Первый поэтический сборник «Вечер» (1912, 300 экз.) обратил внимание читателей и критики на молодого поэта. Увеличение тиража второй книги, «Четки» (1914, 1100 экз.), свидетельствовало о росте известности Ахматовой. Третий дореволюционный поэтический сборник — «Белая стая» (1917) — также пользовался большой популярностью.
Стихи не о любви проявляют причастность поэта к сверхличной сфере бытия и быта. Однако главенство интимно-личного начала остается непоколебленным: откровения, обращенные в глубины души, очерчивают индивидуальность лирического «Я» и тем самым обосновывают его право на гражданский пафос. Стихи о любви образуют, по сути, фон программных поэтических заявлений. Общая тема любви объединяет более двухсот стихотворений, причем Ахматова писала о несчастной любви «всерьез».
Ахматова стала «русской Сафо», благодаря ее таланту женщина впервые в истории русской поэзии обрела собственный голос. По замечанию К.И. Чуковского, она всесторонне разработала эту тему и в русской поэзии «первая обнаружила, что быть нелюбимой поэтично » [3, с. 184]. Стихотворение 1911 г. «Сжала руки под темной вуалью...» автобиографично, оно воссоздает психологически напряженные взаимоотношения Анны Горенко и Гумилева до их брака. Лирическая героиня ведет диалог со своей совестью, через ее поступки и речь передано внутреннее смятение девушки, осознавшей свою вину перед уходящим героем. Вместе с тем стихотворение воспринимается не столько как собственно лирическое произведение, сколько как сцена из романа или новеллы.
Драматизм положения любящей девушки ярко выражен в «Отрывке» (1912), раскрывающем разные виды любви — кроткую, покорную любовь-жертву лирической героини — и жестокую ее властного любимого. Тем самым поэт вслед за Ф. Достоевским воссоздает и свои представления об антиномиях русского характера. Не случайно О. Мандельштам писал об Ахматовой: «Ахматова принесла в русскую лирику всю огромную сложность и психологическое богатство русского романа 19-го века.
Однако значительное место уже в раннем творчестве Ахматовой занял также образ Пушкина и пушкинская тема, что проявилось в третьем стихотворении из цикла «В Царском селе» (1911): Смуглый отрок бродил по аллеям, У озерных грустил берегов, И столетие мы лелеем Еле слышный шелест шагов. Иглы сосен густо и колко Устилают низкие пни... Здесь лежала его треуголка И растрепанный том Парни [5, c. 77]. Это емкое по образным средствам и художественным приемам стихотворение, третье в данном цикле, особенно примечательно, так как в нем поэт подчеркивает свое следование русской поэтической традиции. С помощью точно найденных предметных деталей, пейзажных штрихов создан образ Пушкина лицеиста. Элегичность его ранней лирики подчеркивается глаголом состояния «грустил», присущая ей мелодичность передается чисто стиховыми средствами благодаря аллитерациям на «л», «м», «н», «р». Аллитерация на «ш» в строке «Еле слышный шелест шагов» создает художественный эффект звуковой метафоры. Вместе с тем в ранней ахматовской лирике не часто встречаются классические жанры, к жанру элегии она обратится в конце первого творческого периода (цикл «Северные элегии» начат в 1921 г.).
Поэзия Ахматовой остановила на себе внимание вдумчивых читателей, среди которых и критики, поэты-акмеисты С. Городецкий и М. Кузмин. Первый так оценил «Вечер»: «Многим сразу стали дорогими изящная печаль, нелживость и бесхитростность этой книги» [6, c. 124].
В предисловии к «Вечеру», явившемуся лирическим дневником, Кузмин назвал Ахматову «вещелюбом» и подчеркнул ее женственность: «…в отличие от других вещелюбов Анна Ахматова обладает способностью понимать и любить вещи именно в их непонятной связи с переживаемыми минутами», «особенно ценим то первое понимание острого и непонятного значения вещей, которое встречается не так часто» [7, c. 8–9].
Даже явления природы Ахматова сравнивала с вещами: «Высоко в небе облачко серело, / Как беличья расстеленная шкурка». Добавим, что уже стихи из первой книги Ахматовой отмечены общемодернистским мифотворчеством — наличием у лирической героини и героев ее стихов двойников. Истоки ахматовского мифотворчества уходят в славянскую мифологию и в древнерусскую культуру, в сказки народов Европы: Снегурка, русалка («Высоко в небе облачко серело », «Мне больше ног моих не надо »), птица Сирин, царевич из лирических стихотворений и ранней поэмы «У синего моря», Сандрильона, Золушка, и принц (« И на ступеньки встретить »).
