Богатство и бедность в современном мире (концепция «социальной экскюзии»; роль протестантизма по М. Веберу)

Социальная эксклюзия и бедность

Термин "социальная эксклюзия" постепенно сложился в ходе исследований бедности при изучении таких процессов, как маргинализация, лишения и нищета (депривация). Связанная с ним смена акцентов в анализе имеет отношение к новым формам социальной стратификации. Предыдущая, классовая стратификация, делившая людей на вертикальные слои, постепенно замещается горизонтальной дифференциацией на "инсайдеров" и "аутсайдеров". По поводу этого ведется активная дискуссия: считать ли группу "маргинализированных и исключенных" субъектами реальных процессов интеграции в общественный "mainstream" или они - всего лишь субъекты специальной политики, управления и контроля властей в пределах их собственных депривированных территорий.

Составной частью политики Welfare State, осуществляемой со времен окончания Второй мировой войны, стало "изживание" бедности. Однако оно осталось всего лишь лозунгом, поскольку по определению Европейского Союза в 1993 году доля тех, чей доход был вполовину ниже среднего, составляла от 10 до 30% населения различных европейских стран (в среднем 17% по Европе). В странах с социально-демократическими режимами, высокой долей социальных расходов и активными темпами экономического развития (Скандинавия) уровень бедности был минимален; корпоративистские режимы стран северо-западной континентальной Европы (высокая доля социальных расходов - низкие темпы экономического развития) допускали бедность на среднем уровне; либеральные режимы (например Великобритания с ограниченными социальными расходами и высокими темпами экономического развития) способствовали существенному росту уровня бедности; наконец, страны южной Европы (низкие социальные и экономические показатели) опережали всех по уровню бедности (например в Португалии это 29% домохозяйств).

Ранее бедные рассматривались как "опасный класс", за которым надо присматривать, чтобы он не мешал "остальному обществу". В настоящее время "остальное общество" составляет большинство населения, и это большинство, находящееся в mainstream, пытается контролировать жизнь бедных, чтобы они не нарушали интегрированное единство рабочего, среднего и высшего классов общества. При этом следует заметить, что в последнее время социологические подходы к изучению бедности едва ли оперируют такими понятиями, как абсолютная бедность, поскольку бедность – это всегда ситуация, определяемая как недостаток необходимых ресурсов, измеряемых в соответствии с определенной социетальной нормой.

Начиная с 80-х годов, ученые и политики при анализе бедности используют термин "социальная эксклюзия". Так, библиографический индекс библиотеки Копенгагена свидетельствует, что, начиная с 1986 года, частота операционного употребления "старых" категорий (бедности и депривации) в оценке проблематики неуклонно снижается, в то время как темпы использования "новых" категорий - андеркласс, эксклюзия и маргинализация - ощутимо растут. И хотя бедность остается основным операционным понятием, фактор ее роста составляет 1,5 раза, что вдвое ниже фактора роста категории "социальная эксклюзия" (3 раза). В настоящее время значимость термина эксклюзия сравнялась с категорией "депривация", хотя в 1986 году первая вдвое отставала от второй.

Меняющиеся концепции - меняющаяся реальность?

По выражению А. де Хаана, "концепция социальной эксклюзии есть просто иной способ смотреть на ту же проблему" [de Haan, 1998]. Основываясь на концепции относительной бедности П. Таунзенда, набиравшей достаточную популярность, Совет Министров ЕС в декабре 1984 года представил следующее понимание бедности: это люди, семья или группа, чьи ресурсы (материальные, культурные и социальные) настолько ограничены, что исключают их из минимально приемлемого образа жизни, который ведут остальные жители тех европейских стран, где они проживают. В этом определении бедности присутствуют два существенных элемента: недостаток необходимых ресурсов и "нормальный", т.е. общепризнанный образ жизни. Таким образом, бедность - негативное отклонение (девиация) от социетальной нормы жизни по причине ограниченности ресурсов.

Смена концепции отразилась не только на академическом, но и на политическом уровне. Начиная с конца 80-х годов этот переход стал очевиден. Изменение было официально инициировано Комиссией ЕС и санкционировано Европейским Парламентом, что сразу нашло отражение в целом ряде специализированных программ по борьбе с социальной эксклюзией в Европе. По выражению координатора одной из них Г. Рума, "индивидуумы страдают от социальной эксклюзии, когда:

находятся в невыгодном положении с точки зрения образования, квалификации, занятости, жилищных, финансовых ресурсов и т.д.;
их шансы получить доступ к основным социальным институтам, распределяющим эти жизненные шансы, существенно ниже, чем у остального населения;
подобные ограничения длятся во времени".

