Ситуация Предвозрождения в России в XV веке и развитие русской беллетристики

Беллетристикой мы называем совокупность жанров художественной прозы. Вспомним первую определяющую черту ДРЛ как литературы Средневековья: сложный конгломерат деловых и художественных текстов. ДРЛ не терпит вымысла, она подчеркнуто исторична, но это не мешает существованию элементов беллетристики в ДРЛ с самых первых лет ее существования. Мы говорим о беллтристическом начале в ПВЛ там, где есть занимательное сюжетное повествование, следим за нарушениями житийного канона в сторону беллетризации повествования.

Д.С. Лихачев отмечает: «Развитие “беллетристичности” есть развитие повествовательного искусства, сюжетного, посвященного динамической теме и излагаемой динамично – как процесс, развертывающийся перед читателем. Беллетрист находит художественность в самом этом развертывании, в создании для читателя некоторых “загадок”, которые он должен постепенно разгадывать. Эти художественные задачи создаются событиями и особенностями действующих лиц, идеями произведения и их конкретным воплощением. При этом автор втягивает читателя в некое сотворчество. Автор оставляет в своем повествовании нечто недоговоренное, недосказанное, как бы незаконченное, принуждая читателя делать умозаключения, выводы и обобщения, самому догадываться о дальнейшем ходе событий».

Значит, вымысел или осознание изображаемого как неправды (неисторизм) не обязателен для беллетристики в Средние века, хотя и желателен. Герой средневековой беллетристики должен быть отдален от читателя и автора. Отсутствие конкретного хронологически прурочения подчеркивало в беллетристике самодовлеющую ценность повествования. Главным признаком беллетристики (художественной прозы), таким образом, оказывалась сюжетность, а не вымысел (который появится только в XVII веке.

Оброатите внимание, что герои переводной беллетристики начального периода существую не внутри исторических сводов, а сами по себе. Александр Македонский и Акир Премудрый были не героями летописей и не святыми, имеющими право на отдельное житие.

Впрочем, летопись не была напрочь лишена беллетристичности, сам материал – ход истории – предрасполагал к развитию сюжетного повествования. Следовало только добавить истории остроты, захватывающих ситуаций, динамики, то есть занимательности сюжетной и фабульной. Особенно активно беллетристические элементы начинают развиваться в историческом повествовании конца XIV – XV вв. Например, в Ермолинской летописи середины XV в. появляется серия сатирических рассказов о бездарных и бессовестных деятелях московского военного и административного аппарата.

Например, Семен Беклемишев по приказы великого князя должен был защищать жителей города Алексина на р. Оке, подвергшихся нападению татар. Но он потребовал от горожан за их защиту «посула» (взятку). Алексинцы согласились дать ему пять рублей (по тем временам очень большая сумма!). Тогда Беклемишев возжелал получить «шестого рубля – жене своей». Стали торговаться, но тем временем подошли татары, и Беклемишев – «человек на рати вельми храбр», по издевательскому замечанию летописца, – сбежал за реку с женой и слугами, олставив город на произвол неприятеля.

Убедительность для читателя найденных летописцами выразительных деталей («шестой рубль») не зависела от того, были ли такие детали на самом деле или они придуманы. Важно было то, что они делали описание «зримым» для читателя.

Но роль неэтикетных летописных рассказов была скромной. Более значительным явлением для развития русской беллетристики были легендарно-исторические повести. Но прежде чем обратиться к ним, необходимо поговорить о том, что стимулировало развитие беллетристики в XV веке, ибо это век переломный в развитии русской повести.

Период с конца XIV до конца XV вв. в истории русской культуры рассматривают как время русского Предвозрождения. Впервые эта точка зрения была высказана и обоснована в исследованиях Д.С. Лихачева.

Русская литература еще с X-XI вв. находилась в теснейших связях с культурами Византии и южных славян. Монголо-татарское нашествие затормозило и до некоторой степени прервало эти связи, но уже во второй половине XIV в. они возрождаются с необычайной интенсивностью, и Русь оказывается вовлеченной в тот процесс культурного подъема, который переживают в этот период все европейские государства и который привел некоторые из них к собственно Возрождению.

Каковы наиболее существенные черты эпохи Предренессанса?

