Новаторство Чехова-драматурга одухотворено ощущением целостной неразделимости искусства и жизни, творчества человека и всей его деятельности, в разных областях.
Сам Чехов никогда не говорил о своем новаторстве. Неизменно сдержанный и скромный, он только порой удивлялся странности того, что выходит из-под его пера. И, наконец, приступая к «Чайке», в письме А. С. Суворину так определял характер будущей пьесы: «Я напишу что-нибудь странное» (5 мая 1895 года).
Необычными, нетрадиционными, действительно «странными» казались многим современникам и повести и рассказы Чехова. Но когда речь идет о нем как о драматурге, эта из самой глубины творчества идущая антишаблонность кажется выраженной еще более резко. Привыкли говорить о взаимосвязи прозы и драмы Чехова, о том, что его рассказы драматичны, а пьесы «повествовательны». Все это так. И тем не менее в пьесах Чехова – свой, особенный «сдвиг» к новым формам.
В период нового общественного подъема, когда в обществе назревало предчувствие «здоровой и сильной» бури, Чехов создает пьесы, в которых отсутствуют яркие героические характеры, сильные человеческие страсти, а люди теряют интерес к взаимным столкновениям, к последовательной и бескомпромиссной борьбе. Возникает вопрос: связана ли вообще драматургия Чехова с этим бурным, стремительным временем, в него ли погружены ее исторические корни?
И всё-таки драматургия Чехова по-своему выражает характерные особенности начинающегося на рубеже веков в России общественного пробуждения, которое становится массовым и вовлекает в себя самые широкие слои российского общества от столиц до провинциальных глубин. Это недовольство проявляется в скрытом и глухом брожении, еще не осознающем ни четких форм, ни ясных путей борьбы, тем не менее, оно неуклонно нарастает и сгущается. В новую эпоху существенно изменяется само понимание героического: героизм одиночек уступает место недовольству всех. Неудовлетворенность своим существованием эти люди начинают ощущать не только в исключительных случаях, а ежечасно и ежесекундно, в самих буднях жизни.
Именно на этих общественных дрожжах, на новой исторической почве и вырастает «новая чеховская драма» со своими особенностями поэтики, нарушающими каноны классической русской и западноевропейской драмы.
В драматическом наследии Чехова его одноактные пьесы, которые часто называют пьесами-шутками, и которые правильнее было бы назвать чеховским водевилем, занимают значительное место. Чехов неоднократно в девяностые и девятисотые годы возвращался к мысли написать водевиль. Однако он не продолжает русскую водевильную традицию, а разрушает ее, предлагает свое представление о водевильном жанре, пытается предельно расширить его тематику. Глубокое новаторство Чехова здесь проявилось в том, что он стремился не только решительно порвать с традиционными представлениями о водевильном жанре как бездумной комедии-шутке но шел значительно дальше, выводя водевиль за обязательные рамки комедии в собственном смысле этого слова. Принципиальное отличие чеховских одноактных пьес от всех разновидностей современного ему водевиля состоит в том, что они являются не комедиями положения, а комедиями характеров. Первым результатом такого подхода оказывается стирание граней между комедией-шуткой и драматической сценкой — этими двумя основными разновидностями водевиля восьмидесятых годов. Героями чеховских драматических миниатюр всегда являются не условные маски, а представители определенной социальной среды, наделенные индивидуальными чертами человеческого характера, — живые человеческие индивидуальности.
Обычно, когда речь идет о новаторской природе драматических произведений Чехова, в первую очередь отмечают отсутствие в них борьбы-интриги, стремление Чехова предельно сблизить театр с жизнью, построить свои пьесы так, чтобы на сцене, действительно, все было так же просто и вместе с тем сложно, как в жизни.
Отмеченные черты, несомненно, присущи театру Чехова-драматурга. Однако не следует забывать, что сами по себе они свидетельствуют не столько о новаторстве Чехова, сколько о верности его тем особенностям русского реалистического театра, которые наиболее отчетливо проявились в драматургии Тургенева, сложившейся под непосредственным влиянием Гоголя, в гоголевской школе критического реализма.
Безусловно, для русской драматургии не было новостью такое явление, которое подчас обозначают термином «бессюжетность». Образцами пьес, лишенных явно выраженной интриги, являются пьесы Тургенева и Некрасова; в этом отношении они наиболее близки драматургии Чехова. Однако и Островский, придававший интриге большое значение в развитии сюжета, считал, что «изобретение интриги есть ложь», противопоставляя тем самым свой театр современной ему западной драматургии, законодателями которой были поставщики «хорошо сделанной» пьесы.