Поскольку признание бедности означало критику существующей политики Welfar State, провозглашавшей исчезновение этого феномена (в некоторых странах существование бедности считалось политически некорректным), социальная эксклюзия оказалась более удобной концепцией, так как в большей степени перемещала проблему на индивидуальный уровень. Другой взгляд на причину замены понятий лежал в области семантических различий феномена: франкофонцы видели корни социальной эксклюзии в европейской социологической традиции, в то время как бедность - всего лишь англо-американский взгляд на те же самые процессы и ситуации. Однако если бедность рассматривается как определенное состояние или положение, то, как отметил А. Да Коста, социальная эксклюзия в большей степени сконцентрирована на процессе, т.е. это более динамичная концепция. С данной точки зрения бедность имеет прямое отношение к застойной безработице, и недостаток необходимых экономических ресурсов связан с проблемами оплачиваемой занятости. В то же время социальная эксклюзия - это процесс маргинализации, связанной с ограниченным доступом к социетальным институтам интеграции. Есть и еще одно объяснение, рассматривающее социальную эксклюзию как результат крайней бедности (нищеты): социально исключенные - это нижний и крайний (внизу и вне) сегмент городского населения [Castel, 1991]. Наконец, я идентифицировал бы эти две концепции исторически: бедность - классический феномен, ассоциирующийся с эпохой ранней индустриализации, в то время как социальная эксклюзия - ее постмодернистский эквивалент. В данной связи оба понятия ассоциируются с двумя противоположностями: богатством и интеграцией. Бедность такое раннее состояние, когда большинство рабочего класса эксплуатируется буржуазией. Социальная эксклюзия эпохи постмодерна, наоборот, - состояние, когда меньшинство маргинализируется от общества средней массы, находящей в mainstream. Последнее объяснение вполне соответствует политическому акценту на развитие так называемого андеркласса и отражает значительные изменения, произошедшие в социетальной дифференциации.

Как подчеркивает А. Турейн, «в настоящий момент мы переживаем переход от вертикального общества, которое принято называть классовым, к горизонтальному, где наиболее важно понимать не то, внизу люди или наверху, а в центре они или на периферии (т.е. сейчас речь идет не о понятиях "верхниз", а о понятиях "внутри-вне")». Теперь становится более или менее понятным, почему речь идет о двух разных феноменах и как они определяются. Концепция социальной эксклюзии не только динамична, она носит многофакторный характер, раскрывающий механизмы исключения индивидуумов и групп из участия в социальном обмене. Выражая точку зрения ЕС, бывший Президент Европейской Комиссии Ж. Делор в 1993 году заявил, что, хотя эксклюзия включает бедность, бедность полностью не покрывает эксклюзию, поскольку это более широкая концепция, впитавшая в себя и недостаток прав, и ограниченный доступ к институтам, распределяющим ресурсы. Концепция социальной эксклюзии звучит еще более убедительно в контексте проблемы гражданства и гражданских прав. Гражданство, предполагающее определенное членство в сообществе, основано на лояльности цивилизации, которая в то же время является достоянием каждого. Необходимо понимать, что права гражданина расширялись с течением времени. В своем знаменитом эссе Т. Маршалл включает в социальный элемент (в основном ставшим достоянием XX столетия) целый ряд компонентов, начиная от права на минимум общественного богатства, кончая правом на полноценную долю в социальном наследии. Позже он определил социальное право как универсальное право на доход, не пропорциональный рыночной стоимости индивидуума. При обсуждении стратегии борьбы с бедностью в рамках политического дискурса по вопросам социальной эксклюзии Дж. Фридман предложил следующий "Декалог гражданских прав", которые должны обеспечиваться обществом прежде всего . Это:

профессиональная помощь при рождении;
безопасное и здоровое жизненное пространство;
адекватное питание;
доступная медицинская помощь;
качественное практическое образование;
политическое участие;
экономически продуктивная жизнь;
защита от безработицы;
достойная старость;
приличные похороны.

