Фукуяма осознавал, что для объяснения распада социалистической системы одних экономических факторов будет недостаточно, ему была необходима концепция, объясняющая не только переход стран второго мира к демократическим преобразованиям, но причины распада, казалось бы, «вечного» СССР. Поэтому американский политолог выбрал в качестве отправной точки своего исследования идеализм немецкого философа Гегеля и вслед за ним заявил, что человек радикально отличается от животных тем, что «желает» не только материальные предметы, но «желания других людей»: «Иными словами, человек с самого начала являлся существом общественным: его собственное ощущение самоценности и идентичности тесно связано с оценкой, которую присваивают ему другие». Желание человека получить признание своего достоинства приводит его к кровавым битвам за престиж, в результате которых человеческое общество делится на класс господ, готовых рисковать своей жизнью, и класс рабов, которые уступают своему страху смерти. Демократические революции снимают противоречия между хозяином и рабом. Замена иррационального желания быть признанным выше других рациональным желанием быть признанным равным другим становится основой «конца истории». Таким образом, история обретает логический конец в либеральной демократии, когда всеобщее стремление к признанию полностью удовлетворено.
Человеческая модель борьбы за признание переносится Фукуямой и на международную арену. Ученый пишет: «Борьба за признание дает нам возможность заглянуть внутрь международной политики. Жажда признания, приводившая когда-то к кровавым поединкам между бойцами, логически ведет к империализму и созданию мировой империи. Отношения господина и раба внутри одной страны зеркально повторяются на уровне государств, когда одна нация как целое требует признания и ведет кровавый бой за верховенство». Соответственно, победа либеральной демократии знаменует собой окончание «исторических» конфликтов между государствами, например таких, как империализм: «Фундаментально невоинственный характер либерального общественного строя очевиден в необычайно мирных отношениях, которые страны с таким строем поддерживают друг с другом. <…> Но в отношениях между собой либеральные демократии демонстрируют мало недоверия или интереса к господству друг над другом. Они придерживаются одинаковых принципов всеобщего равенства и прав, и поэтому у них нет оснований оспаривать легитимность друг друга». Реальная политика (политика с позиции силы, по определению Фукуямы), соответственно, теряет своё значение. Основным источником взаимодействия между либеральными демократиями останется экономика.
Однако это не означает, что международные конфликты исчезнут раз и навсегда. Дело в том, что во время «триумфального шествия» либеральной демократии мир будет временно поделен на две части: историческую и постисторическую. Последняя будет включать в себя либеральные демократии. Что будет происходить с миром историческим? Ученый утверждает, что он в течение многих лет будет служить ареной конфликтов: «Такие страны, как Ирак и Ливия, будут вторгаться в пределы своих соседей и вести кровавые битвы. В историческом мире национальное государство останется главным центром политической идентификации». Конфликты между историческими и постисторическими государствами будут возможны: «Сохранится высокий и даже все возрастающий уровень насилия на этнической и националистической почве, поскольку эти импульсы не исчерпают себя и в постисторическом мире. Палестинцы и курды, сикхи и тамилы, ирландские католики и валлийцы, армяне иазербайджанцы будут копить и лелеять свои обиды. Из этого следует, что на повестке дня останутся и терроризм, инационально-освободительные войны». Однако крупных конфликтов между мирами не предвидится, поскольку для этого нужны крупные государства, находящиеся в рамках истории, но они уходят с исторической арены.
Ученый полагает, что в большинстве случаев, исторический и постисторические миры будут мало взаимодействовать друг с другом и вести почти параллельное существование. Нефть, иммиграция и вопросы мирового порядка (безопасности) будут возможными точками их соприкосновения. Взаимоотношения между мирами будет развиваться на основе реалистической политики.
За более чем двадцать лет, прошедшие с момента публикации книги, Фукуяма неоднократно отвечал своим критикам, уточнял и пояснял отдельные позиции в своих взглядах, вместе с этим сохраняя уверенность в отсутствии жизнеспособных альтернатив либеральной демократии. После событий 11 сентября политолог отметил, что исламский вызов оказывается не сильней социалистического: «Сменит ли конфликт между западными либеральными демократиями и радикальным исламизмом мир Холодной войны? На сегодняшний момент мое собственное наблюдение заключается в том, что вызов радикального ислама намного слабее вызова, брошенного социализмом».
