Убийство студента Иванова (также «Нечаевское дело»)
— громкое убийство, совершённое в 1869 году революционным кружком «Народная расправа» под руководством С.Г.Нечаева. Преступление вдохновило Ф.М.Достоевского на создание его романа «Бесы», немедленно осуждённого, по выражению Н.А.Бердяева, «прогрессивным» сознанием.
Причины убийства
В 1869 году нечаевцы решили организовать выступления солидарности (расклейку листовок) в Петровской академии по случаю очередных студенческих волнений в Московском университете. Такие действия были явной провокацией властей к закрытию академии или её частей, поэтому один из авторитетных членов кружка, 23-летний студент академии Иван Иванов, выступил против. Почувствовав угрозу своему единовластию, Нечаев решил сплотить группу с помощью убийства. С этой целью Нечаев обвинил Иванова в предательстве и сотрудничестве с властями (в ходе судебного процесса об убийстве выяснилось, что обвинение было ложным, и Иванов с властями не сотрудничал). В детали были посвящены лишь два участника кружка, студент Алексей Кузнецов и бывший тюремный надзиратель Николай Николаев.
Место убийства
Для убийства был выбран старинный грот в парке Петровской академии. Этот грот XVIII века, когда-то расположенный на берегу заболоченного пруда слева от центральной аллеи Исторического парка, за главным зданием Тимирязевской академии, был разрушен уже в 1890-е годы. Московские экскурсоводы часто водят интересующихся приезжих к сохранившемуся в парке другому гроту начала XIX века, ошибочно указывая на него как на место преступления. Нечаев заманил Иванова в грот под предлогом изъятия типографского станка из тайника, в котором его якобы в 1866 году спрятал перед арестом Николай Ишутин (никакого станка в гроте закопано не было).
Убийство
Утром 21 ноября 1869 года Нечаев появился в квартире, которую снимали Кузнецов и Николаев, возле Бронных улиц, и позвал туда литератора Ивана Прыжова и Петра Успенского. Из квартиры вся группа направилась в Петровско-Разумовское для встречи с Ивановым. План Нечаева состоял в том, чтобы задушить Иванова шарфом (хотя на всякий случай Николаев имел при себе револьвер). Прыжов и Успенский об истинной цели похода в грот не знали (как выяснилось позже на суде, многие члены кружка даже не знали о существовании «Катехизиса революционера»). Выполнить план не удалось; сопротивление Иванова привело к тому, что его оглушили ударами по голове, после чего сам Нечаев добил жертву выстрелом в голову из револьвера, принадлежавшего Николаеву. После убийства труп обернули в пальто Кузнецова, нагрузили кирпичами и опустили в пруд под лёд в надежде скрыть убийство до весны. Однако уже 25 ноября 1869 года случайно проходивший мимо крестьянин села Петровские Выселки Пётр Калугин увидел у грота шапку, башлык и дубину, прошёл по кровавому следу к пруду и обнаружил труп подо льдом на глубине в полметра. После опознания тела сокурсниками дело было взято под контроль шефом губернского жандармского управления Иваном Львовичем Слезкиным (такое внимание было связано с тем, что Иванов состоял на учёте у жандармов как революционер).
Арест, суд и приговор
Документы, забытые убийцами в кармане пальто Кузнецова, немедленно указали следствию на Успенского и самого Кузнецова. Уже к концу декабря Успенский, Кузнецов, Прыжов были арестованы вместе с другими членами «Народной расправы» — братьями Лихутиными и Негрескулом. Живший по чужому паспорту Николаев был арестован в феврале 1870 года. В связи со значимостью дела, суд проходил в Петербургской Судебной палате с 1 по 15 июля 1871 года. На стороне защиты выступил известный адвокат В. И. Танеев. Суд проходил в условиях широкой гласности (отчёты заседаний печатал «Правительственный вестник»); вина подсудимых была установлена собранными уликами и признаниями самих убийц. Все участники убийства получили сроки на каторге:
Успенский — 15 лет;
Прыжов — 12 лет;
Кузнецов — 10 лет;
Николаев — 7,5 лет.
