетики» (1864) и «Пушкин и Белинский» (1864) рассуждает о вреде, который наносит изящное искусство моло­дому поколению, отрывая его от проблем реального мира и обращая к бесплодным фантазиям и иллюзиям. Пушкин, посвятивший себя изображению таких никчемных людей, как Онегин, и противопоставляющий себя «трудовому» обществу (черни), представляет собой яр­кий пример писателя, не обремененного элементарными навыками здравомыслия, и поэтому должен быть исключен современной публи­кой из круга чтения. Вся художественная литература в целом, по Писа­реву, не может сравниться по своей значимости с каким-либо совре­менным естественнонаучным открытием.

Существенные приметы стилистического почерка критика «Рус­ского слова» — иронический тон, афористическая чеканность, сати­рическая образность, часто дополняемая исповедально-лирическими и патетическими мотивами. Арестованный в 1862 г. за противоправительственный памфлет, содержавший прямой призыв к свержению и физической ликвидации царствующего дома Романовых, Писарев свыше 4 лет провел в оди­ночной камере Петропавловской крепости. Через год после ареста он получил разрешение властей писать и печататься. Именно в крепости Писарев создал статьи, принесшие ему славу дерзкого полемиста, не признающего ничьих авторитетов. Освобожденный в 1866 г. по амни­стии, он разошелся с прежними единомышленниками по «Русскому слову» и незадолго до своей внезапной гибели принял в 1868 г. при­глашение Н. А. Некрасова сотрудничать в обновленном журнале «Отечественные записки».

Рядом со статьями Писарева публиковались работы Варфо­ломея Александровича Зайцева (1842—1882), который при всем своем публицистическом даровании доводил до абсурдного упроще­ния радикальные идеи журнального коллеги. Зайцев, пришедший в «Русское слово» в 1863 г., через два года после Писарева, почти еди­нолично вел библиографический отдел ежемесячника, в котором с по­зиций крайнего утилитаризма отчаянно полемизировал с так называе­мым «журнальным стадом» — изданиями, не входившими в круг ра­дикального направления. Уничижительная оценка выдавалась им поч­ти всем современным поэтам. Исключение составляло для Зайцева творчество Н.А. Некрасова — народного поэта, «в прекрасных и сво­бодных стихах» протестующего против страданий масс. Зайцев — от­чаянный «разрушитель эстетики», категорически отвергавший искус­ство в целом и последовательно противопоставлявший поэзии совре­менные естественнонаучные представления. Искусство, по жесткому утверждению критика, «заслуживает полного и беспощадного отрица­ния».

Эти и подобные высказывания Зайцева и Писарева вызывали по­стоянные полемические нападки, причем не только со стороны изна­чальных оппонентов, противников радикализма, но и со стороны бли­жайших единомышленников — журналистов «Современника».

РАЗНОГЛАСИЯ ЖУРНАЛОВ
В 1863—1864 гг. начался бранный диалог, который Ф. М. Достоев­ский саркастически окрестил «расколом в нигилистах». Существен­ные расхождения в позиции двух изданий неожиданно раскрылись еще в 1862 г., когда М. А. Антонович в «Современнике» и Д. И. Писа­рев в «Русском слове» независимо друг от друга опубликовали совер­шенно противоположные отклики на роман Тургенева «Отцы и дети». И если Писарев, как уже говорилось, приветствовал появление Базаро­ва, посчитав его ярким представителем нового поколения, то Максим Алексеевич Антонович (1835—1918) в работе «Асмодей нашего вре­мени» увидел в герое романа пародию на молодых общественных дея­телей, насмешку над современными социально-философскими иска­ниями.

Регулярные взаимные обвинения двух журналов начались в 1863 г., после восьмимесячной приостановки их издания. Сначала Салтыков-Щедрин, пришедший в «Современник» в 1862 г., в хронике «Наша общественная жизнь» язвительно аттестовал социально-поли­тическую тактику, используемую «мальчишками» и «нигилистами» (имелись в виду прежде всего публицисты «Русского слова»), затем Зайцев в статье «Перлы и адаманты русской журналистики», защищая «Записки из Мертвого Дома» Достоевского от нападок Щедрина, не­двусмысленно и с издевкой намекал на высокий чиновный статус по­следнего.