Сильное государство[править | править вики-текст]
Впервые понятие сильное государство Фукуяма использовал в «Конце истории», однако если там он характеризовал сильное государство как временное препятствие на пути к демократическому обществу, то в книге 2004 года он возвращается к этой проблеме, чтобы исследовать какие преимущества даёт сильное государство. Во введении к этой книге политолог утверждает, что «слабые, некомпетентные или несуществующие правительства являются источником серьезных проблем, особенно в развивающемся мире». Слабость или отсутствие государственности тянут за собой вереницу проблем: терроризм, иммиграцию, крайнюю бедность, СПИД и пр. Проблема «слабых» государств существует давно, но только события 11 сентября обнажили необходимость их решения. Фукуяма пересматривает взаимосвязь экономики и политики (политического управления). «Сильное» государство предотвращает процесс разжигания конфликтов и становится полезным приобретением стран третьего мира: ещё один факт эволюции взглядов Фукуямы. В 1990-е гг. он выступал активным поборником минимальной роли государства в жизни общества (в особенности, в экономике). Излишне сильное правительство, по его мнению, приводило к подавлению гражданского общества, деформации рыночных отношений и даже возникновению «преступных сообществ». Кроме того, профессор отказывал государству в решающей роли в деле успешного становления экономики таких восточных государств, как Японии, Кореи, Тайваня. Появление книги «Сильное государство: Управление и порядок в XXI веке» для исследователей стало «неожиданным» и «интересным» поворотом. Ведь в ней Фукуяма пересмотрел свои позиции о необходимой степени централизации государства. Хотя децентрализованное принятие решений ближе к местным источникам информации: оно быстрее и лучше реагирует на изменение в локальном окружении; большое количество элементов создает конкуренцию и приводит к нововведениям…
Если в «Конце истории» Фукуяма называл основными методами поддержания мирового порядка (постисторического мира по отношению к историческому) — силовые (военные), то со временем он признаёт необходимость невмешательства в процесс демократизации обществ, тем более исключена возможность применения силы в этом процессе.
Научная деятельность[
О марксизме Бжезинский отзывался следующим образом:
Марксизм представляет собой новый, исключительно важный этап в становлении человеческого мировоззрения. Марксизм означает победу активно относящегося к внешнему миру человека над пассивным, созерцательным человеком и в то же время победу разума над верой… Марксизм ставит на первое место систематическое и строго научное изучение действительности, также как и руководство действием, вытекающим из этого изучения.
Бжезинский считает США мировым гегемоном и отрицает возможность обретения подобной роли другими государствами до 2018-2033 годов[13]. Бжезинский относится к СССР как к поверженному противнику, наряду с Германией и Японией после их поражения во Второй мировой войне[14]:
- «К сожалению, у вас есть тенденция рассматривать любые критические замечания как враждебные. Вам следует избавиться от этого комплекса»[13].
- «Фактически советская военная мощь и страх, который она внушала представителям Запада, в течение длительного времени скрывали существенную асимметрию между соперниками. Америка была гораздо богаче, гораздо дальше ушла в области развития технологий, была более гибкой и передовой в военной области и более созидательной и привлекательной в социальном отношении. Ограничения идеологического характера также подрывали созидательный потенциал Советского Союза, делая его систему всё более косной, а его экономику всё более расточительной и менее конкурентоспособной в научно-техническом плане. В ходе мирного соревнования чаша весов должна была склониться в пользу Америки»[14].
- «Подобно столь многим империям, существовавшим ранее, Советский Союз в конечном счете взорвался изнутри и раскололся на части, став жертвой не столько прямого военного поражения, сколько процесса дезинтеграции, ускоренного экономическими и социальными проблемами»[14].
- «Для Соединенных Штатов евразийская геостратегия включает целенаправленное руководство динамичными с геостратегической точки зрения государствами и осторожное обращение с государствами-катализаторами в геополитическом плане, соблюдая два равноценных интереса Америки: в ближайшей перспективе — сохранение своей исключительной глобальной власти, а в далекой перспективе — её трансформацию во всё более институционализирующееся глобальное сотрудничество. Употребляя терминологию более жестоких времен древних империй, три великие обязанности имперской геостратегии заключаются в предотвращении сговора между вассалами и сохранении их зависимости от общей безопасности, сохранении покорности подчиненных и обеспечении их защиты и недопущении объединения варваров»[14].
- «Если Европа преуспеет как в процессе объединения, так и в процессе расширения и если Россия тем временем успешно справится с процессом демократической консолидации и социальной модернизации, то в определённый момент Россия также может стать подходящей кандидатурой для установления более органичных взаимоотношений с Европой. Однако вопрос об официальном членстве России как о практической реальности до определённого времени не будет подниматься, и это, помимо прочего, ещё одна причина для того, чтобы бессмысленно не захлопывать перед ней двери»[14].