К делу привлечено было 87 человек, в том числе В. И. Ковалевский (впоследствии товарищ министра финансов). Участники убийства Иванова приговорены к каторжным работам на разные сроки, другие обвиняемые — к более мягким наказаниям, некоторые (в том числе Ковалевский) оправданы. Сам Нечаев немедленно после убийства бежал в Швейцарию, где продолжил революционную работу среди российских студентов. Россия сумела добиться от Швейцарии его выдачи, и 2 августа 1872 года Нечаев был арестован, а затем через два месяца этапирован в Москву, где содержался в Сущевской полицейской части на Селезнёвской улице. Суд состоялся 8 января 1873 года и приговорил Нечаева к 20 годам каторжных работ; ввиду особой опасности преступника по указу Александра II Нечаева поместили в Алексеевский равелин Петропавловской крепости (и даже там он сумел распропагандировать охранников, но заговор был раскрыт, и после ужесточения условий содержания Нечаев умер в камере 21 ноября 1882 года). Прыжов умер на поселении после каторги; Алексей Кузнецов отбыл весь срок и скончался 80-летним в 1928 году. Остальные убийцы умерли на каторжных работах.
Реакция общества
В ходе процесса «Катехизис революционера» оказался опубликованным. Благодаря этому, а также показаниям убийц, преступление в глазах общества превратилось в зловещую угрозу всему современному миру. Революционеры объявили смертельную войну на уничтожение; и убийство ясно показало, что они не шутили. Фёдор Михайлович Достоевский знал о подробностях дела не только из газет, но и из рассказов брата жены Ивана Сниткина, студента Петровской академии, который лично знал как самого Иванова, так и некоторых из его убийц. Убийство послужило для Достоевского толчком к написанию романа «Бесы». По мнению А.С.Баранова, роман писался не с целью полемики собственно с революционерами, а как обвинение либеральной интеллигенции, вроде Грановского (выведенного в романе под именем Верховенского-старшего) и Тургенева (Кармазинова), которая, с точки зрения Достоевского, своей бездумной поддержкой нечаевых и сделала «бесов» смертельно опасными.
Роман “Бесы”
Начиная работу над «Бесами» (1870—1871), Достоевский намеревался создать политический памфлет, обращенный против западников и нигилистов. Несостоятельность их теоретической программы, гибельность практического пути к ее осуществлению, самозванство и деспотизм многих деятелей направления — об этом, по-мнению писателя, буквально кричали факты русской жизни последнего времени. Самым же вопиющим стал факт создания С. Г. Нечаевым тайного общества «Народная расправа» и убийство осенью 1869 года членами этой организации слушателя Петровской академии И. Иванова.
Событие это оказалось в центре внимания Достоевского не случайно. В нем он увидел крайнее и характерное выражение «бесовщины», «симптом трагического хаоса и неустройства мира, специфическое отражение общей болезни переходного времени, переживаемого Россией и человечеством» (12, 255), замечает комментатор «Бесов».
Достоевский не принимал революцию» как путь к достижению социальной справедливости и блага. И «нечаевщину» он рассматривал не в перспективе освободительного движения (которое в самодержавной стране в ту эпоху отличалось незрелостью и стихийностью), а в ретроспективе развития России. В этом свете и предстает «нечаевщина» в романе: «Это все язвы, все миазмы, все нечистоты, все бесы и все бесенята, накопившиеся в великом и милом нашем больном, в нашей России, за века, за века!» (10, 499). Так осмысляет все происшедшее Степан Трофимович Верховенский, один из главных героев романа?
Фактическая сторона нечаевского дела подтверждала, что преступный политический авантюризм — закономерное порождение умственной отвлеченности и нравственной расшатанности оторванного от народной «почвы» образованного сословия.
Программа «Народной расправы» основывалась на анархических и бланкистских доктринах. В главном документе нечаевцев — «Катехизисе революционера» — отразилось все пренебрежение к реальному ходу русской истории, к духовным силам нации, к личности человека. Утрируя взгляды Бакунина и европейских теоретиков, «Катехизис» видел в России «поганое общество», которое подлежало «полному, повсеместному и беспощадному разрушению», он требовал смотреть на человека как. на материал для достижения революционных целей, прибегать к иезуитским методам в разжиганий вражды и смуты в стране, опираться на деклассированный элемент и вести к тому, чтобы совершилась «бесследная гибель большинства и настоящая революционная выработка немногих». «Катехизис» не признавал каких-либо моральных препятствий на пути к цели и оправдывал «кровь по совести». В убийстве Иванова, пытавшегося выйти из деспотического подчинения Нечаеву, воплотилась «новая мораль» нечаевцев.
