Проблема взаимосвязи человека и техники в истории философии и культуры в известном смысле традиционная. При этом обычно высказывались не только восторженные мысли о технике, ее могуществе и тех перспективах, которые она открывает людям в свое развитии, но и опасения, что техника может поработить человека. И чем большие успехи имела техника, тем эти опасения были все более громкими . Еще Аристотель, а затем Г. Уэллс и О. Шпенглер писали о том, что машины могут выйти из под контроля людей и сделать их своими рабами. Но особенно злободневной эта проблема стала в философии экзистенциализма, в центре которой - человек, его ценности и интересы.
Н. А. Бердяев в своей работе "Человек и машина" прямо писал, что "не будет преувеличением сказать, что вопрос о технике стал вопросом, о судьбе человека и его культуры" [2, с. 147]. Техника, писал он, есть средство деятельности человека. Между тем часто средства жизни подменяют цель. Творение восстает против своего творца - человека, не подчиняется ему. Машина хочет, чтобы человек принял ее образ и подобие. Н. А. Бердяев верно подметил противоречивое воздействие техники на человека, которая с одной стороны несет с собой комфорт и облегчает труд человека, а с другой - уничтожает индивидуализацию, разрушает красоту старого мира, делает производство вещей анонимным. Если вначале человек был рабом природы, затем рабом государства, национального единства и классов, то теперь он становится рабом техники, в которую незаметно превращается и сам человек.
К. Ясперс также отмечает амбивалентное воздействие техники на человека и его деятельность. Техника сокращает затраты труда, пишет он, но вместе с тем усиливает его интенсивность. Величию творческого созидания в техническом мире противостоит зависимость творческого применения результатов этих творческих исканий. Теряется перспектива труда, его цель и смысл, человек становится как бы частью машины, техника заставляет человека до предела напрягать свои силы, он сам становится одним из видов сырья, подлежащего целенаправленной обработке. Человек уже не может освободиться от воздействия созданной им техники, "человек попал под ее власть, не заметив, что это произошло и как это произошло" [15, c. 139]. Судьба человека, утверждал К. Ясперс, зависит от того, подчинит ли он себе технику и последствия ее развития.
Подобными тревожными мыслями полна западная философия техники. Справедливости ради заметим, что в работах Н. А. Бердяева, К. Ясперса и других экзистенциалистов вовсе не утверждается бессилие человека перед демонией техники. Отмечая, что человек стал рабом машины, они утверждают необходимость освобождения человека от этого рабства, возможность этого освобождения посредством активной человеческой деятельности. Так, М.Хайдеггер, касаясь взаимоотношения человека и машины, указывая на опасность того, что человеческое существо поступает теперь прямо в руки существу техники, подчеркивает, что человек не бессилен перед техникой. Рассуждения западной философии техники о демонии техники над человеком с одной стороны отражают те негативные явления, которые вызваны бурным техническим прогрессом (правда часто в явно преувеличенной форме), а с другой - служат предупреждением обществу о той потенциальной угрозе, которая таится в техническом прогрессе если он выйдет из под социального контроля. Каково же действительное взаимоотношение человека и техники с точки зрения философии техники?
Вполне очевидно, что человек вынужден создавать технику и пользоваться ею с целью дополнять, усиливать свои естественные органы искусственно созданными средствами, техникой. Это обстоятельство свидетельствует о том, что человек представляет собой крайне несовершенное орудие для выполнения технических функций. Его историческая роль в этом отношении - роль временного заменителя, которую он со временем уступает технике, оставляя за собой право, определять ее развитие и функционирование для достижения определенных целей.
В технике материализуются идеи человека. Она - орудие человеческой деятельности. Поэтому хотя техника как бы восполняет "несовершенство" естественных органов человека, она имеет смысл лишь постольку, поскольку включена в человеческую деятельность, служит удовлетворению материальных и духовных потребностей людей. Только это обстоятельство заставляет технику быть не грудой камня, металла, пластмассы и пр., а находиться в движении, определенным образом функционировать. По словам известного обозревателя В. Цветова, который многие годы провел в Японии крупная японская фирма "Мацусита дэнки" понимает, что "чем выше и ярче высоты научно-технического прогресса, тем важнее становится человек, без которого роботы, ЭВМ станки с числовым программным управлением - не более чем замысловатая груда металла" [18 , c. 37].