Тем не менее, Чехов, не отступает от коренных традиций русского реализма, несомненно, внес в него, своё видение, что принципиально отличает его драматургию.
Одной из основных особенностей традиционной драматургии, отчасти сохранившихся до наших дней, является наличие в пьесе центрирующего «события», отодвигающего на второй план ровное, повседневное бытовое течение жизни и вокруг которого концентрируется «борьба воль» действующих лиц. При этом характер бытовых сцен, разговоров всегда оказывается в большей или меньшей степени подчиненным главному в пьесе — той эстетической, моральной проблеме, решение которой происходит в процессе борьбы, того самого события, которое узлом связывает действующих лиц и развитие действия Устойчивым признаком дочеховской драматургии было и непременное наличие в пьесе столкновения, конфликта действующих лиц в связи с "центральным" событием, которое сюжетно организовывало пьесу. Цели, мотивы и формы этого конфликта могли быть, и были самыми различными, но всегда ясно выраженными и как бы содержали в себе автором выдвинутую конкретную моральную, социальную или политическую проблему.
Чехов как-то сказал о своих рассказах, что в них есть только начало и конец, а «середка отсутствует». Это замечание представляет интерес и для определения структуры его драматических произведений.
В первых актах чеховских драм бывают, как правило, представлены все действующие лица. Внешним поводом для сбора участников становится какое-либо событие: в «Трех сестрах» — именины Ирины, в «Чайке» — постановка пьесы Константина Треплева, в «Вишневом саде» — приезд Раневской.
В финальных актах количество действующих лиц стремительно сокращается. Внешний повод для последней встречи с героями тоже событийный: в «Трех сестрах» — перевод воинской части в другое место, в «Дяде Ване» — отъезд Серебрякова и Елены Андреевны, в «Вишневом саде» — отъезд Раневской из проданного за долги имения.
В структуре целого все это создает определенный эмоциональный эффект: в первых актах сборы для радости - веселья, в последних — для грустного прощания. В промежутках между первым и последним действиями еще раз собираются действующие лица, но, как правило, —не для ожидавшегося веселья. Например, ожидание ряженых и капризный запрет Наташи в пьесе «Три сестры», намерение Елены Андреевны сыграть на рояле и неожиданное «вето» Серебрякова в «Дяде Ване», бал у Раневской и убийственное сообщение Лопахина о продаже имения в пьесе «Вишневый сад».
Новаторство Чехова-драматурга, как и Чехова-прозаика, развивалось на основе предшествующей реалистической литературы, но имело прочные связи с современностью, которая и открыла перед ним реальную возможность внести новый существенный вклад в развитие драматургического искусства. Новаторская драматургическая система Чехова была вызвана к жизни не только нуждами дальнейшего развития русского сценического искусства но прежде всего общим положением в русском обществе, общественной жизнью страны накануне революции. Новаторство Чехова-драматурга одухотворено ощущением целостной неразделимости искусства и жизни, творчества человека и всей его деятельности, в разных областях.
Согласно первому правилу традиционной драматургии, против которого выступил Чехов, единство пьесы основывалось на сосредоточенности всех событий вокруг судьбы главного героя.
Так же как Чехов изменил понятие «действующее лицо», он наполнил новым содержанием и слово «событие». Часто это — недособытие, полусобытие или совсем не событие, полное напряженности. Если обычная пьеса рассказывает, что происходит, то у Чехова часто сюжет и заключается в том, что ничего не происходит, не может произойти. Его пьесы — своеобразный «зал ожидания», в котором сидят, беседуют, томятся герои.
Имя Чехова-драматурга неразрывно связано с Московским Художественным театром, который первый дал подлинную сценическую жизнь его пьесам.
Правда, и до возникновения Художественного театра пьесы Чехова ставились на сценах Москвы, Петербурга и провинции. За исполнение ролей в них брались талантливейшие русские актеры. Так, пьеса «Иванов», написанная в 1887 году, с успехом шла в театре Корта с В. Н. Давыдовым в главной роли. Затем ее поставил Александрийский театр в Петербурге с тем же исполнителем заглавной роли; в роли Саши выступала М. Г. Савина (позднее она играла Анну Петровну).
Применение старых, укоренившихся приемов актерского творчества привело к искажению идейно-художественного замысла писателя, поэтому провал «Чайки» на Александрийской сцене в 1896 году, несмотря на то, что в спектакле участвовали крупнейшие актеры театра, был неизбежен.