Таким образом, с начала 90-х годов политическое сообщество, прежде всего в рамках ЕС, считает социальную эксклюзию более адекватной концепцией борьбы с социальной несправедливостью, чем бедность. Хотя есть ученые, не разделяющие этой точки зрения, так же как и многие отказывающиеся признать термин "андеркласс" Основные различия между этими двумя концепциями представлены в таблице. Заключая политические и экономические дебаты по поводу смены концепций можно сделать вывод, что в то время, как концепции бедности акцентирует внимание на распределении ресурсов и недостаточном удовлетворении потребностей, в концепции социальной эксклюзии большое внимание уделяется гражданским правам или ограничению этих прав путем дискриминации от институтов социальной интеграции, в первую очередь от рынка труда. В то время, как традиционная борьба с бедностью предполагает необходимость поддержки доходов, политика, пришедшая на смечу Welfare State, подчеркивает важность социальных услуг, способствующих интеграции, прежде всего таких, как образование и возможность трудиться. Дебаты об андерклассе: экскурс в Северную Америку Есть много общего в использовании концепции социальной эксклюзии в Европе и концепции андеркласса в США. Более того, американская дискуссия перекочевала в Eвpoпy через британские дебаты. Трактовка концепции носила консервативный характер "обвинения жертвы", когда бедность объяснялась неудовлетворительнымя индивидуальными особенностями части городского населения. Североамериканские социологи начали использовать концепцию андеркласса применцтельно к современной городской бедности в 80-х годах. Р. Натан определил этот термин как "существенный структурный сдвиг в социальных условиях США последних десятилетий". Этот структурный сдвиг означал развитие городской бедности в среде этнических меньшинств. Андеркласс выражал собой концентрацию экономических и поведенческих проблем расовых меньшинств (главным образом черных и латиноамериканцев) в больших старопромышленных городах. Основная проблема исследования андеркласса - сложность получения к нему доступа, в силу того что эти люди отказываются голосовать, принимать участие в политической деятельности, включая их отказ получать поддержку от традиционных групп интересов. Профессор Дж. Вилсон, изучавший бедность по уровню дохода в Чикаго и других крупных городах, внес серьезный вклад в пополнение научных знаний об андерклассе. Полученный им количественный материал позволил проследить некоторые качественные сдвиги, произошедшие в городской бедности. По-видимому, это случилось в cepeдинe 60-х годов. Многие ученые обратили внимание на почти двукратный рост черных домохозяйств, возглавляемых женщинами [Wilson, Aponte, 1985].

Жизнь в черных гетто изменилась качественно и драматически. В конце 80-х возникла идея об аномии гетто - расстройстве норм общежития и связей внутри сообществ, потере групповой соседской самоидентификации, развале общепринятых социальных институтов и взаимоотношений. Взамен возникли новые структуры и отношения, не поощряемые обществом: проституция, наркомания, преступность, подростковая беременцость, увеличение количества незаконнорожденных детей, семей, возглавляемых женщинами, зависимость домохозяйств от системы государственных пособий. Вилсон под андерклассом понимает населяющий гетто наиболее ущемленный сегмент черного сообщества крупных городов, который состоит как из семей, так и из индивидуумов, находящихся вне mainstream американской системы занятости. Составляющие эту группу люди недостаточно обучены и квалифицированы, как правило, это длительно безработные или вообще не вовлеченные в трудовой процесс. Отдельные индивидуумы связаны с уличной преступностью или демонстрируют другие формы девиантного (аберрантного) поведения, а отдельные семьи находятся в состоянии хронической бедности и/или welfare зависимости. Причиной появления андеркласса считается экономическая реструктуризация, повлекшая за собой существенное ухудшение положения неквалифицированных рабочих, включая их жилищные условия. Драматический рост уровня бедности был связан с тем. что для этих людей просто не хватало рабочих мест. Хроническая невозможность найти работу оказала влияние на нее это сообщество. Произошла диспропорциональная концентрация наиболее ущемленного сегмента населения, для которого отсутствие работы стало образом жизни. Одним из наиболее удручающих последствий этих изменений стала дезинтеграция социальных сетей, которая привела к изоляции андерклассов. Это стало центральным пунктом в понимании социальной динамики урбанистических гетто. Многие консервативные ученые рост и феминизацию бедности (выражавшуюся в подростковых беременностях, рождении детей и, как следствие, в увеличении домохозяиств, возглавляемых матерями-одиночками) связывали с экспансией американского Welfare State с его специальными программами пособий (например AFDC Programme, направленная на помощь семьям с детьми). Первые исследования, раскрывавшие содержание понятия андеркласса и связанных с его существованием проблем, зачастую основывались на данных переписи. Кроме того, есть другой метод - так называемый этнографический или журналистский, когда внимание ученых сосредоточено на описании наиболее ярких случаев из жизни андеркласса. На протяжении 1983-1984 годов газета "Чикаго трибюн" печатала серию материалов о повседневной жизни представителей андеркласса одного из беднейших городских гетто (позднее это исследование было издано отдельной книгой). В рамках данного направления помимо традиционных черт, характеризующих андеркласс, было выявлено его невероятное умение выживать в тяжелейших жилищных условиях - при отсутствии всяких удобств, в грязи и перенаселенности. Некоторые семьи демонстрировали известную гибкость, манипулируя системой государственных пособий (например, иногда было выгоднее получить инвалидность и отказаться от схемы получения помощи через программу AFDC). Вниманию США были представлены достаточно живописные негативные портреты типичных представителей андеркласса: алкоголиков, бывших осужденных, иждивенцев общества. Подобные исследования были ценны тем, что содержали в себе не только признаки депривации, но и поражающие воображение примеры выживания. Тем не менее лишь немногие из применяемых стратегий оказались по-настоящему успешными (как правило, они были связаны с получением хоть какой-то низкооплачиваемой работы). Несмотря на то, что на протяжении 60 -70-х годов были разработаны и применялись многочисленные социальные программы адресной поддержки национальных меньшинств (что привело даже к формированию черного среднего класса, который смог выбраться из гетто), во время президентства Р. Рейгана многие из них перестали финансироваться. Проблема тем самым обрела хронический характер.

