Октябрьская революция 1917 г. была воспринята Цветаевой как катастрофа, восстание сил сатаны. Послереволюционные годы и период гражданской войны стали чрезвычайно сложными в биографии поэтессы. Из-за голода и лишений они были вынуждены отдать в приют маленькую дочь, которая там умерла. Сергей Эфрон ушел в белую Добровольческую армию, и на протяжении нескольких лет от него не приходило ни единой весточки. Марина Ивановна и Ариадна жили не только в голоде и холоде, но и страдали от одиночества. В литературной среде Цветаева, как и раньше, была сама по себе, статус супруги белого офицера вынуждал жить в постоянном напряжении, и положение усугублялось ее прямотой, резкостью характера. Она писала произведения, сочувствующие белому движению (в частности, цикл «Лебединый стан»), и на публичных вечерах декламировала их, не скрываясь.
Сергей Эфрон после разгрома армии Деникина обосновался в Праге и поступил в местный университет. В мае 1922 г. Цветаева и ее дочь Ариадна получили разрешение уехать за границу. Пожив немного в Берлине, семья на три года переехала в Чехию, в предместье Праги. Годы эмиграции были наполнены всевозможными проблемами, постоянной нуждой и сильной ностальгией. За весь эмигрантский период биографии время пребывания в Чехии при всех тяготах стало для Цветаевой самым приятным. Она навсегда влюбилась в эту страну, именно там впервые увидел этот мир их сын Георгий. Кроме того, подъем наблюдался и в творчестве, был опубликован целый ряд книг, в частности, «Стихи кБлоку», «Царь-девица», «Психея» и др. После него последовал заметный спад в количестве публикаций.
В 1925 г. Эфрон и Цветаева переехали в Париж, однако во французской столице поэтесса испытывала дискомфорт, что было связано с деятельностью ее супруга. В адрес Эфрона раздавались обвинения, что он являлся агентом НКВД, принимал участие в заговоре против сына Троцкого, Л. Седова. Несмотря на это, Марина Цветаева продолжала интенсивно писать, и именно в эмиграции было написано большинство ее сочинений, причем не только стихи и поэмы, но и эссе («Мой Пушкин», «Искусство при свете совести»), очерки мемуарного характера («Повесть о Сонечке», «Дом у старого Пимена»), трагедии «Федра» и «Ариадна» с использованием сюжетов античных трагиков, воспоминания о А. Белом, М. Волошине, М. Кузмине. Именно прозаические сочинения преобладали в ее творчестве в 30-х гг., и именно проза пользовалась в эмигрантской среде большей популярностью, нежели стихи. В большинстве своем творения эмигрантских лет не были изданы. «После России», состоявший из стихов 1922-1925 гг. и вышедший в Париже в 1928 г., стал последним прижизненным ее стихотворным сборником.
Сама Цветаева определяла причины преследовавших ее неудач в эмиграции чужеродностью среды, тем, что она была и оставалась по духу русским человеком. Отношения с эмигрантами у нее действительно не складывались: вначале она была для них своей, но затем оказалась в одиночестве - во многом из-за независимости, фанатичного увлечения поэзией, бескомпромиссности, нежелания примыкать к какому-либо из политических или поэтических течений. Ее, жившую с семьей в крайней нужде, практически некому было поддержать.
Трансгрессивность — самая суть творческого метода Цветаевой. Она не признает границ ни в творчестве, ни в жизни — ни между строками или строфами стихотворения, ни между воображением и реальностью (или тем, что другие считают реальностью), ни даже между неодушевленными предметами и людьми: «Сам стань мостом, или пусть мост станет тобою...» Она отвергает все, полученное из вторых рук, абсолютно все, что не мое (т. е. ее собственное), любую уже опосредованную речь или манеру говорить. Это настойчивое неприятие всего и вся, не порожденного в ней самой, может казаться внешним выражением (своего рода стенограммой) глубоко внутреннего чувства бесконечной алхимической трансмутации своею духовного и, возможно, материального «я» со всем, что наполняет мир вокруг нее и в ней самой. Цветаева одинока: «Совсем одна — с моим голосом» (VII, 360), как горько сетует она в одном из писем 1930-го года. Живя в мире поэзии, она искала тот
|
(Неизд, 344) |
и мечтала о пожизненном, нашедшем пристанище на этом острове супружеском союзе голоса Бориса Пастернака и своего голоса.
На мой взгляд, Цветаева всегда тосковала и по голосу идеального читателя. Она жаждала и искала читателей, которые смогут преодолеть заграждения (зашифрованность), которые она, Цирцея от поэзии, возводила вокруг своего уединенного зачарованного острова, неприступной твердыни поэта. И чем недоступнее ее укрепления, тем больше желание, чтобы они были взяты, а она наконец понята. Понята не как женщина — она не воспринимала себя как женщину, принеся в жертву поэзии (и своему гению) женственность и любовь. Она искала понимания своей истинной природы: она поэт и для своего Черта «его девочка, его чертова сироточка»