Журналисты «Русского слова» поводом для сомнений в лояльно­сти оппонентов идеалам реального преображения русской жизни по­считали изменения в редакции «Современника»: после смерти Добро­любова и ареста Чернышевского Щедрин и Антонович выдвинулись на лидирующие роли в некрасовском журнале. И когда в очередном выпуске щедринской хроники в адрес публицистов «Русского слова» прозвучали иронически завуалированные упреки в излишней теоре­тичности мышления, в нежелании учитывать все сложности реальной жизни, в мальчишеской самоуверенности, журнал Благосветлова раз­разился статьями Зайцева «Глуповцы, попавшие в "Современник"» и Писарева «Цветы невинного юмора», обличавшими бывших едино­мышленников в отступлении от заветов Чернышевского и Добролю­бова, в измене демократическим идеалам; сатирическое творчество Щедрина Писаревым было определено как бесцельное, «невинное» и, по сути, служащее «чистому искусству»1.

Полемика, источником которой были расхождения в понимании нюансов пропагандистской тактики, быстро превратилась в журналь­ную перебранку, доходившую до личных оскорблений, до взаимных обвинений в пособничестве консервативным и проправительствен­ным силам. И несмотря на то, что в конце концов этот бесперспектив­ный спор был прекращен, общественная репутация журналов заметно пострадала — полемика продемонстрировала явный дефицит новых продуктивных идей и обозначила кризис радикального движения. Деятельность журналов, в которых литературные вопросы все больше отходили на периферию, была запрещена правительством после поку­шения на Александра II в 1866 г.

 

ЭСТЕТИЧЕСКАЯ КРИТИКА

Несмотря на столь громкие внутренние разногласия, у привержен­цев радикальных взглядов были общие противники: представители «эстетической» критики, идеологи славянофильства и почвенничест­ва, сторонники консервативного «охранительства» из «Русского вест­ника» и «Московских ведомостей».

Главными оппонентами по многим литературным вопросам для журналистов «Современника» и «Русского слова» оставались пред­ставители так называемой «эстетической» критики. Бывшие соратни­ки Белинского, составлявшие костяк «Современника» до середины 1850-х годов: И. С. Тургенев, П. В. Анненков, В. П. Боткин, А. В. Дру­жинин — без энтузиазма восприняли провозглашение новых эстети­ческих принципов молодыми публицистами журнала. Тургенев, на­пример, в письмах к Краевскому, Некрасову и др. называл диссерта­цию Чернышевского «гнусной мертвечиной» и «гадкой книгой». Кри­тикам, которые, в отличие от своих молодых коллег, не склонны были рассуждать о литературе в отвлеченно-теоретическом ключе, прихо­дилось отстаивать свой взгляд на искусство. При этом, ориентируясь на «классическую» эстетику Белинского (на его суждения начала 1840-х годов), они размышляли в рамках общих для всей эпохи эстети­ческих воззрений: сравнивали литературу с внеэстетической «реаль­ной» жизнью, искали в произведении типологического отражения «действительности как она есть». Однако противники «утилитарной», или, как они выражались, «дидактической» критики, освобождали ли­тературу от необходимости служить злободневным нуждам времени, от непременного изображения сословных конфликтов, оставляли за изящной словесностью ее самостоятельное, суверенное значение.

В отличие от публицистов «Современника» и «Русского слова», которые, излагая свои убеждения, чаще отталкивались от русской ли­тературы прежних лет, защитники эстетического подхода осваивали ее в качестве положительной основы для декларации собственных пристрастий. Их именитым единомышленником предстает Пушкин в статьях А.В. Дружинина («А.С. Пушкин и последнее издание его сочинений», 1855) и М. Н. Каткова («Пушкин», 1856). Творчество Толстого, Тургенева, Островского и даже Некрасова и Салтыко­ва-Щедрина демонстрирует незыблемую актуальность вневременных нравственно-психологических вопросов человеческого бытия. На­стоящим символом чистой и свободной художественности становится для Дружинина, Боткина и их сподвижников поэтическое мастерство А.А. Фета.