- «Я не думаю, что Запад должен бояться Путина, хотя он, возможно, и не самый привлекательный человек. Он, по сути, русский автократ эпохи значительных перемен в позиции России на геополитической арене и в национальной самоидентификации. Запад должен чётко обозначать собственные интересы и твёрдо защищать их. Он должен выступать против каких бы то ни было попыток российской имперской реконструкции, и там, где возможно, должен сотрудничать с россиянами в вопросах обоюдного интереса»[15].
- «О чём я должен сожалеть? Эта тайная операция [поддержка исламских фундаменталистов в Афганистане] была замечательной идеей. В результате русские попались в афганскую ловушку, а вы хотите, чтоб я об этом сожалел? Что важнее для мировой истории? Талибан или крах Советской империи?»[16]
- «Советы разрушили Афганистан, и это стало почвой для „Талибана“ многие годы спустя»[15].
- «Россия может быть либо империей, либо демократией, но не тем и другим одновременно… Без Украины Россия перестаёт быть империей, с Украиной же, подкупленной, а затем и подчинённой, Россия автоматически превращается в империю» (о ситуации 1994 года)[17].
- «Я верю в процветание России после Путина. Россия стремительно меняется, может быть, даже не вопреки Путину, а благодаря Путину. Главное, что должны понять в России, — для процветания и успеха ей нужно сближение с Западом, иначе она проиграет всё Китаю. Демократизация — одно из главных условий процветания России. И я думаю, это случится уже после Путина. Можете считать это историческим оптимизмом, но я уверен, что сближение России с Западом неизбежно, и в результате этого сближения Россия получит огромную пользу». (07.12.2012)[18]
Бжезинский до сих пор консультирует американских политиков по вопросам внешней политики. В России бытует мнение, что его взгляды всё ещё оказывают серьёзное влияние на внешнеполитический курс США.
Хантингтон — автор многочисленных работ в области политической модернизации, международных отношений, теории демократии и иммиграции. Среди них следует выделить:
- «Солдат и государство: теория и политика гражданско-военных отношений» (1957);
- «Политический порядок в изменяющихся обществах» (1968);
- «Третья волна: Демократизация в конце XX столетия» (1991);
- «Столкновение цивилизаций» (1993);
- «Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности» (2004).
Большую известность получила созданная Хантингтоном концепция «столкновения цивилизаций», описывающая динамику современных международных отношений сквозь призму конфликтов на цивилизационной основе. По его мнению, единственное реальное различие, оставшееся между народами после завершения холодной войны, - культурная принадлежность[2]. Хантингтон высказал мнение о неизбежности в недалёком будущем противостояния между исламским и западным мирами, которое будет напоминать советско-американское противоборство во времена холодной войны. Эти его построения приобрели особую популярность на Западе после трагических событий 11 сентября 2001 г.
Другая известная теоретическая разработка Хантингтона — концепция «волн демократизации».
Ф. А. фон Хайек явился вдохновителем организации в 1947 году Общества «Мон Пелерин», объединившего экономистов, философов, журналистов и предпринимателей, поддерживающих классический либерализм. Был избран Президентом Общества, обязанности которого исполнял с 1947 по 1961 год[3].
Экономические воззрения[править | править вики-текст]
Критика социализма[править | править вики-текст]
Хайек был одним из ведущих критиков коллективизма в XX столетии. Он полагал, что все формы коллективизма (даже теоретически основанные на добровольном сотрудничестве) могут существовать только с поддержкой государства. Методической базой его работ являлась теория неполноты информации, неизбежной при описании сложной системы. Позже Хайек расширил эту теорию с помощью антропологических, культурных и информационно-теоретических аспектов.
В результате неполноты информации централизованно управляемая экономика принципиально неработоспособна или по крайней мере значительно уступает рыночной экономике. Так, ещё в 1920-е годы Хайек заметил, что в обществе, основанном на разделении труда, происходит и разделение информации («рассеянное знание»)[4]. Получение этой информации затруднено как случайным характером самой экономической деятельности, так и несогласованностью интересов её участников. Поэтому отдельный плановик будет не в состоянии достаточно точно описать в целом плановую экономику. В целях предоставления плановику полномочий, которые обеспечили бы необходимый для центрального планирования объём познаний, централизованная власть оказывала бы существенное влияние на общественную жизнь, развиваясь в сторону тоталитаризма. При этом Хайек не оспаривал морально высоких целей некоторых социалистов, однако считал предложенный ими путь и, в частности, любой вид вмешательства государства, опасным.