Главная фигура здесь — Петр Верховенский, убежденный, что нет ни бога, ни бессмертия, ни нравственных законов, ни вообще каких-либо твердых устоев в жизни и» потому нужно окончательно и любыми средствами разрушить весь «балаган» и затем учредить всеобщее «равенство», спроектированное Шигалевым — теоретиком нигилистического подполья.
В порыве откровенности Верховенский рисует Ставрогину чудовищную картину будущего устройства, ради которого и затевается общая «смута»: «Каждый принадлежит всем, а все каждому. Все рабы и в рабстве равны. В крайних случаях клевета и убийство, а главное — равенство. Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов. Высокий уровень наук и талантов доступен только высшим способностям, не надо высших способностей! (...) Мы уморим желание: мы пустим пьянство, сплетни, донос; мы пустим неслыханный разврат; мы всякого гения потушим в младенчестве. Все к одному знаменателю, полное равенство» (10, 322—323). Таков удел «стада», девяти десятых человечества, которыми будут править Верховенские и Шигалевы.
Проповедуя это равенство, Верховенский откровенно презирает народ и заботу о судьбах его считает пережитком политического движения. В подготовительных материалах к роману есть знаменательная его реплика: «В сущности, мне наплевать; меня решительно не интересует: свободны или несвободны крестьяне, хорошо или испорчено дело. Пусть об этом Серно-Соловьевичи хлопочут да ретрограды Чернышевские! — у нас другое — вы знаете, что чем хуже, тем лучше...» (11, 159).
Обобщенные черты «свирепого» нигилизма получают в образе Верховенского устрашающие, гиперболические размеры. Презрение к «живой жизни», злая воля к разрушению, безграничный цинизм — все это, усиленное честолюбием, завистью, мстительной жестокостью, энергией энтузиаста, почти маньяка, претворяется не в одни речи, то пугающие, то шутовские, но в бешеную деятельность. Верховенский проникает всюду, интригуя, шантажируя, сея раздоры и смуту.
Однако в «Бесах» антинигилистическая направленность, заостренная памфлетная форма осложнились другим мощным и разветвленным сюжетом: в роман вошла трагическая судьба Николая Ставрогина и вместе с ней — громадная тема духовного распада наследников дворянской культуры. Ставрогин расплачивается собою за все поколения русских «лишних людей». Их красота, свобода духа, ненасытность желаний достигают в нем своего предела — и обращаются в свою противоположность.
Ставрогин — аристократ, многое получивший от природы и своего сословия. Он красив, но его лицо, лицо «писаного красавца», слишком уж законченно в своей красоте и напоминает застывшую маску; красота его пугающе близка к отвратительному, и такому парадоксу облика соответствуют парадоксы внутреннего мира героя.
Мысль Ставрогина воспитана на традициях безграничной интеллектуальной свободы, которая была свойственна ориентированным на Запад русским интеллигентам. Европейская философия, наука, искусство пришли к ним как бы очищенными от своих внутренних национальных, исторических, религиозных ограничений и особенностей, усваивались как единая всеобщая система идей и ценностей.
Носителем такой культуры в «Бесах» является Степан Трофимович Верховенский — точно и с долей сарказма обрисованный Достоевским тип западника, либерала-идеалиста 40-х годов. Прообразом его во многом послужил известный историк Т. Н. Грановский, а А. Н. Майков так обозначил происхождение Верховенских: «Это тургеневские герои в старости».
Именно Степан Трофимович, отец Петруши Верховенского, создавшего отвратительную пародию на европейский радикализм, был воспитателем Ставрогина. Он стал первым проводником его в ту сферу духа, где отвлеченная от своих национальных истоков мысль не знала преград и предела в познании и теоретическом преображении мира. Ставрогин никому не обязан и ничем не ограничен в своей мысли, в верованиях, в нравственных идеалах.