Если Возрождение открыло человека, признало ценность, сложность и индивидуальность человеческой личности, то в эпоху Предвозрождения это открытие еще только подготавливается. И как первый шаг на этом пути возникает обостренный интерес к эмоциональной жизни человека, при этом не только в узкой сфере молитвенного экстаза или умиления, но и во всем разнообразии чувств, возникающих в различных жизненных ситуациях. Писатели этого времени еще не открыли для себя индивидуального человеческого характера, но они начинают охотно изображать человеческие эмоции и сами вместе со своими героями плачут, восхищаются, негодуют. Эти новые интересы, в свою очередь, потребовали выработки нового, более гибкого, более экспрессивного языкового стиля. Такой стиль получает в XIII-XIV вв. широкое распространение в литературах Византии, Сербии, Болгарии и, наконец, в русской литературе, применительно к которой он именуется стилем второго южнославянского влияния. Лихачев назвал этот стиль эмоционально-экспрессивным стилем (а также панегирическим или стилем «плетения словес») и определил его как стиль эпохи.

Мы уже рассматривали второе южнославянское влияние и стиль «плетения словес» на примере творчества Епифания Премудрого и Пахомия Серба. Однако в этом стиле мы не найдем попыток вызвать сопереживание читателя с помощью каких-либо жизненных деталей, тонко подмеченных нюансов человеческих чувств.

Если мы вспомним, например, Житие Стефана Пермского, то внимание к чувствам и эмоциям персонажей и самого автора несомненно. Но это, не есть подлинное проникновение в человеческий характер, а лишь заявленное внимание к нему, своего рода «абстрактный психологизм», если использовать термин Лихачева. И в то же время сам факт повышенного внимание к эмоциональной сфере жизни человека уже сам по себе весьма знаменателен.

В эпоху Предренессанса активизируется процесс секуляризации (обмирщения) культуры. В идеологии проявляется бóльшее свободомыслие, получают распространение различного рода еретические учения. Литература смелее отходит от канонов в системе жанров, в типе сюжетов, в характере изображения. Читателя все более привлекает занимательность повествования, новизна сюжетных коллизий. Со всеми этими процессами мы встречается в русской литературе XV в. Так что можно сделать вывод о том, что процесс беллетризации тесно связан с явлениями Предренессанса.

Для эпохи Предренессанса также характерен повышенный интерес к миру, чуждый барьеров национальной и даже религиозной ограниченности. Достаточно упомянуть в этой связи, что на Руси в XV в. делаются переводы с латыни, что Русь, хотя и в меньшей степени, чем Западная Европа, знакомится в это время с античной культурой, и в частности с античным эпосом и античной мифологией. Все это говорит о сходстве культурных тенденций в ряде европейских стран и, следовательно, о правомерности постановки вопроса о русском Предвозрождении.

Большую роль в развитии беллетристики в конце XIV-XV вв. сыграла переводная беллетристика.

Лурье, исследуя переводную беллетристику этого периода, определил ее репертуар: Сербская Алексанлрия, Повесть о Соломоне и Китоврасе, Повесть о Стефаните и Ихнилате, Повесть о 12 снах царя Шахаиши, Сказание об Индийском царстве.

В «Сказании об Индийском царстве» занимательность чисто фабульная. Это ответ «царя Индийского Ивана» на запрос греческого царя Мануила о чудесах Индийского царства. Автор не рассказывает, а описывает. Иоанн над царями царь, ему подчинено 3 300 царей, его страну нельзя обойти за 10 месяцев, она простирается до того места, где земля смыкается снебом. Грандиозны и несопоставимы с обычными царские палаты (в одну залу может вместиться весь царский дворец Манула). Населяют эту землю не только обычные люди, но и рогатые, трехногие, многорукие, с глазами на туловище. Столь же необычен и животный мир, драгоценности, таящиеся в недрах. Кроме того, в Индии царит неслыханное благополучие: нет разбойников, воров и недобрых людей.

В «Повести о 12 снах царя Шахаиши» сюжетное повествование более четко определено. В одну ночь царь Шахаиша из города Ириина увидел 12 страшных снов.ю и только философ Мамера сумел их истолковать. Произведение в основной части представляет собой изложение содержания этих снов и их толкование. Например, столп злат от земли и до неба – придет злое время и наступит мятеж в человецех; «сыр брюх» (сырая туша), свисающая с неба – люди уклонятся от божественной службы, и будут поклоняться богатым и т.п. Но все бедствия наступят в «последнее время злое».ю и царь в них неповинен.

Сказания о Соломоне и Китоврасе и Повесть о Стефаните и Ихнилате тесно связаны с народной смеховой культурой. Сказания о царе Соломоне и звере Китоврасе упоминались в средневековых индексах (списках запрещенных книг), но уже с конца XV века включались в древнерусскую Толковую Палею.