Одним из первых за эстетические идеалы этого литературно-кри­тического течения вступился Павел Васильевич Анненков (1813—1887), опубликовавший в 1855 г. на страницах «Современни­ка» статью «О мысли в произведениях изящной словесности» и в 1856 г., уже в «Русском вестнике», работу «О значении художествен­ных произведений для общества». Анненков стремится доказать, что в литературном произведении все должно быть подчинено единствен­ной цели — выражению «художнической мысли», связанной с разви­тием «психологических сторон лица или многих лиц». Литературное повествование «почерпает жизнь и силу в наблюдении душевных от­тенков, тонких характерных отличий, игры бесчисленных волнений человеческого нравственного существа в соприкосновении его с дру­гими людьми». Любая «преднамеренная», отвлеченная мысль, фило­софская или «педагогическая», искажает сущность настоящего твор­чества, самыми «дорогими» качествами которого являются «свежесть понимания явлений, простодушие во взгляде на предметы, смелость обращения с ними».

С другой стороны, внутренняя, «художническая» мысль, которая может иметь и «случайный» характер и которая основана на внима­нии к душевным мотивам человеческого поведения, к его нравствен­ным переживаниям, как раз и является залогом индивидуальной вы­разительности и художественной убедительности литературного творения. Критик приводит в пример произведения Л.Н. Толстого и И.С. Тургенева, в которых серьезная и глубокая мысль «почти всегда скрыта в недрах произведения и развивается вместе с ним, как красная нитка, пущенная в ткань». Художественный смысл таких литератур­ных образцов, как «Горе от ума» или «Евгений Онегин», по мнению Анненкова, является залогом и чисто «педагогической» пользы их для общества.

Столь же подчиненный характер должны иметь в литературном творении и качества «народности». Критик, который ищет в произве­дении эти черты, игнорируя его художественные достоинства, совер­шает ошибку, поскольку извлекает часть из целого: только истинный художник способен быть по-настоящему народным, проникая в глу­бины национальной нравственности. Защищая этико-психологиче­ский аспект художественной литературы как главный критерий оцен­ки и самого произведения, и его героев, Анненков не соглашается с ка­тегоричностью приговоров, выносимых «реальной» критикой героям тургеневских произведений 1850-х годов. В статье «О литературном типе слабого человека» (1858), полемически откликающейся на рабо­ту Н.Г. Чернышевского «Русский человек на rendez-vous», критик стремится расширить восприятие того социального феномена, кото­рый воплощен в образе главного героя повести «Ася»: люди размыш­ляющие, умеющие сомневаться в себе и в окружающих, играют важ­ную роль в жизни общества. «<...> мы все-таки продолжаем думать, что между людьми, которые зачисляются и сами себя зачисляют в раз­ряд мнительных, будто бы лишенных способности долго и сильно же­лать, только и сберегается еще настоящая, живая мысль, отвечающая нуждам современного образования». Тип «слабого» человека «возбу­ждает все запросы, поднимает прения, затрагивает предметы с разных сторон, копошится в изысканиях для подтверждения какой-либо об­щеблагодетельной мысли, силится устроить жизнь наукой и наконец представляет в свободном творчестве поверку настоящего и стремле­ния к поэтическому идеалу существования».

В рецензии на «Дворянское гнездо» (1859) Анненков протестует и против прямолинейного сопоставления героев с абстрактными об­щественными идеалами, предлагая собственное психологическое про­чтение романа.

Эти же темы затрагиваются в центральной литературно-критиче­ской работе «эстетического» течения — в статье В. П. Боткина «Сочи­нения А. Фета» (1857). Прежние колебания критика в понимании сущ­ности искусства (в некоторых своих выступлениях Боткин представал едва ли не единомышленником Некрасова и его молодых сотрудни­ков) и публикация статьи на страницах «Современника» не помешали ему стать решительным апологетом «чистого искусства». Мысль о са­моценности художественной литературы Боткин обосновывает значи­мостью внутренней, «душевной» жизни человека, противопоставлен­ной его внешнему, «материальному» существованию. Критик убеж­ден, что мир человеческой души, его чувства обусловливают воззре­ние личности на жизнь, его умственную, сознательную деятельность. И тем ценнее искусство, что только оно способно истинно и глубоко раскрывать и выражать душевные тайники личности.