По мере совершенствования техники человек имеет возможность более рационально ее использовать, т.е. в большей степени подчинять технику своему контролю. Создавая все более сложные технические устройства, человек повышает эффективность их использования, КПД их работы и вместе с тем тратит все меньше энергии для приведения их в движение. По сути, речь идет об изменении содержания и характера труда когда орудия труда превращаются "из орудий человеческого организма в орудия механического аппарата" [8, c. 389].
С точки зрения философии техники человек и машина представляют собой диалектическое единство. Действительно, человек и машина едины: человеческое существование, его деятельность невозможны без орудий этой деятельности, в частности машин. Но и машина имеет свой смысл, поскольку она является средством деятельности человека и при помощи ее последний осуществляет цель своей деятельности. Вместе с тем, человек и машина противоположны: в машине идеи человека материализованы, приобрели форму объективной реальности существующей вне и независимо от сознания людей. Создавая машину, человек свои собственные идеи и цели отделяет от себя.
Рассмотрение техники как средства деятельности людей позволяет сделать вывод не только о том, что развитие техники можно понять лишь в системе "человек-техника", но и о том, что это развитие является закономерным процессом, определяется совокупностью законов, среди которых важную играют внутренние специфические законы. Эти законы возникают на основе внутренних противоречий техники, которые формируются в процессе взаимодействия общества с природой.
Отмечая, что распределение функций между человеком и техническими устройствами является важнейшей чертой человеческой деятельности, С.М. Шалютин подчеркивает, что "механизация нового класса функций выступает как важная сторона качественного преобразования самой деятельности человека"[13, c. 103].
Важно иметь в виду, что создавая и совершенствуя технику, передавая ей все большее и большее количество своих функций, человек развивает самого себя и техника выступает, таким образом, не только как средство деятельности человека, но и как средство его развития.
В древнегреческой философии словом «техне» обозначали мастерство, искусство, понимаемое как умение нечто сформировать, создать из естественного материала. Язык античной эпохи зафиксировал то обстоятельство, что вечным спутником собственно человеческой жизни является наличие тех предметов и тех процедур, которые позволяют преобразовывать «природное» («физис») в «человеческое». Человек – это производящее существо, создающее собственную предметную среду, позволяющую реализовать его потребности и достигать ту или иную цель.
Фундаментальное свойство техники, которое можно было бы назвать принципом преобразования - техника есть то, при помощи чего человек преобразует природу, самого себя, общество.
Чем человек воздействует на объекты, изменяя их – это техника. И как именно он воздействует – это тоже техника, но уже обнаруживающая себя как технология.
Современный мир – это «технизированное» пространство и «технологизированное» время. Исчезни сегодня техника – исчезнет и человек. Мы живем и действуем не в первозданном мире природы, а в«техносфере».
Привлекательны и актуальны идеи о периодизации развития техники, предложенные отечественным исследователем Г.Ф. Сунягиным. По его исторической типологии этапы изменения техники заданы определенным типом труда. Наиболее полно качественные грани в истории техники обнаружились с появлением машинного производства. Выразительную роль в воссоздании «технизированного» воззрения на мир сыграли такие технические новшества позднего европейского средневековья, как часы, стекло и книгопечатание.
Часы позволили выйти из природных циклов, из органического времени. Стекло привело к осознанию однородности пространства. Произошла его «десакрализация». Печатный станок изменил всю систему коммуникации, унифицировал знаково обозначенную реальность.
Отношение человека к миру техники неоднозначно. Так, до наших дней дошли идеи недоверия, враждебности к технике технофобии. В древнем Китае были старцы-мудрецы, предпочитавшие носить воду из реки в бадейке, а не пользоваться техническим приспособлением – колесом для водочерпания. Они мотивировали свои действия тем, что, используя технику, попадаешь от нее в зависимость, утрачиваешь свободу действий. Дескать, техника, конечно, облегчает жизнь и делает ее комфортнее, но плата за это непомерна – человеческое «я» порабощается.
Мыслители разных направлений не раз высказывали и продолжают высказывать опасение о возможном выходе техники из-под контроля людей.