Прототипом сказаний о Соломоне был библейский рассказ о том, как мудрый Соломон разрешил спор двух матерей о младенце. На этой основе появились апокрифические «Суды Соломона», не входившие в Библию, но попавшие в Толковую Палею. Сказания о Китоврасе примыкают к Судам Соломона, но здесь у царя появляется соперник, который в ряде случаев превосходит его в мудрости. Китоврас – искаженное от кентавр. К помощи этого «борзого зверя» Соломон прибегает при строительстве Иерусалимского храма. Его схватили при помощи хитрости – напоили хмельным медом и спящего заковали в цепи. Пленный Китоврас удивляет всех своим поведением: он плачет на свадьбе и смеется над человеком, который выбирает себе сапоги на семь лет. Но затем выясняется, что Китоврас обладает даром предвидения: жениха ждет скорая смерть, а покупателю сапог осталось жить 7 дней. Китоврас вынужден помочь Соломону в строительстве храма. И когда постройка была возведена, царь смеется над пленным зверем, потому что мудрость не позволила ему избежать неволи. Однако и теперь Китоврас одерживает победу: он просит снять с него цепи и забрасывает Соломона на край света, где его долго пришлось отыскивать. С тех пор Соломон боялся Китовраса и даже по ночам выставлял стражу у своей постели. Сохранились и другие сюжеты о соперничестве Соломона и Китовраса.

Замечательно, что никакой оценки Китовраса в повестях нет. Здесь появляются признаки отхода от однозначной характеристики персонажа. Трудно сказать, какое это существо – доброе или злое, воплощает ли он в себе божественную мудрость или дьявольское коварство?

«Стефанит и Ихнилат» – это книга басен. В них тоже отсутствует ярко выраженная мораль. Сюжетное построение этой книги сложное, оно напоминает сборник «1000 и одна ночь» и состоит из группы новеллистических циклов, где в текст главных рассказов включаются вставные новеллы или анекдоты. Восходит эта книга к арабскому басенному эпосу «Калила и Димна». В центре – рассказ о двух зверях. В арабском варианте – это шакалы. В русском переводе – неопределенные звери. Ихнилат – коварный и хитрый советник царя Льва, оказавшись в немилости или не у дел, он измысливает разные каверзы, чтобы вернуть былое положение. Стефанит – его верный друг, в коварных поступках он не участвует и даже пытается отговорить от них Ихнилата, но он искренне предан товарищу. В общую сюжетную канву вставлены другие басни, которые герои рассказывают друг другу. И сюжеты, и персонажи этих вставных историй напоминают историю Стефанита и Ихнитала. Общая черта рассказов – сильные торжествуют над слабыми, а побюедить их можно не правдой, а хитростью. В этом памятнике также нет по-настоящему положительных или отрицательных персонажей, героев или злодеев, что показывает процесс разрушения структуры древнерусской назидательной повести и поиск иных точек зрения на действующих лиц.

Большое значение для развития беллетристичности имели Почвести о Троянской войне. В их основе на русской почве лежали:

1. романы мнимых участников Троянской войны грека Дарета  критянина Диктиса,
2. V книга Хроники Иоанна Малалы,
3. Хроника Константина Манассии в болгарском переводе (обычно называется «Притчей о кралех»),
4. Роман о Трое (Книга, глаголемая Троя) сицилийца Гвидо де Колумна, написанный еще в XIII в. В XV веке книга неоднократно издавалась на Западе. Одно из изданий было переведено на Руси. Это был сокращенный вариант романа, но в нем сохранились все основные сюжетные линии и коллизии. Произведение пользовалось большой популярностью у читателей (дошло более чем в 90 списках).

Значительное место в Книге о Трое занимают «романтические сюжеты», характерные для средневековых рыцарских романов. Так, весьма подробно рассказывается о любви Медеи и Язона, Париса и Елены, о легкомысленной возлюбленной троянского царевича Приама Брисеиде, о любви Ахилла к дочери Приама Поликсене. Эти темы были редки в древнерусской книжности и вызывали у читателей несомненный интерес.

Книга о Трое относится к так называемому легендарно-историческому повествованию. В ней проявляется характерный для литературы XV века интерес к эмоциональному состоянию персонажей. Особенно ярко это видно в эпизодах развития любовной страсти Медеи, которая увлеклась Язоном, предпринимала всяческие уловки, чтобы привлечь его внимание. Язон же, напротив, сильных чувств по отношению к девушке не испытывает, а решает воспользоваться не только ее любовью, но и дарами и советами из корыстных побуждений.