Источником художественного творчества Боткин называет «по­этическое чувство», которые «можно бы назвать шестым и самым высшим чувством в человеке» и которое основано на бессознатель­ном воодушевлении человека при соприкосновении с внешним ми­ром. Искусство, будучи высшим проявлением «поэтического чувст­ва», также строится на внеразумном, интуитивном, бессознательном творчестве. При этом Боткин подчеркивает его резко индивидуализи­рованный характер, который не исключает возможность обществен­ного воздействия и даже «практической» пользы — но при условии, если сам художник не ставит перед собой такой прагматической цели. «Мы, — писал критик «Современника», — вовсе не думаем, чтобы Гоголь имел в виду исправление нравов, когда писал своего «Ревизо­ра» <...>, а если «Ревизор» имеет высокий нравственный смысл, то смысл этот явился сам собой, как невольное отражение того высокого нравственного идеала, который <...> великий художник носил в душе своей и который помимо воли художника всегда отражается в каждом его произведении»1.

Литературно-критическая деятельность Анненкова и Боткина, не­смотря на оригинальность и убедительность их статей, оставалась эпизодической. Наиболее плодовитым и последовательным предста­вителем «эстетической» критики был Александр Васильевич Дру­жинин (1824—1864), который уже в 1856 г. из-за разногласий с Чер­нышевским покинул «Современник» и сменил О. И. Сенковского на посту редактора «Библиотеки для чтения». Позиция Дружинина-кри- тика во второй половине 1850-х годов — это позиция профессионала и ценителя, обладающего незаурядным эстетическим и литературным кругозором, умеющего неподдельно восхищаться появлению новых талантливых произведений и в то же время сохраняющего, в русле англоманского джентльменства, невозмутимую корректность при об­ращении к дискуссионным вопросам литературной современности. Дружинин, как впрочем и его единомышленники, старается уклонить­ся от прямой полемики, предлагая позитивное решение спорной про­блемы и лишь вторым планом высказывая решительное несогласие с мнениями оппонентов.

Показательно, что в статье «Критика гоголевского периода рус­ской литературы и наши к ней отношения» (1856), откликавшейся на соответствующий труд Чернышевского, полемика выражена не столь­ко в содержании, сколько в способе освещения проблемы: Дружинин всеми силами стремится увести ее решение от единомыслия и одно­значности, объяснениями и оговорками демонстрируя внутреннюю противоречивость и историческую обусловленность достоинств и не­достатков критики гоголевского периода, которая персонифицируется Дружининым, как и Чернышевским, в образе Белинского. Но и в оцен­ке наследия знаменитого литератора Дружинин, естественно, исходит из других принципов.

Редактор «Библиотеки для чтения», вторя Анненкову в его раз­мышлениях о значении художественных произведений для общества, отводит критике гораздо менее важную роль в общественно-литера­турном процессе, чем молодые публицисты «Современника»: работа критика не может претендовать на вневременное значение, она огра­ничивается узкими рамками эпохи и, по сути, единственным критери­ем ее оценки является польза, которую критик принес самой отечест­венной словесности. С этой точки зрения достижением Белинского становится создание аналитических предпосылок для осмысления ин­дивидуального своеобразия творчества того или иного писателя, тео­ретическое обоснование связей литературы и действительности, тре­бование достоверности, т. е. типологизма в изображении окружающей жизни. Ошибки же Белинского вызваны его некритическим увлечени­ем злободневными социально-утопическими доктринами, которые стали причиной слишком резких нападок на Марлинского, на деятель­ность славянофилов, а также тенденциозных, не всегда справедливых оценок творчества Пушкина, Гоголя, Достоевского. Обнаруживая в критике гоголевского периода начало разделения критики на «арти­стическую» и «дидактическую», Дружинин отдает предпочтение пер­вой как наиболее адекватно отвечающей природным задачам и лите­ратуры, и литературной критики.

Собственную литературную деятельность Дружинин строит сле­дуя принципам «артистической» критики. Предметом изображения в его статьях становится индивидуальность писателя; изучение свое­образия новых литературных произведений критик «Библиотеки для чтения» иногда сопровождает необходимыми полемическими отсту­плениями. Так, он первым уловил парадоксальную черту «реальной» критики, которая, нивелируя значение искусства в сравнении с дей­ствительностью, изучает жизнь именно на основе литературных тво­рений и в результате приходит к превратному пониманию и того и другого.