В его популярной книге «Дорога к рабству» (1944), опубликованной в Лондоне и Чикаго, Хайек в отличие от социалистически настроенной интеллигенции утверждает, что национал-социализм Германии и фашизм в Италии является не реакционной формой капитализма, а более развитым социализмом. Целью книги, по утверждению Хайека, было изменение стремления большинства, направленное против либерализма, через указание на существенные недостатки социализма. Главным аргументом Хайека является то, что все виды социализма, коллективизма и системы плановой экономики противоречат принципам правового государства и личному праву. Причины варварства и насилия тоталитарных режимов того времени в Германии, Италии и Советском Союзе находятся, по мнению Хайека, не в особой агрессивности населения этих стран, а в осуществлении социалистического учения плановой экономики, которая неизбежно ведёт к угнетению и подавлению, даже если это и не было изначальной целью приверженцев социализма. По словам профессора Майкла Эллмана, Хайек «не был специалистом по проблеме и даже не был хорошо осведомлен о функционировании советской экономики»[5].
Позже Хайек развил эту теорию и добавил, что даже и вмешательства государства, не ставящие рыночную экономику под вопрос, в перспективе ведут к устранению свободы. Таким образом он требовал политическую свободу в виде демократии, «внутреннюю» свободу как отсутствие препятствий для достижения собственных целей и утверждал, что свобода от страха и нужд имеет мало общего с личной свободой и даже находится с ней в конфликте. Свобода, о которой здесь идёт речь, является общим политическим принципом, который был целью всех освободительных движений и существует в виде отсутствия произвола и насилия. Хайек, однако, полагал, что насилие необходимо, если эта свобода ставится под вопрос: активная защита свободы должна быть непреклонной и догматичной, без согласия на уступки по каким-либо соображениям.
По высказыванию Хайека:
Спор о рыночном порядке и социализме есть спор о выживании — ни больше, ни меньше. Следование социалистической морали привело бы к уничтожению большей части современного человечества и обнищанию основной массы оставшегося.
— Ф.А. Хайек [6]
Хайек доказывал, что эффективный обмен и использование ресурсов могут действовать только через ценовой механизм на свободных рынках. В книге «Использование знаний в обществе» (англ. «The Use of Knowledge in Society»), написанной в 1945 году, Хайек утверждал, что ценовой механизм служит для того, чтобы разделить и синхронизировать общее и личное знание, разрешая членам общества достигнуть разнообразных и сложных результатов через принцип непосредственной самоорганизации. Он использовал термин каталлаксия, чтобы описать «систему самоорганизации добровольного сотрудничества».
Естественный порядок[править | править вики-текст]
Хайек рассматривал свободную ценовую систему не как сознательное изобретение (преднамеренно разработанную людьми), а как самопроизвольный порядок или «результат человеческого действия, но не изобретения». Таким образом, Хайек помещал ценовой механизм на том же самом уровне как, например, язык. Такое заключение принудило его задуматься о том, как человеческий мозг мог приспособиться к такому развитому поведению. В книге «The Sensory Order» (1952) он предложил, независимо от Дональда Хебба гипотезу, которая формирует основание технологии нейронных сетей и большей части современной нейрофизиологии.
Хайек приписывал рождение цивилизации появлению частной собственности в его книге «Пагубная самонадеянность» (англ. «The Fatal Conceit»), которую он написал в 1988 году. Согласно ей, ценовые сигналы — единственное средство предоставления возможности каждому экономическому субъекту, принимающему решения, сообщить скрытую или распределенную информацию друг другу, чтобы решить проблему экономического расчёта.
Деловой цикл[править | править вики-текст]
Капитал, деньги, и деловой цикл — заметные темы в ранних вкладах Хайека в экономику. Мизес ранее объяснил денежно-кредитную и банковскую теорию в своей книге, написанной в 1912 году «Теория денег и кредита» (англ. «The Theory of Money and Credit»), применяя принцип предельной полезности к ценности денег, а затем предложил новую теорию делового цикла.
Хайек использовал это собрание произведений как отправную точку для своей собственной интерпретации делового цикла, которая позже стала известной как «австрийская теория делового цикла». В его работах «Цена и Производство» (англ. «The Prices and Production») и «Чистая теория капитала» (англ. «The Pure Theory of Capital»), которые он написал в 1931 и 1941 годах соответственно, он объяснил происхождение делового цикла в терминах расширения кредита центрального банка и его передачи в течение долгого времени и в терминах нерационального использования ресурсов, вызванного искусственно низкими процентными ставками.