Учитывая как европейский, так и североамериканский опыт, Л. Вакуант, анализируя постфордистские процессы социальной эксклюзии и обнищания, предложил говорить о так называемой "продвинутой маргинальности" (advanced marginality) . Главная черта этого процесса - нестабильность, неоднородность и диф- ференцированность оплачиваемой занятости значительной части рабочего класса. Это становится источником фрагментации и ненадежности, а не безопасности и однородности, каковой оплачиваемая занятость предстает по крайней мере в европейском контексте. Вакуант тем самым затрагивает очень важный вопрос бедности работающих людей как одной из существенных характеристик бедности в США в целом, а также возникновения территорий городской бедности, превращающихся в непонятные места сплошной борьбы за выживание. Вместо прежних социальных сетей гражданского общества сегодняшние маргиналы вынуждены опираться на так называемые "индивидуальные стратегии самообеспечения, теневую занятость, подпольную коммерцию и квазиинституциализированные пробивные способности, что едва ли облегчает их ненадежное положение". Наконец, в то время как ранее бедность складывалась в контексте формирования классом, сегодняшняя социальная эксклюзия развивается в контексте классовой декомпозиции и под серьезным прессом депролетаризации. Достаточно высокая степень разнообразия внутри исключенных или маргинализированных групп сильно затрудняет поиск общего языка и общих институтов, призванных отстаивать их интересы В то время как интересы и требования "старых" бедных защищались профсоюзами. сильно фрагментированные институты "новых" маргиналов (такие, как общество защиты бездомных или союз безработных) слишком слабы, чтобы служить серьезной альтернативой традиционным организациям. Подводя итог американской дискуссии об андерклассе, следует констатировать, что сущность бедности качественно изменилась в силу экономических и классовых сдвигов в обществе. В результате андеркласс оказался гораздо более фрагментированным и отстраненным от американского mainstream, чем это было с бедными представителями рабочего класса в прежние времена. После государства всеобщего благосостояния Несмотря на то. что активно ведущиеся дискуссии о конце, кризисе, перестройке "золотого века" государства всеобщего благосостояния еще далеки от завершения [ Esping-Andersen, 1994], следует отметить, что социальная структура современного общества изменилась. Традиционное классовое капиталистическое общество с большой долей рабочего класса, незначительной прослойкой мелкой буржуазии и еще меньшим слоем собственно буржуазии превратилось в общество большой средней массы, небольшого элитного слоя и растущего меньшинства социально исключенных (андеркласса). Изменился при этом и характер политических институтов.