В осмыслении творчества писателей-современников Дружинин, как и другие сторонники «эстетической» критики, обращается по пре­имуществу к нравственно-психологическим аспектам произведений, объявляя, например, J1. Толстого глубоким знатоком разных сторон общественной жизни и тонким исследователем внутреннего мира лич­ности (рецензии на «Метель», «Двух гусаров», «Военные рассказы», 1856), сочувствуя поискам общественного идеала в повестях Тургене­ва (рецензия на «Повести и рассказы» И. Тургенева, 1856). Любимым персонажем Дружинина в русской литературе 1850-х годов становит­ся Обломов, которого критик считает блистательным выразителем на­циональной и общечеловеческой нравственности, чуждым всякой практичности и в то же время бесконечно далеким от равнодушной апатии.

Одним из самых талантливых творцов современной литературы Дружинин признает Островского, который создал целую галерею правдивых и поэтически одушевленных картин народной жизни, «жи­вых и верных действительности типов». Образы «бедной невесты» Марьи Андреевны, Любима Торцова из комедии «Бедность не порок», сцена святочного вечера в этой же пьесе демонстрируют, по мнению автора статьи «Сочинения А. Островского» (1859), глубокое проник­новение драматурга в тайны национального самосознания и вынужда­ют критика необычайно резко возражать хулителям «ретроградности» Островского. Новаторским достижением писателя, по Дружинину, яв­ляется язык персонажей, совершенный как в своей правильности, вы­разительной силе, так и в точности создания образов.

Безупречность поэтического языка Дружинин полагает и основой художественного дарования Фета («Стихотворения А. А. Фета», 1856). Как впоследствии и Боткин, редактор «Библиотеки для чтения» причисляет Фета к лучшим русским поэтам, сравнивая его творения по силе лирического чувства с высшими образцами пушкинской и лермонтовской лирики. Представляя «миросозерцание простого смертного», Фет возбуждает читательское сопереживание умением «ловить неуловимое, давать образ и название тому, что до него было не чем иным, как смутным мимолетным ощущением души человече­ской, ощущением без образа и названия», умением «забираться в со­кровеннейшие тайники души человеческой». Поэт «схватывает» ми­молетные духовные ощущения, созерцая красоту жизни в обыденных, на первый взгляд, картинах природы. Дружинин, в отличие от Ботки­на, не считает Фета поэтом-импровизатором, который оставляет в сво­ем творчестве недоделанные, «темные» стихотворения. Такие стихи, по мнению Дружинина, ближе к чистой музыкальности, их неулови­мая образность создает цельное, правдивое, невыразимое впечатле­ние. В таких стихотворениях одно неточное слово могло бы разру­шить стройный образ, но в них «нечего заметить, нечего поправить, нечего пожелать». В немногословных, но внимательных комментари­ях к некоторым фетовским произведениям Дружинин представляет и другие грани художественного мастерства поэта, проявляя чуткость благодарного читателя и выразительность умелого критика.

Талант Дружинина не принес успеха журналу, которым' критик ру­ководил, и в 1860 г. он покидает «Библиотеку для чтения». В 1860-е годы «эстетическая» критика, оставлявшая без внимания злободнев­ные общественные вопросы, утратила влиятельность, уступив ини­циативу течениям, в большей мере социально ориентированным.

 

СЛАВЯНОФИЛЬСТВО
Во второй половине 1850-х годов в России впервые появляется собственное периодическое издание славянофильства — журнал «Русская беседа», в котором публикуются статьи И. В. Киреевского,

А.С. Хомякова, К.С. Аксакова. Литературные вопросы, однако, не составляют предмет основного интереса ни руководителей журнала (А. И. Кошелева, И. С. Аксакова, Т. И. Филиппова), ни его авторов, об­ращавшихся по преимуществу к философско-исторической и общест­венной проблематике. Из литературно-критических работ издания большой резонанс вызвала лишь статья К. Аксакова «Обозрение со­временной литературы» (1857). Строго подходя к явлениям художест­венной словесности 1850-х годов и сквозь призму «русского воззре­ния» оценивая самобытность писателей и глубину понимания народ­ной духовности, Аксаков лишь Тютчева в поэзии и Островского в про­зе без колебания считает по-настоящему значительными авторами. В творчестве Фета и А. Майкова критик видит бедность мысли и со­держания, в творчестве Тургенева и Л. Толстого, несмотря на наличие «истинно прекрасных» произведений, — излишние подробности, от которых «теряется общая линия, их связующая в одно целое», в по­вестях Григоровича и Писемского — поверхностное описание народ­ной жизни, в «Губернских очерках» Щедрина — некоторую карика­турность образов. Вместе с тем, окончательное разрушение «нату­ральной школы» позволяет Аксакову с оптимизмом смотреть в буду­щее русской литературы.