К легендарно-историческим повестям относится и Сербская Александрия. Это новая версия романа об Александре Македонском, которая стала известна на Руси во второй половине XV в. В этом памятнике также отразились веяния эпохи Предвозрождения. На первое место выступают такие мотивы и художественные приемы, которые намечены или вообще отсутствовали.

Прежде всего в Сербской Александрии в большей мере подчеркнуто, что Александр, выдающийся полководец и непобедимый герой, в то же время смертный человек, все его подвиги, все доблести не в силах отвратить неминуемого злого рока. Возникает в Сербской Александрии и тема бренности человеческой жизни: это одна из тем позднего европейского Средневековья и кануна Возрождения. Средневековье видело в смерти неизбежность, и в какой-то мере неизбежность благую, расписывая счастье вечной жизни (разумеется, для праведников). Но признание права человека на земную жизнь с ее утехами и радостями (а именно это возрожденческий мотив) резко оттеняло ужас смерти; поэтому тема бренности человеческого существования, непрочности человеческого счастья, славы, любви (с откровенным прославлением их) так занимает писателей европейского Возрождения. Тема эта находит отражение в Сербской Александрии.

Автор старательно изображает эмоциональную жизнь своих героев: они плачут, «скрежещут зубами» от ярости, обращаются к друзьям и любимым с нежными эпитетами и сравнениями. Это есть проявление эмоционально-экспрессивного стиля. По замечанию Лихачева, в эмоционально-экспрессивном стиле «чувства, отдельные состояния человеческой души не объединяются еще в характеры», «а проявления психологии не складываются в психологию».

Творогов, исследуя беллетристику XV века, отметил, что в Сербской Александрии «эмоциональность не индивидуализируется». Формулы, которыми передаются чувства героев, однообразны: Александр и Дарий, прочитав грамоту противника, неизменно исполняются «ярости и гнева», получив приятное известие, каждый из героев романа становится «радостен зело», самые различные эмоции выражаются стандартным жестом – киванием «главою». Речи персонажей также трафаретны и условны.

Сила Сербской Александрии в сюжете. Роман насыщен приключениями. Фантастика дальних земель занимает здесь еще большее место, чем в Хронографической Александрии. Прямая речь оказывается выразительной там, где связана с сюжетом. Кстати, это наблюдение касается и других памятников (и не только переводных). Там, где прямая речь связана с сюжетом и не вставлена в этикетные строгие рамки, она становится лапидарной, афористичной и занимательной.

Важное место здесь занимала тема любви Александра и Роксаны: он в письме сообщает матери, что женская любовь «устрелила» его сердце и побудила думать о семье; когда Александр умирает, Роксана кончает жизнь самоубийством.

Александр постоянно бросает вызов судьбе, и в романе рисуются эпизоды его дерзких подвигов, что особенно привлекало читателя неожиданным, неэтикетным поведением персонажа. Он часто переодевается, выступая в несвойственных полководцу ролях. Так, он накануне сражения пирует с персами под видом македонского посла и прячет в своих одеждах чашу. Затем именно эта чаша оказывается ему пропуском из города. Он преподносит ее стражам со словами: «Возьми чашу сию, держи! Дарий царь посла мя стражи утвердити!» (то есть проверить стражу).

Рядом с переводной повестью на Руси в XV веке создаются и оригинальные беллетристические произведения. Это легенда о добывании царских «знамений» «Сказание о Вавилоне» – интереснейший памятник, в котором рассказывается о том, как православный царь Левкий-Василий с войском пришел под стены заброшенного Вавилона и послал 3 юношей, чтобы они принесли из города венцы царя Навуходоносора и другие драгоценности. Юноши встречаются в заброшенном городе со многими чудесами и опасностями, но выполняют порученное.

«Повесть о старце, просившем руки царской дочери» носит сказочный характер. Сюжет представляет собой как бы проверку евангельских слов: «Толците – отверзится вам, просите – дастся вам, ищите – обрящете». Но в памятник включены мотивы добывания невесты, беса запечатанного в сосуде и пр. Однако в конце повести, добившись всего, старец отказывается от руки царской дочери. Ведь он только хотел проверить истинность евангельских слов. Отчетлива двойственность природы повести. Внешне она имеет поучительный смысл. Но на самом деле поведение персонажей соотносится не с традициями евангельской притчи, а с традициями сказки. Надо сказать, что читателей смущали некоторые детали, чуть ли не впервые появившиеся в русской книжности: действующие лица не имели имен (как в сказке), что нарушало иллюзию достоверности. Поэтому в редакциях персонажам придумывали имена. Смущал и поступок старца, воспользовавшегося помощью беса, а потом его обманувшего, поэтому некоторые редакторы пытались дать объяснение этому эпизоду.