Механизация и моторизация проникают в нашу жизнь, делают подчас человека своеобразным гибридом организма и технического устройства. Стоит, например, оценить воздействие современных транспортных систем. Автомобиль во многих странах – показатель уровня престижности, вожделенная цель, символ успеха. Автомобильная промышленность и транспортная система становятся одним из основных потребителей нефтяных ресурсов, цветных и черных металлов, занимая главенствующее положение в индустриальной системе. Их интересы во многом формируют внутреннюю и международную политики, финансовые отношения, быт и нравы.
Вторжение техники во все сферы человеческого бытия – от глобальных до сугубо интимных – иной раз порождает безудержную апологию техники, своеобразную идеологию и психологию техницизма. Широко пропагандируется идея о том, что человек и человечество так же, как и механизмы обладают системным свойством, могут быть промерены техническими параметрами и представлены в технологических показателях.
Для техницизма характерно стремление любые проблемы (мировоззренческие, нравственные, политические, педагогические и т.п.) разрешать по образцу алгоритмов технического знания, о чем красноречиво свидетельствует выражение «это только дело техники».
Техника демонична, мир – это «мегамашина» – таковы исходные тезисы техницизма как образа мыслей, согласия с самоподчинением технике.
Развитие техники, как отмечалось в мировой философии (Ж. Эллюль) подчас порождает ситуацию абсурда. Так, например, стремительное распространение коммуникационных технических сетей (телефон, радиотелефон, компьютерные сети) опережает возможность их значимого и ответственного наполнения. Могучие технические средства распространяют банальности, забиваются мелочной, пустой, бессодержательной информацией. Многие технические инновации (изобретения, конструкторские разработки) подчас опережают свое время, оказываются экономически невыгодными. Массовое количество технических приспособлений, их внедрение в производство и быт опережают интеллектуальный (и особенно нравственный) уровень массового сознания. Возникает необходимость включения в технические системы ограничителей, обеспечивающих безопасность, того, что англичане называют «фул пруф» (защита от дурака). Забитость техникой всего потока жизни умножает катастрофы, аварии, трагические происшествия.
И все же технический прогресс при всей его жесткости неостановим. И если где-либо можно говорить о видимом действительном прогрессе (восхождении от простого к сложному, от низшего к высшему), то это в области роста и развития техники.
Культурный шок, частичное принятие, инновация как неотъемлемая часть культуры. Развитие техники рождает технофобию и технофилию.Еще в прошлом веке в философии начал складываться антропологизм (антропологический принцип), при котором в центр рассмотрения закономерностей мироздания начали ставить человека с его сознательной деятельностью, эмоциональной сферой, логикой, идеалами, целями и формами жизнеобеспечения. Это особенно значимо прозвучало в трудах Л. Фейербаха. Тайны человеческого поведения долгое время были предметом изучения преимущественно медиков, философия же строила свои предположения в достаточной мере умозрительно. Труды Зигмунда Фрейда дали возможность увидеть человека как систему взаимодействия бессознательного и сознательного начал. Его теория возникла из практики лечения различных неврозов, но затем составила одно из первых учений о структуре личности, где Фрейд выделил три компонента: «оно», «эго» (или «я») и супер-эго («сверх-я»). «Оно» включает в себя инстинкты, требующие мгновенного удовлетворения, «эго» регулирует ответные реакции человека в целях его самосохранения, «супер-эго» базируется на моральных нормах, усвоенных сознательно или бессознательно в процессе воспитания, поэтому для анализа поведения личности в системе психоанализа так важны воспоминания детства. Даже при том, что Фрейд часто строил откровенно мифологические представления о человеке, культуре, художественном творчестве и другом, он впервые начал рассматривать человека в различных формах его взаимодействия с окружающим миром. Его работы «Психология масс и анализ человеческого Я», «Тотем и табу», «Неудовлетворенность в культуре» были одной из первых попыток объяснения многих культурных феноменов через особенности человеческой психики.