Вместе с тем у Ахматовой, как и у ее соратника по «Цеху поэтов» Мандельштама, встречаются образы из античной мифологии, прежде всего Музы (цикл 1913 г. «Эпические мотивы» и другие стихотворения). Этот образ немаловажен и в стихотворении 1936 г. «Воронеж», посвященном Осипу Мандельштаму и написанном Ахматовой 4 марта 1936 г. после посещения Мандельштама в воронежской ссылке: А в комнате опального поэта Дежурят страх и Муза в свой черед. И ночь идет, Которая не ведает рассвета.
Сборник «Четки» стал показателем творческой эволюции Ахматовой. Смысл названия книги религиозен, он состоит в сближении бусин четок с воспоминаниями лирической героини: перебирая четки, она вспоминает прошлое. Теперь она стала более аскетичной, самокритичной и требовательной к себе и людям своего круга («Все мы бражники здесь, блудницы »).
Чуковский так охарактеризовал автора «Четок»: «христианнейший лирик нашей эпохи» [3, с. 182]. Преобладают в книге нравственно-философские темы прощания с прошлым, памяти, любви, веры, смерти. Мотив расставания с любимым звучит в эпиграфе к книге, взятом из стихотворения Е.А. Баратынского, и в стихотворениях «Я не любви твоей прошу », «Проводила друга до передней », «Столько просьб у любимой всегда!», первое из которых наиболее близко по тональности и повышенной экспрессивности к любовной лирике М.И. Цветаевой. Теме памяти посвящены стихотворения «В ремешках пенал и книги были » о первой встрече с Н. Гумилевым, «серым лебеденком», «Умирая, томлюсь о бессмертье…» (1912), о детстве и юности «приморской девчонки» из стихотворения «Вижу выцветший флаг над таможней », 1913 [см.: 9]. Тема памяти, преобладающая в этой книге, переплетается с доминирующей здесь любовной тематикой.
Еще заметней новаторство Ахматовой, подобно Маяковскому («Облако в штанах»), романизировавшей и овеществившей эту метафору, превратившей метафорическое пламя в реальный огонь в камине либо в чьем-то семейном очаге и наслоившей на образ «любовь — пламя, огонь» другую метафору «украсть чье-то сердце».
По мнению Недоброво, «не только страдания несчастной любви выражает лирика Ахматовой. В меньшем количестве стихотворений, но отнюдь не с меньшею силой воспевает она и другое страдание: острую неудовлетворенность собой» [Там же]. В 1916 г., накануне выхода третьей книги «Белая стая», О. Мандельштам писал в неопубликованной рецензии на сборник стихов «Альманах муз»: «В последних стихах Ахматовой произошел перелом к гиератической важности, религиозной простоте и торжественности: я бы сказал — после женщины настал черед жены. Голос отречения крепнет все более и более в стихах Ахматовой, и в настоящее время ее поэзия близится к тому, чтобы стать одним из символов величия России» [12, с. 44]. Эти слова не случайно написаны после того, как началась Первая мировая война, и в канун революции.
В третью книгу Ахматовой вошли 83 стихотворения и поэма «У самого моря». Интимные переживания ушли на второй план, а на первый выдвинулась гражданская лирика. Соответственно изменились и стиховые средства — разговорные интонации уступили место молитвенным, как в стихотворении 1915 г. «Молитва» Одиночество лирических героинь «Вечера» и «Четок» в третьей книге сменяет «хоровое многоголосье», и поэзия Ахматовой становится выразительницей народного сознания. Этот вектор получит дальнейшее развитие в послереволюционном творчестве поэта.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Жирмунский В.М. Преодолевшие символизм // Русская мысль. — 1916.– № 12. — С. 32, 41. (Паг. 2).
2. Чуковский К.И. Ахматова и Маяковский // Вопр. лит. — 1988. — № 1. — С. 184.
3. Мандельштам О.Э. Письмо о русской поэзии // Мандельштам О.Э. Полн. собр. соч. и писем: в 3 т. — М.: Прогресс-Плеяда, 2010. Т. 2. Проза. — С. 57–58.
4. Ахматова А.А. Собр. соч.: в 6 т. — М.: Эллис Лак, 1998. Т. 1. Стихотворения. 1904–1941 / сост., подгот. текста, коммент. и статья Н.В. Королевой. — С. 77. имена.