Наиболее ярким образцом сказочной беллетристической повести была «Повесть о Басарге и сыне его Борзосмысле». Построена она как одна развернутая новелла.

Буря занесла кораблю купца Басарги в Антиохию. Царь Несмеян, латинынин, требует от Басарги, чтобы тот отгадал 3 загадки – в противном случае  он должен перейти в латинскую веру или быть казненным. Купец не может справиться с заданием, отвечает на загадки его семилетний сын Борзосмысл и даже побеждает царя, срубает ему голову, а весь народж антиохийский принимает православную веру.  В основе повести лежит разгадывание загадок, один из весьма распространенных сюжетов мировой литературы и фольклора, именуемый в фольклористике «Император и аббат» (например, см. перевод Маршака английской баллады «Король и пастух»). Как и во всех рассказах на этот сюжет, загадки жестокого правителя отгадывает здесь не тот человек, которому они заданы, а заменяющий его «простак». Занимательность явно преобладает над назидательностью, хотя есть и христианский мотив. Скачущий на палочке по палубе корабля Борзосмысл был совсем не похож на обычных житийных героев, отвергавших детские игры и пустошные забавы, этот герой не укладывается в рамки исторического повествования.

В 80-е годы XV вера член русского посольства, ездившего в Молдавию и Венгрию, составил «Повесть о Дракуле». Вероятнее всего, автором был Федор Курицын, глава посольства, крупный государственный деятель и еретик. В основе памятника лежали сказания о мутьянском (валашском) воеводе Владе (1456-1462; 1477), которого прозвали «Цепеш» (вешатель) и «Дракула» (дракон). Это не перевод иностранных рассказов, а оригинальное сочинение. Читатели не воспринимали повесть как историческое повествование. Настоящее имя персонажа не названо. Но в начале текста говорится, что в Мутьянской земле правил христианин воевода Дракула, что значит по-русски «дьявол». Этот воевода был «зломудр» как по имени, так и по делам.

Нет последовательного хронологического жизнеописания героя. Рассказ начинается с середины жизни: с визита к Дракуле турецких послов. Далее рассказывается ряд эпизодов о его зломудрии, о борьбе с турецким царем, о войне с венгерским королем, содержании в плену в Венгрии, отказе от православия и переходе в католичество. Затем Дракула возвращает себе мутьянскую корону, снова воюет с турками и погибает в результате трагической случайности.

Зломудрие Дракулы – это своеобразное сочетание изощренной жестокости и остроумия. Новеллы-анекдоты (эпизоды повести) строятся как своеобразные загадки. Дракула испытывает своих оппонентов и казнит недогадливых, «неизящных». На таких двусмысленностях строятся эпизоды с турецкими послами, нищими, турецким царем. К определенному поучению повесть свести трудно. Однозначно оценить героя невозможно. С одной стороны, он жестоко казнит женщин, монахов, нищих. Ему нравится обонять запах разлагающихся трупов. Но, с другой стороны, казнимые получают по заслугам. Они не выполняют своих обязанностей: послы не желают соблюдать этикет, принятый в этой стране; жена не содержит в чистоте и порядке одежду мужа. Жестокость законных наказаний, установленный в стране справедливый и нелицеприятный суд приводят к искоренению воровства и других злодеяний. Несомненно одобрение у читателя вызывает и героическая борьба Дракулы с турками.

Дракула не совершает злодеяния ради злодеяний, но в то же время он не похож и на справедливого правителя, который по средневековой книжной традиции должен быть добрым и благочестивым. Дракула чем-то похож на мудрого и жестокого Китовраса, на умного и коварного Ихнилата. Лурье называет его «веселящееся чудовище», которое испытывает свои жертвы. И читатель долже был сам решать, как ему относиться к подобному герою.

Надо сказать, что в XVI веке «Повесть о Дракуле» исчезает из рукописной традиции, отчасти потому что в ней слишком откровенно рисовалась жестокость «грозной» власти. В XVII веке повесть снова стали переписывать.

Итак, беллетристика в XV веке развивается столь бурно, благодаря Предренессансу, который ведет к активному нарушению этикета, проникновению историко-легендарных и чисто сказочных сюжетов, возникновению интереса к индивидуальному человеку, его эмоциям. Это ведет к распространению эмоционально-экспрессивного стиля, неоднозначности в оценке персонажей, к появлению не только фабульной, но и сюжетной занимательности, зависящей не столько от «закрученности» событийной линии, сколько от необходимости разгадывать авторские загадки.