Его ум развивает идею абсолютной свободы воли человека, всевластного в бытии,— и эта идея переворачивает сознание сблизившегося со Ставрогиным Кириллова и приводит его к убеждению, что человек, поскольку он абсолютно свободен, должен отбросить веру в бога, ибо она — от страха перед жизнью; должен показать свою непокорность, заявить своеволие, отказавшись от жизни. Этот первый шаг к «страшной свободе» Кириллов делает с тем, чтобы открыть человеку путь к перерождению в существо, уже ничем, даже смертью, небытием, не ограниченное в своей свободной воле,— к перерождению в человеко-бога. Кириллов кончает самоубийством, принося себя в жертву идее, родившейся в уме Ставрогина, и веря, что только будущий человеко-бог, не обреченный жить, а свободно выбирающий между жизнью и смертью, не будет знать земного зла и станет истинно счастлив.
Но одновременно Ставрогин развивает и внушает Шатову совершенно противоположную идею: бытие обусловлено высшей силой, сущность которой выражается совокупностью народа, беспрерывным его движением, подтверждающим бытие и отрицающим смерть. Цель движения — «искание бога», а «бог есть синтетическая личность всего народа, взятого с начала его и до конца» (10, 198). Человек определяется принадлежностью к своему народу и той верой и нравственным законом, которыми живет его народ.
Каждая из этих несовместимых идей велика настолько, что ни Кириллов, ни Шатов не могут осилить их вполне, дать им правильные жизненные формы; идея точно «придавила» того и другого (10, 27).
Разум Ставрогина обнимает обе идеи, но, ни в одну из них не верит. Для абсолютно свободной, то есть отвлеченной от социально-исторических корней мысли обе они истинны и обе равны и нет разумных причин предпочесть одну из них в качестве высшей и руководящей. В таком же отношении Ставрогин стоит к добру и злу. И в итоге оказывается в трагической пустоте. Он не знает «различия в красоте между какою-нибудь сладострастною, зверскою штукой и каким угодно подвигом, хотя бы даже жертвой жизнию для человечества», он «в обоих полюсах нашел совпадение красоты, одинаковость наслаждения» (10, 201).
Такая пустота есть наибольшее из зол, она чревата самыми чудовищными и грязными преступлениями. Ставрогин совершает их без содрогания — но и без упоения злодейством. Он пускается в пакостный разврат, совершает гнуснейшее насилие, допускает совершиться убийству Лебядкиных, оскверняет чувства Лизы. Именно «по необыкновенной способности к преступлению» (10, 201) он оказывается нужным Петру Верховенскому в его авантюрах; им же написан и «устав» создаваемой Верховенским «организации».
В своей исповеди (в главе «У Тихона», не вошедшей в окончательный текст романа) Ставрогин признается в самых подлых своих поступках, но в признании его есть тщеславие человека, сознающего себя стоящим выше понятий добра и зла. В этом состоит тягчайший грех Ставрогина, на который указывает ему Тихон словами Апокалипсиса: «Знаю твои дела; ни холоден, ни горяч; о если б ты был холоден или горяч! Но поелику ты тепл, а не горяч и не холоден, то изблюю тебя из уст моих» (И, 11).
Нравственная «теплость» — исторический грех носителей отвлеченного духа, в чем обвиняет Ставрогина и всё нынешнее поколение анафемствующий Шатов. Прежняя духовная культура, выросшая из европейской философии индивидуализма, обособившаяся от веры и идеалов народа, культура, воплотившаяся в воззрениях западников и в байронической литературе, переживает, по мысли Достоевского, неминуемый крах. Ставрогин — полное выражение этого краха. Красота в нем обращается в безобразие, безмерность желаний — в «зверское сладострастие» и разврат, высокий демонизм — в маленького, гаденького, золотушного бесенка с насморком из неудавшихся» (10, 231), абсолютная свобода духа — в бессилие духа, в чем он сам признается в предсмертном письме.
Так развертывается на фоне мрачной «бесовщины» Верховенского и близких социальных катастроф «мистерия гибели великого грешника»24. Так вершится Достоевским суровый суд над человеком, который утратил связь с «источниками жизни», который изменяет и Христу, и Сатане, «изменяет революции, изменяет и России (символы: переход в чужеземное подданство и в особенности отречение от своей жены, Хромоножки)»25
Источники: лекционный материал, ИРЛ 19-го века (под редакцией Скатова)
