В первые десятилетия XVIII в. русский литературный язык находился в состоянии кризиса.Книжно-славянский язык был непригоден для светской письменности по двум причинам:
– связь с церковной литературой препятствовала обновлению лексики и синтаксиса,
– высокая окраска этого языка противоречила практицизму новых видов письменности.
Приказный язык был однообразен и беден средствами, лишен образности, поэтому тоже не годился для литературы и публицистики.
Кроме того, ни книжно-церковный, ни деловой язык не имели колорита светскости и живой современности.
В 30-е годы XVIII в. в истории русского литературного языка возникает перелом. Сознание важности общенационального языка ярко звучит в предисловии В.К. Тредиаковского к переводу «Езда в остров любви» (1730): свою книгу он «не славенским языком перевел, но почти самым простым Русским словом, то есть каковым мы меж собой говорим», о языке словенском он говорит как «языке церковном», который «в нынешнем веке у нас очень темен» и «ныне жесток... слышится». В.К. Тредиаковский пишет: «И так всем одного и того же общества должно необходимо и богу обеты полагать, и государю в верности присягать, и сенаторов покорно просить... и на площади разговаривать, и комедию слушать, и у купца покупать... и работных людей нанимать... и на слуг кричать, и детей обучать... все сие токмо что природным языком».
Таким образом, В.К. Тредиаковский поставил вопрос об общенациональной нормелитературного выражения, об «общем употреблении». Но где искать эту норму, и что такое общее употребление? В книге «Разговор об орфографии старинной и новой» (1748 г.) он пишет: «С умом ли общим употреблением называть, какое имеют деревенские мужики, хотя их и больше, нежели какое цветет у тех, которые лучшую силу знают в языке? Ибо годится ли перенимать речи у сапожника, или у ямщика? А однако все сии люди тем же говорят языком, что и знающие..., но не толь исправным способом». «Лучше полагаться в том на знающих иобходительством выцвеченых людей, нежели на нестройную и безрассудную чернь». Молодой Тредиаковский, только что вернувшийся из Парижа и начитавшийся там французских трактатов об изящной речи придворных и учено-литературных кругов, ищет нормы общенационального русского языка в речи «двора в слове наиучтивейшего и богатством наивеликолепнейшего», в речи «благоразумнейших министров и премудрых священноначальников», в речи «знатнейшего и искуснейшего дворянства» («Речь о чистоте российского языка», 1735 г.).
Но русский двор тогда не имел своего оригинального стиля выражения. Это противоречие и проявилось в языке произведений Тредиаковского, написанном тяжелым, неуклюжим языком, наполненным славянизмами и провинциально-семинарскими оборотами речи.
Например, из «Похвалы Ижерской земле и царствующему граду Санктпетербургу» (о Неве):
Где место ты низвергнуть подала
Врагов своих блаженну Александру,
В трофей и лавр там лавра процвела;
Там почернил багряну ток Скамандру.
Здесь упоминается Александр Невский и Александро-Невский монастырь, основанный в 1710 г. Троянская река Скамандр, багряная от крови, якобы была посрамлена (превзойдена) током Невы.
Или отрывок из «Езды в остров любви» (просторечия подчеркнуты, церковнославянизмы выделены цветом):
Нас близко теперь держит при себе Афри́ка,
Около мест прекрасных моря Атланти́ка.
А сей остров есть Любви, и так он зовется,
Куды всякой человек в свое время шлется.
Стары и молодые, князья и подда́нны,
Дабы видеть сей остров, волили быть странны.
Здесь на земли́ со времям всё что уж ни было,
То в сих местах имело желание мило…
Стать, любовность, прикраса, приязнь с красотою
Имеют все пристани сия за собою.
И, привлекая всяка чрез любовны средства,
Никто их не убегнет, вышедчи из детства.
