эти и многие другие писатели и поэты эмигрировали из России в молодом или совсем юном возрасте, некоторые прошли через страшный опыт Гражданской войны, навсегда пошатнувший в них веру в традиционное ценностное обоснование мира и жизни.
Формирование личности и выбор эстетического кредо этих художников в значительной мере довершались уже в обстановке эмигрантского существования, когда «человек остался без всякой опоры, без какой-либо поддержки где бы то ни было, откуда бы то ни было» (Г. В. Адамович), -- в условиях, единственным преимуществом которых была полная свобода начинающего литератора в своих духовных и эстетических исканиях. Отсутствие громкого имени и возможностей публиковаться, коими в той или иной мере располагали литераторы старшего поколения, сам статус эмигранта, сопряженный с социальной неустроенностью, часто -- с нищетой и бедствованием, с одной стороны, а с другой -- обостренное ощущение пребывания внутри чужой, доминирующей культуры -- способствовали обособлению «детей эмиграции» на фоне русского литературного зарубежья, а также рождению и формированию в их среде ментальности совершенно особого качества, впитавшей и причудливо совместившей в себе «многое не только от русской, но и от западной классики <...> не только от своих литературных современников-соотечественников, но и от современников европейцев, наконец, не только от „эстетики словесного творчества", но и от экзистенциального чувства живого и зачастую трагического бытия».
Позже для этих художников возникнет определение «незамеченного поколения». Оно будет введено В.С. Варшавским, посвятившим идеологической и творческой деятельности младоэмигрантов книгу с таким названием. Не замыкаясь на характерной для старшего поколения идее возрождения исторического прошлого России, ведя напряженный творческий поиск, наблюдая за пореволюционными литературными явлениями, реципируя как чужое, но при этом активно ассимилируя и используя языковое и культурное окружение своего ареала, писатели и поэты младшего поколения уходили и от традиционной эмигрантской тематики, связанной с ностальгией по утраченным традициям и быту, и, что самое главное, от эстетических канонов, сложившихся к началу -- середине 1920-х годов, выводили эстетику на иной, новый этап ее эволюции. Однако этим затруднялось их вхождение в литературу: поэтическое новаторство фактически не получало необходимого критического отклика, попросту не замечалось, поскольку главным читателем «детей эмиграции» оставалось старшее поколение русского зарубежья, ориентированное преимущественно на восприятие традиционных литературных произведений. Ощущение двойного одиночества и заброшенности усиливало трагизм мироощущения, одним из частных выражений чему стала подчеркнутая актуализация экзистенциального аспекта литературного произведения. Попытки качественного преобразования эстетики, экспериментирование с сюжетом и формой произведения (В.С. Варшавский повествует о том, что ставшие после Второй мировой войны модными на Западе теория «антиромана», недоверие к классическому роману, вплоть до идеи белой страницы -- все это еще в 1920--1930-е годы обсуждалось молодыми русскими зарубежниками) сочетались с пониманием литературы как достояния, прежде всего, внутреннего существования человека, человеческого духа, и с небывалым до той поры вниманием к этому плану внутреннего мира, то есть не столько к чисто психологической природе и реальности сознания человека, сколько ко внутренним духовным, экзистенциальным возможностям личности.