Лучше всего сути этих социетальных изменений охарактеризовал У. Бэк [Beck. 1992]. назвавший постиндустриальное общество рисковым обществом. Гам. где старое государство благосостояния, по крайней мере в принципе, стремилось к солидарности и равенству, новое государство благосостояния более заинтересовано в безопасности и разделении рисков. Новый взгляд на политику, скрепленный "Зеленым меморандумом о будущем социальной политики в Европе" 1993 года, подразумевает уже не только озабоченность негативным воздействием социальной эксклюзии на сплоченность и европейский социальный порядок. Но и сама возможность позитивного развития общества, для которого данные процессы явно представляют угрозу, ставится под сомнение. В меморандуме отмечается наличие серьезного риска того, что результатом существующей ныне политики станет дуалистическое общество, в котором создание богатства сосредоточится в руках высококвалифицированной рабочей силы, в то время как доходы будут перераспределяться в пользу растущей массы экономически неактивных людей на основании принципов социальной справедливости. Такое общество неизбежно станет не только более разобщенным, полагают авторы меморандума, но и потребует максимальной мобилизации всех ресурсов для того, чтобы оставаться конкурентоспособным. Параллельно с этим А. Гидденс, рассуждая о "рефлексивной модернизации", приходит к выводу, что система благосостояния не только оказалась неспособна прийти к лучшему перераспределению доходов и общественного богатства; государство благосостояния по сути превратилось в машину, обеспечивающую интересы господствующего среднего класса [Giddens, 1994]. Что касается разделения рисков, то при всех успехах системы благосостояния, по мнению Гидденса, нельзя не учитывать того, что в эпоху рефлексивной модернизации относительно стабильное перераспределение рисков в обществе становится все более и более проблематичным. Гидденс и Бэк не единственные, кто обращает внимание на отсутствие у системы благосостояния способности защитить каждого от рисков. Если раньше государство, семья и предприятие совместно делили возможные риски, то теперь все три преграды оказались недостаточно эффективными, и возрастающие риски все в большей степени полностью ложатся на плечи индивидуумов [Вгееп, 1997]. Поэтому необходим поиск политики, направленной не на все общество, а на более локальные сообщества. Н. Роуз свидетельствует, что в настоящее время мы наблюдаем возникновение целого спектра новых рациональностей и техник управленческих решений, не предполагающих необходимость управления всем обществом. Исходя из этого, именно сообществам следует предоставить возможность стать территорией администрирования, индивидуального и коллективного существования [Rose, 1996]. Кроме того, очевидно, что для тех, кого принято называть "присоединенными" или "маргинализированными", "постсоциальные" стратегии управления должны существенным образом различаться. Политика благосостояния в обществах эпохи позднего модерна меняется радикальным образом, делая ставку на активный подход к рискам и социальным проблемам. Это серьезно меняет представления о том, что мы привыкли подразумевать под такой политикой. Акцентируется в первую очередь активизация политики на рынке труда, что включает в себя как создание государством систем "искусственной" занятости (общественные или субсидированные рабочие места), так и серьезное повышение профессионального мастерства и переобучение. Все это предполагает, с одной стороны, обязанность клиента активно участвовать в предлагаемых ему схемах, а с другой - обязанность государства создавать такую систему предложений, от которых он не может отказаться. Таким образом, мы наблюдаем развитие социальной политики, все в большей степени уходящей от трансфертов в сторону социального обслуживания, а простое получение трансфертов заменяется активным содействием занятости через систему создания рабочих мест и переобучение. При этом проводится определенное различие между находящимися на частичном государственном содержании маргиналами, требующими социального контроля и управления, и ядром рабочей силы, которое должно активно включаться в реальную интеграцию на рынке труда через систему институтов mainstream. Другими словами, традиционное разделение социальной политики на широкий спектр социальных прав для интегрированных рабочих и, скорее, ограниченное пассивное соцобеспечение для маргиналов в современных условиях только усиливается. Благосостояние эпохи постмодерна: между социальным контролем и разрешением Несмотря на все обещания Welfare State, бедность остается и, похоже, всегда будет с нами. Однако ныне положение вещей не совсем такое, каким мы привыкли его считать. Определенная часть населения не просто бедна, что означает недостаток необходимых ресурсов; она выброшена из социетального образа жизни mainstream. Другая часть населения хотя и не бедна, все равно исключается из общественного mainstream через многочисленные механизмы дискриминации. В прежние времена бедные не были "исключенными", поскольку составляли большинство населения. По выражению С. Паугама, это была интегрированная бедность, жизненные стандарты этих людей были низки, но они не выпадали из социальных сетей, будь то семья или непосредственное окружение [Paugam, 1996].