Режиссер Е. П. Карпов подошел к пьесе Чехова как опытный ремесленник, видя в «Чайке» такую же обычную любовно-бытовую драму. Актеры подгоняли чеховские образы под знакомые, привычные условно-театральные трафареты, не заботясь о своеобразии и верности психологического рисунка. Только Комиссаржевская выделялась на общем безрадостном фоне этого спектакля. Она создавала замечательно глубокий образ Нины Заречной, на многие годы оставшийся непревзойденным. «Чайка русской сцены», как назвали все современники.
На сцене Московского Художественного театра «Чайка», а затем и все остальные пьесы Чехова впервые предстали перед зрителем, как новая страница в истории русского и мирового театрального искусства.
Обращение молодого театра к творчеству Чехова было не случайным. Московский Художественный театр, созданный в годы революционного подъема, перед первой русской революцией, выступил выразителем мыслей и настроений передовой демократической интеллигенции, той самой интеллигенции, властителями дум которой были Чехов и Горький. Творчество Чехова было глубоко родственно коллективу Московского Художественного театра. Недаром на его сцене одна за другой идут все пьесы Чехова, а «Три сестры» и «Вишневый сад» он пишет специально для Художественного театра.
Постановка пьес Чехова на сцене этого театра всякий раз являлась событием большого общественного значения. Протестуя против буржуазной действительности, Чехов одновременно предчувствовал надвигающуюся бурю, будил стремление к лучшему будущему, к прекрасной жизни, когда люди будут свободны и счастливы. Эта тоска но лучшей жизни и вера в то, что она непременно наступит, были проникновенно переданы в спектаклях Художественного театра.
Единство идеологических основ творчества Чехова и Художественного театра находило свое отражение и в смелом новаторстве театра в области сценического искусства. К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко объединяло с Чеховым сознание необходимости глубоких сценических реформ, направленных против пошлости, рутины и казенщины, процветавших в буржуазном театре тех лет. Борясь против ремесленничества, штампов, наигрыша и утрировки в актерском исполнении, стараясь максимально приблизить правду искусства к жизненной правде, Московский Художественный театр видел в Чехове верного союзника.
Именно вследствие этого Художественный театр и сумел найти новый подход к драматургии Чехова, требовавшей для своего воплощения совершенно новых методов режиссур и актерской игры. Стремление правдиво показать со сцены подлинную жизнь со всеми ее противоречиями легло в основу поисков нового художественного метода, который был необходим для чеховских пьес.
Драматургия Чехова помогла оформиться и определиться искусству Художественного театра. Каждая новая постановка пьес Чехова была ступенью к достижению художественной правды, которую театр поставил в основу своего искусства.
В этих поисках самое главное, что отличало Художественный театр, — это исключительно тонкое психологическое исполнение, основанное на вскрытии внутреннего «подтекста» каждой, даже самой маленькой роли.
Артисты Художественного театра жили на сцене, показывая филигранное мастерство в передаче самых тонких душевных движений. Самые глубокие, сильные чувства человека, в жизни обычно остающиеся скрытыми, в МХТ выявлялись тонким, но четким рисунком, делались понятными и близкими зрителю, вызывали в нем горячий, искренний отклик. Артисты Художественного театра в своей игре воплотили требования Чехова, который, добиваясь предельной правдивости актерского исполнения, писал: «Страдания выражать надо так, как они выражаются в жизни, т. е. не ногами и не руками, а тоном, взглядом; не жестикуляцией, а грацией»..
В стремлении воплотить на сцене драматургию Чехова Художественный театр не был одинок. Уже в 1902 году, то есть через пять лет после провала «Чайки», Александрийский театр возобновляет этот спектакль, а затем ставит «Дядю Ваню», «Вишневый сад», «Три сестры». Ставили Чехова и в крупнейших городах русской провинции. После спектаклей Московского Художественного театра все, обращавшиеся к Чехову, стремились идти по пути, проложенному МХТ, в поисках жизненной правды, как обязательного «зерна» чеховских постановок.
И стоит ли завидовать тем, кто по-настоящему может любить, отдаваясь этому чувству всецело? Или лучше быть человеком с материальными ценностями и здоровым эгоизмом относительно своей личности? Та любовь, что истинна и всепоглощающа порой приносит отнюдь не прекрасные плоды, а безнадежность, уныние и печальный исход, как в пьесе Чехова «Чайка».