Эта теория делового цикла была раскритикована Кейнсом и его последователями. С тех пор «австрийская теория делового цикла» критиковалась сторонниками теории рациональных ожиданий и другими представителяминеоклассической экономики, которые указывали на нейтралитет денег в теории делового цикла. Хайек, в своей книге «Прибыль, процент и инвестиции» (англ. «Profits, Interest and Investment»), которую он написал в 1939 году, дистанцировался от позиции других теоретиков австрийской школы, таких как Мизес и Ротбард.
Исследования в других областях[править | править вики-текст]
Философия и политика[править | править вики-текст]
Во второй половине своей жизни Хайек внес большой вклад в социальную и политическую философию, который был основан на его взглядах относительно границ человеческого знания[10] и идее естественного порядка. Он агитирует в пользу общества, организованного вокруг рынка, в котором механизм государства используется для того чтобы внедрить в жизнь юридический порядок (состоящий из абстрактных правил, а не специфических команд) необходимый для функционального свободного рынка. Этими идеями насыщена моральная философия, полученная из эпистемиологических выводов относительно врожденных пределов человеческих знаний.
В его философии, которая имеет много общего с выводами Карла Поппера, Хайек был очень ответственен по отношению к тому, что он назвал наукообразием: ложное понимание методов науки, которое было по ошибке создано общественными науками. Это ложное понимание противоречит методам подлинной науки. Хайек указывает, что большая часть науки дает объяснение сложным многовариантным и нелинейным явлениям и что социология экономики и естественного порядка сходна с такими сложными науками как биология. Эти идеи были развиты в книге «Контрреволюция науки. Этюды о злоупотреблениях разумом» (1952) и в некоторых из более поздних эссе Хайека в научной философии, такие как «Degrees of Explanation» и «The Theory of Complex Phenomena».
В «Исследовании основ теоретической психологии» (1952), Хайек независимо развивал модели обучения и памяти — идеи, которые он изначально обдумывал в 1920 году, до его исследований в экономике. «Встраивание» синапса в общую теорию мозговой деятельности получило развитие в неврологии, когнитивистике, информатике,бихевиоризме, и эволюционной психологии.
Теория культурной эволюции и роль религий[править | править вики-текст]
Хайек расширил свою критику социализма с помощью теории культурной эволюции и человеческого сосуществования в обществе с разделением труда и тем самым существенно повлиял на развитие эволютивной экономики.
Ценности, по мнению Хайека, если и являются плодом человеческих усилий и разума, то лишь в небольшой мере. Их существование обосновано тремя причинами: они биологически «унаследованны», культурно «опробованы» и лишь в последнюю очередь и с наименьшим влиянием рационально «спланированны». Поэтому развитые традиции являются в репродуктивном и адаптивном смысле чрезвычайно эффективными и теоретиками социализма недооцениваются, в то время как возможность воплощения идеального общества переоценивается.
Религии играют постольку решающую роль в эволюции человека, поскольку их селекция и «естественный отбор» происходит не с помощью рациональных аргументов, а в зависимости от их репродуктивных качеств как результат религиозной веры и успешной адаптации к соответствующей среде. Не каждая религия по мнению Хайека может быть одинаково успешной (коммунизм по его мнению тоже является отмирающей религией), но в их соперничестве всегда побеждает то религиозное движение, которое успешно способствует размножению и развитию экономики. Свободу вероисповедания Хайек считает главной основой и задачей либерализма. В её рамках могут возникать и соперничать различные микросообщества, что в свою очередь приносит успех и для всего макросообщества в целом.
Отношение к религии[править | править вики-текст]
Хайек был агностиком[6]. Об отношении к религии в своей последней работе Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма он написал так:
Я долго колебался, но в конце концов решил сделать это признание личного характера, поскольку поддержка откровенного агностика может помочь верующим с большей твердостью придерживаться тех выводов, которые оказываются для нас общими. Возможно, то, что люди подразумевают, говоря о Боге, является всего лишь персонификацией тех традиционных моральных норм и ценностей, что поддерживают жизнь их сообщества. Теперь мы начали понимать, что тот источник порядка, который религия приписывает человекоподобному божеству, — предлагая своего рода карту или путеводитель, помогающий отдельной части успешно ориентироваться внутри целого, — не находится вне физического мира, но является одной из его характеристик, правда, слишком сложной, чтобы какая-либо из составных частей этого мира сумела составить его «картину» или «образ». Поэтому религиозные запреты на идолопоклонство, то есть на создание подобного рода образов, вполне справедливы. Не исключено, тем не менее, что большинство людей способно воспринимать абстрактные традиции только как чью-то личную Волю. В таком случае не будут ли они склонны усматривать эту волю в «обществе» в век, когда более откровенная вера в сверхъестественные силы отвергается как суеверие?
От ответа на этот вопрос может зависеть выживание нашей цивилизации.