Несмотря на ограниченный характер славянофильского движения в 1850—1860-е годы, именно в это время начинается интенсивное рас­пространение славянофильской идеологии на другие течения общест­венной мысли. Деятели и журналы сугубо западнической ориентации позволяют себе неожиданно сочувственные отзывы о работах К. Акса­кова, Киреевского, Хомякова: Дружинин в статье о критике гоголев­ского периода упрекает Белинского за несправедливую резкость по отношению к автфрам «Москвитянина», на страницах «Отечествен­ных записок» публикуется большой труд К. Н. Бестужева-Рюмина «Славянофильское учение и его судьбы в русской литературе», с ува­жением и симпатией характеризующий деятельность московских ли­тераторов 1840—1850-х годов.

 

ПОЧВЕННИЧЕСКАЯ КРИТИКА

Многие суждения и идеи славянофи­лов были восприняты и освоены новыми течениями 1860-х годов — в частности, «почвеннической» критикой. Идеологию «почвенничества» в первой половине десятилетия раз­рабатывал Ф. М. Достоевский, который вместе с братом М. М. Досто­евским в 1861 г. собрал небольшой круг относительных единомыш­ленников и организовал журнал «Время». Позиция нового движения была определена уже в объявлении о подписке на издание, публико­вавшемся на страницах газет и журналов в 1860 г.: главной целью об­щественной деятельности автор «Объявления», Достоевский, считает «слитие образованности и ее представителей с началом народным», точнее, содействие этому процессу, который естественно совершается в обществе. Разделяя ключевые убеждения славянофилов, идейный вдохновитель «Времени» писал о духовной самобытности русской на­ции, о ее противопоставленности европейской цивилизации. Однако, в отличие от славянофилов, Достоевский трактует реформы Петра I, при всей их неорганичности для народного сознания, явлением естест­венным и необходимым, привившим на русской почве начала грамот­ности и образованности, которые в конце концов и приведут русское общество к мирному согласию.

Во «Введении» к «Ряду статей о русской литературе», открывшем критико-публицистический отдел «Времени», Достоевский, по сути, продолжает развивать идеи «умеренного» славянофила И. Киреевско­го, рассуждая о всеевропейском и даже общечеловеческом потенциа­ле русской духовности, основанном на исключительном умении со­чувствовать «чужому», на особой умственной подвижности, позво­ляющей воспринимать и осваивать национальные ориентиры других народов. Процесс сословного примирения, происходящий, по мнению Достоевского, в настоящее время, и будет способствовать реализации этого потенциала; задачей журнальной критики и публицистики должно быть содействие этому процессу: приближение образованно­го общества к пониманию русского народа, к «почве», а также пропа­ганда развития грамотности в низших сословиях.

Огромную роль в деле единения русского общества Достоевский отводит отечественной литературе, которая в лучших своих образцах демонстрирует глубинное постижение национальной духовности. Са­мобытный художественный талант Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Островского, Тургенева, Салтыкова-Щедрина проявляет богатство творческого мировосприятия русского народа, и здесь Достоевский категорически не соглашается с К. С. Аксаковым, считавшим, что до Гоголя русская литература носила исключительно заимствованный характер.

Взгляд на русскую словесность как на оригинальный эстетический феномен, обладающий собственным философско-историческим смыслом, заставил Достоевского и журнал «Время» вступить в поле­мику с другими литературными силами: с «Отечественными записка­ми» А. А. Краевского и С. С. Дудышкина — из-за их поверхностного и беспринципного отношения к литературе; с «Современником» и «Русским словом» — из-за утилитарного антиэстетизма, который к тому же абсолютизирует сословные противоречия и провоцирует разные общественные силы на дальнейшее непримиримое противо­стояние и противоборство; с «Русским вестником» — из-за неспра­ведливой резкости полемических выпадов.