Основная сюжетная линия – чувства Константина Треплева и Нины Заречной, которые казались всем настоящими и взаимными. Их объединяла любовь к искусству, театру, социальная ниша и благословление родителей в случае, если молодые решат связать свои судьбы. Треплев любил сочинять литературные произведения, которые чаще всего не приходились по вкусу зрителю. (фамилия героя «говорящая» – он много рассуждает, но мало действует). Лишь благодаря увлеченности Заречной его творчеством, на домашние спектакли собирались соседи.
В это поверхностно идилличные отношения вносит смуту появление Аркадиной, известной актрисы, со своим ухажером Борисом Тригориным (известный беллетрист, который, однако, уже утомился писать тексты и с долей скептицизма настроен к признанию обществом его скромного таланта). Фамилия тоже красноречиво выражает его сущность – «три горя», т.е. натерпишься с ним «дегтя».
В первом действии Треплев и Заречная («говорящая фамилия» - не от мира сего, живущая в мире собственных грез и фантазий) собираются представить на суд зрителей миниатюру из его пьесы. Но в итоге эта постановка в декадентском стиле вызвала лишь протест публики. Константин вспылил и покинул парк, а Нина осталась слушать комплименты в свой адрес, где ярче всех выражал свое восхищение Борис Тригорин. Это становится завязкой дальнейшего сюжета. Возможно, повел бы Треплев себя иначе, то история имела бы другой конец.
С этого момента зародилась симпатия Нины к Тригорину. Она более не выносит вида Треплева, и раздражается от встреч с ним. Треплев же расценивает это как отношение к плодам своего неудачного литературного творчества и пытается даже покончить с собой, но безуспешно. Он перестает писать пьесы и пробует себя в прозе.
Аркадина видит ситуацию намного лучше Треплева, и стремится быстрее покинуть усадьбу вместе с Тригориным. Перед их отъездом Нина подарила Борису медальон, который становится молчаливым признанием в любви. Тригорин желает быть с Ниной, но Аркадина сумела убедить его остаться с ней и оставить подобные мысли, лишенные смысла. Спустя некоторое время и Заречная отправляется покорять Москву своим мастерством, которое, кстати, было совершенно лишено таланта. Но запретный плод всегда манил человека, и Борис договаривается с Ниной о тайной встрече в Москве, плодом которой становится ребенок, умерший вскоре, и изгнание Нины из родной семьи. Тригорин же вскоре бросил Нину и вернулся к Аркадиной.
Даже после этого Константин был готов принять Заречную и любить ее до последнего вздоха, но брошенная женщина лишь сильнее влюбляется в Тригорина, не оглядываясь на прошлое. Актриса из нее получилась третьего класса, годная для приставаний «мужиков» и образованных купцов. А жизнь Треплева оказалась загублена безрассудством Тригорина и раболепством Нины перед легкой светской жизнью, которую мог бы дать ей Тригорин. Треплев застрелился, не желая нести груз этих воспоминаний через всю свою жизнь.
Треплев так и не смог избавиться от чар Заречной. А ведь возможно рядом была та, которая не ловила «журавля (чайку) в небе», а слушала свое сердце. Маша, дочь отставного поручика Шамраева, всей душой любила Константина и на многочисленные предложения руки и сердца Медведенко – школьного учителя, у которого за спиной лишь 23 рубля в месяц с вычетом эмеритуры, отвечала отказом. Любовь к Треплеву безответна и, в конце концов, она соглашается выйти замуж за Медведенко. У них появляется ребенок, но семейное благополучие не пришло к ним в дом, потому что втайне Маша мечтала о Треплеве и старалась чаще находиться в его обществе.
Аркадина и Тригорин выходят из этой ситуации самыми «сухими». Ирина Николаевна мудро повела себя, дав Тригорину пережить этот бесноватый период в его жизни. Со временем он остепенился, и вернулся к ней с повинной. Аркадина же в силу своего ума и жизненного опыта простила ему подобное поведение, и все в их жизни стало по-прежнему: монотонно и вальяжно.
Если бы Треплев был уверенней в себе, если бы Заречная не повелась на известность Тригорина в литературных кругах, если бы Маша смогла полюбить Медведенко и постараться забыть о юношеской влюбленности, то получилась бы совершенно иная история без такого печального конца.
Проблематика произведения основана на нескольких вопросах, на которые в жизни придется ответить для себя каждому человеку:
Стоит ли ради мечты поступиться всем и вся?
- Первая юношеская любовь: пронести сквозь года, как идеал чистого чувства, или жить ею всю жизнь и сокрушаться над ошибками прошлого?
- Что лучше: синица в руках или журавль в небе?
- Простить измену близкого человека или отвергнуть его навсегда.
(так же упомянуть, что Чайка, выступает символом – нескольких обозначений)