Проблемой человека, как и в прошлые времена, занята и философия, так или иначе пытающаяся преодолеть ограниченность подобного рода теорий предыдущих времен. Духовный кризис конца XIX— начала XX века поставил вновь вопрос о смысле жизни, как это было на сломе эпох в далекий период эллинизма. Прежние идеалы рухнули, новые либо еще не сложились, либо не получили всеобщего признания. Марксистская идеология рабочего класса видела цель и смысл человеческой жизни в борьбе против частной собственности, в таком изменении мира, при котором класс, производящий все материальные ценности, смог бы владеть ими. Эти взгляды не были чем-то инородным в европейской культуре. Рабочий класс, сложившийся только в начале прошлого века, представлял собою реальную силу, способную придти к власти и изменить мир. Не будем вдаваться в анализ того, насколько соответствовала действительности эта идея. Мир уже знал идеи, представлявшиеся в свое время единственно верными, но не получившие подтверждения практикой. XX век пока не дал своего окончательного заключения по этому поводу. История продолжается, и она еще может дать шанс для осуществления главной марксистской идеи — власти в обществе тех, кто созидает. Европейский рабочий класс выступил объединенно в начале века: революционные процессы сотрясали Германию, Италию, Испанию, Болгарию, духовная жизнь Франции во многом была связана с коммунистическими идеями и борьбой за них. В условиях всеобщего упадка, пессимизма и робких ожиданий коммунистическая идея была единственной идеей, несущей в себе определенный оптимизм и конкретные цели. Следует отметить, что и в системе коммунистического взгляда на мир были значительные разночтения по поводу сущности, смысла борьбы, форм и путей ее реализации.
Другая ветвь философских взглядов на человечество и его судьбы была более пессимистической. Экзистенциализм не видел возможности для человека быть понятым в обществе, в его повседневной деятельности. Только в экстремальной ситуации или в смерти, считали сторонники таких взглядов М. Хайдеггвр (1889—1976), К. Ясперс, Ж.-П. Сартр (1905—1980), А. Камю, человек может наиболее полно выразить себя, хотя и быть не понятым. Альбер Камю (1913—1960) в книге «Человек бунтующий» сравнивает жизнь человека с трудом Сизифа, бессмысленно вкатывающего свой камень на вершину; так же, как и труд Сизифа, жизнь не имеет смысла, и если хоть что-нибудь может быть значимо, то это бунт против бессмыслицы и одиночества, бунт как процесс, ибо все, кроме бунта, абсурдно. Для экзистенциалистов человек становится во многом страдательной величиной, испытывающей на себе жестокие рамки действительного мира. Карл Ясперс (1883— 1969) рассматривает человека как неповторимую уникальную единицу, как ценность не со стороны его деятельности, а как раз в индивидуальной значимости его внутреннего мира. Для Ясперса важным является философская вера — такой способ отношения человека к миру, который может быть единственным «противоядием против рационалистических утопий, претендующих на создание рая на земле, но в действительности разрушающих нравственные и культурные традиции и ввергающих в ад братоубийственных войн и взаимного недоверия тех, кто эти утопии пытается реализовать».
Этот же пессимистический мотив звучит и в культурологических теориях, например, в книге О. Шпенглера «Закат Европы» Шпенглер делает вполне понятную в XX веке попытку проанализировать пути дальнейшего развития Запада. Он не смог принять привычные для эпохи понятия, такие, как разумность, гуманность, просвещение, свобода народов и прочее. Для него очевидно, что эти ценности не являются реалиями времени и нет надежды, что станут таковыми. Шпенглер полагал, что развитие техники чревато деградацией духовных ценностей, и рассматривал дальнейшее развитие Европы только как закат культуры, которая уже миновала пору своего становления и расцвета. Он считал, что культура — это организм, живущий примерно тысячу лет. Поэтому, выделив в мировой культуре восемь культур (египетскую, индийскую, вавилонскую, китайскую, грекоримскую, византийско-арабскую, западноевропейскую, культуру майя), Шпенглер считал, что европейская культура подошла к своему пределу, за которым должны последовать распад и умирание.Другие культурологи века (Швейцер, Вебер) не делали таких пессимистических выводов, полагая, что упадок культуры не является фатальным для любого общества (Швейцер), что европейскую культуру нельзя мерить рамками прежних времен, поскольку появились новые ценности культуры и новые критерии ее рассмотрения, поэтому о ее гибели не может идти речь
Эти и другие проблемы европейского человека XX века более ярко, чем в философских и других научных системах, отразились в искусстве.