Проблема целей и смысла литературных споров поднимается Дос­тоевским в программной эстетической статье «Г. —бов и вопрос об искусстве» (1861). Две главные журнально-литературные партии — сторонники теории «искусства для искусства» и, с другой стороны, представители «утилитарной» критики, — по мнению Достоевского, ведут искусственную дискуссию, искажая и утрируя точку зрения оп­понента и имея в виду не поиск истины, а лишь взаимное болезненное уязвление. В таком обмене мнениями принципиальный вопрос о сущ­ности и функциях искусства не только не решается, но даже, по сути, и не ставится. Достоевский развивает собственное видение проблемы, моделируя полемический диалог с Добролюбовым. Не ставя под со­мнение тезис об общественном назначении искусства, о «полезности», автор «Времени» решительно противится той точке зрения, что худо­жественное произведение должно подчиняться злободневным обще­ственным потребностям и что главным критерием оценки его «полез­ности» является наличие в нем определенной тенденции, его соответ­ствие «известным» стремлениям общества. По мысли Достоевского, этот подход искажает представления о значимости искусства, по­скольку игнорирует главный эффект художественного произведе­ния — его эстетическое воздействие.

Достоевский убежден, что произведения, справедливо освещаю­щие насущные вопросы современности, но несовершенные в художе­ственном отношении, никогда не достигнут того результата, на кото­рый рассчитывают «утилитаристы» — тем более, что сиюминутное понимание «полезности» может обернуться ошибкой при отдаленном рассмотрении. Поэтому самые отвлеченные в социально-прагматиче­ском смысле, «альбомные» стихотворения Пушкина, по Достоевско­му, будут всегда «полезнее» злободневных и правильных, но антиху­дожественных произведений М. Вовчок — художественное творчест­во по своей природе связано «и исторической и внутренней духовной нашей жизнью, и историческим прошедшим, и с общечеловечно- стью»1, поэтому истинное искусство «всегда современно и действи­тельно, никогда не существовало иначе и, главное, не может иначе су­ществовать»2. А так как истинное искусство основано на свободном творчестве, то любое требование к художнику в конце концов также ведет к нарушению принципа «полезности» — ив этом аспекте Дос­тоевский видит внутреннюю ущербность позиции Добролюбова.

Защиту философско-эстетических пристрастий «Времени», вы­сказанных в статьях Достоевского, взял на себя Николай Николае­вич Страхов (1828—1896), в будущем — авторитетный публицист «неославянофильства», а в эти годы — начинающий журналист и кри­тик. Однако и в его работах присутствует стремление, избегая крайно­стей, содействовать сближению несходных литературных и общест­венных программ. В статье Страхова об «Отцах и детях» Тургенева (1862), вышедшей после двух нашумевших отзывов «Современника» и «Русского слова», которые поразили противоположностью оценок романа, отчетливо просматривается намерение критика обнаружить в суждениях предшественников зерно истины или, во всяком случае, объяснить их точку зрения. Искренняя позиция Писарева, лишенная тактической предвзятости (громкий разрыв Тургенева с «Современни­ком» безусловно повлиял на пафос статьи Антоновича), показалась Страхову достовернее, более того, статья «Русского слова» стала для критика еще одним косвенным подтверждением тому, что «базаров­щина», «нигилизм» действительно присутствуют в реальной общест­венной жизни. Заслугой Тургенева критик посчитал понимание чая­ний молодого поколения, новейших проявлений общественного соз­нания, которые в романе отразились даже более последовательно, чем в статье Писарева. И в этой статье «Времени» искусство признается более совершенным средством познания глубинных проблем общест­венной жизни, чем самые «прогрессивные» публицистические опыты.

В 1863 г. в статье Страхова «Роковой вопрос» цензура усмотрела крамольные высказывания на болезненную польскую тему, и «Вре­мя», которое с 1861 г. значительно укрепило свой авторитет и попу­лярность, было подвергнуто неожиданному запрету. Предпринятое год спустя издание журнала «Эпоха», сохранившего и состав сотруд­ников, и позицию «Времени», желаемого успеха не принесло. И в 1865 г., после смерти М. М. Достоевского, «Эпоха» прекратила свое существование.