Ситуация сильно изменилась в эпоху Welfare State, но не обязательно по его вине. Быть рабочим или пенсионером больше не означает "быть бедным", поскольку бедность стала маргинальной. А в эпоху, пришедшую на смену "золотому веку" Welfare State, мы наблюдаем продвинутую маргинальность, выражающую себя в форме андеркласса или социальной эксклюзии. Существует множество определений современного уровня социальной ущемленности, однако наличествует и определенный консенсус по поводу его основных характеристик. Социальная эксклюзия многомерна, урбанистична, работает через динамику дискриминации от социетальных институтов интеграции - особенно от рынка труда - и отклоняется в сторону этнических меньшинств. Однако, когда политики различных уровней начинают рассуждать о том, что же делать с социальной эксклюзией, мы наблюдаем большую степень расхождений Пытаться ли интегрировать исключенных либо из боязни, что они нарушат установленный социальный порядок, либо исходя из высоких принципов солидарности, либо же просто контролировать их? Большинство мнений склоняется к последней точке зрения, не оставляя надежды для самого существования первой. Реальная интеграция исключенных подразумевает какой-то базис, но как он должен возникнуть? Через распространение гражданских прав, включая основной доход и право на труд за определенную плату? Когда Роуз заявил, что риски больше не являются социетальным или государственным делом, а должны быть обращены к различным социокультурным обществам эта интерпретация внесла известную долю пессимизма, поскольку опровергла принцип универсальности. П. Леонард пошел дальше и предложил воспринимать различия эпохи постмодерна, не отказываясь полностью от принципа солидарности [Leonard, 1997], т.е. провести границу между универсальными и специфически социокультурными потребностями. Это предполагает, что первые должны удовлетворяться через государственные институты, в то время как вторые переадресовываться тем, кто их артикулирует, даже если необходимые ресурсы должны быть затребованы у государства. Продолжая данную тему, мы могли бы предложить свою модель дуалистического post-Welfare State. Вместо социальных услуг, направленных исключительно на средний класс, которые к тому же качественно отличаются от тех, что предлагаются андерклассу, мы исходим из наличия базовых социальных потребностей, которые удовлетворяются отдельными институтами, и специфически социокультурных потребностей, удовлетворяемых посредством самоуправления в различных сообществах, к которым люди принадлежат или с которыми они себя ассоциируют. В то же время социологическая концепция потребностей крайне противоречива. Проблема в том, как определить универсальные потребности и отделить их от желаний. Дифференциация может пролегать между "толстыми" и "тонкими" потребностями, а также между индивидуальными и социетальными. Мне наиболее близка структура, предложенная Я. Гоуфом [Gough, 1994], которая в целом лежит в рамках концепции Леонарда. Гоуф рассматривает универсальные цели, базовые потребности, промежуточные потребности и социетальные условия для удовлетворения потребностей. При этом базовые потребности - физическое здоровье и автономность, которые сами по себе - суть универсальные условия для успешного социального участия. Здоровье в этой связи может трактоваться двояко: как отсутствие специфических болезней или, более глубоко, как выживание. Автономность - способность инициировать действие, формулируя цели и убеждения, что является непременным атрибутом человеческого существования. Анализ автономии предполагает дефицит следующих характеристик: душевного здоровья, способности к познанию и возможности принимать социальное участие.

К промежуточным потребностям относятся следующие:

адекватное питание;
адекватное жилье;
условия труда, не наносящие вреда здоровью;
окружающая среда, не наносящая вреда здоровью;
соответствующее медицинское обслуживание;
безопасное детство;
значимые взаимоотношения в первичной среде;
физическая безопасность;
экономическая безопасность;
защита материнства и детства;
базовое образование.

Как видим, 9 пунктов имеют отношение ко всем людям, в то время как остальные направлены исключительно на детей. Все эти промежуточные потребности призваны сохранять здоровье и автономию человека и, таким образом, позволить ему принимать активное участие в социальной жизни. Мы вправе, вслед за Леонардом, ожидать, что удовлетворение промежуточных потребностей должно гарантироваться государством через социальную инфраструктуру, медицинское обслуживание, трудовое законодательство, образование и систему поддержки доходов, тогда как иные социокультурные потребности вполне могут удовлетворяться местным сообществом, но с обязательной государственной поддержкой. Тем не менее остается вопрос: а почему все-таки мы должны это делать? Леонард считает, что это наша моральная обязанность, особенно на общем фоне постмодернистского равнодушия, где ничто не зафиксировано и не определено и где отсутствуют всякие трансцедентальные гарантии. В таких условиях моральные нормы начинают играть центральную роль. И в заключение, социальная эксклюзия управляется посредством социального контроля и субординации, и потому это рисковый менеджмент. В то же время социальная эксклюзия может и должна управляться средствами социальной интеграции как проект освобождения и разрешения.