Сразу после войны было сказано, что погибло 6 млн человек.
В 1965 г сказано, что погибло 20 млн
В 1992 – 27 млн
-Постепенно проза о войне представлялась через призму историзма.
-Шло эстетическое развитие литературы для всех тематических пластов.
-Само понимание трагического отсутствовало в советской литературе. В произведениях о ВОВ появилось. Углубление в психологию.
-Связь с традицией.
Военная проза обновила, освежила, представила традиции и др. рус. лит, и последующие.
Первый пик литературы о войне сразу после войны – 1945 год. Доминанта – подвиг и народ. Б. Полевой «Повесть о настоящем человеке», но проникнута советской пропагандой. А. Фадеев «Молодая гвардия»; эта книга стала образцом. Фадеев не мог владеть всеми документами, поэтому им были показаны некоторые фактические неправильности. Виктор Некрасов «В окопах Сталинграда». Платонов «Возвращение» («Семья Ивановых»).
Второй пик – середина 50-х – начало 60-х гг. Доминанта – человек на войне. «Лейтенантская проза», войдя в состав «военной прозы», задала главные ориентиры художественных поисков для этого жанра. Первой в ряду подобных произведений стала повесть В. Некрасова «В окопах Сталинграда» (1946). Ее отличала достоверность. В ней отразился дорогой ценой оплаченный опыт офицеров с «передка», безымянных защитников Сталинграда, которые, не жалея себя, сражались за каждый клочок родной земли. Именно эта повесть и стояла у истоков «лейтенантской прозы», более чем на десятилетие опередив последующие за ней «Горячий снег» (1965 – 1969) Ю. Бондарева, «Навеки девятнадцатилетние» (1979) Г. Бакланова, «Убиты под Москвой» (1961) К. Воробьева. Их авторы испытали сами то, о чем писали. Но правда, рассказанная ими, была встречена критикой в штыки. «Писателей обвиняли в «дегероизации» подвига, пацифизме, преувеличенном внимании к страданиям и смерти, излишнем натурализме описаний». Критики не замечали, что усмотренные «недостатки» были порождены прежде всего болью за человека, оказавшегося в нечеловеческих условиях войны. В романе «Горячий снег» Ю. Бондарев попытался развить традиции «лейтенантской прозы» (тем более что она к этому времени переживала определенный кризис). Герои романа гибнут, не дожив, многого не узнав. Но (и это самое важное) они узнали главное: истинную ценность дружбы и любви, каждого мига жизни, прошли проверку на человечность через испытание огнем. Такая «проверка на человечность» определила лицо военной прозы 60-х – 70-х гг. Но зачастую это выражалось и в романтизации образов героев (как в повести Э. Казакевича «Звезда»). В повестях Б. Васильева, в частности, в повести «А зори здесь тихие». Главные герои повести – пять молодых девушек погибают на войне, защищая своих родных, близких, любимых, Родину.
Третий пик лит. о войне – 1970-е. Доминанта – трагическая цена победы.
Экзистенциальные, бытийные конфликты. Война показана как часть истории. В. Быков
Четвёртый пик - Новая концепция войны появляется в 90-е годов. Нет цензуры, поэтому пишут о том, о чем раньше нельзя было сказать (например, деятельность СМЕРШ). Кондратьев говорит о штрафных батальонах.
В 90-е годы:
В. Астафьев «Проклятые и убитые»
Г. Владимов «Генерал и его армия»
А. Солженицын «Желябугские выселки»
Л. Бородин «Ушел отряд», 2003
Начала развиваться документальная проза о войне. В 50-е всплеск документальных жанров и в Германии, и в США, и во Франции.
Краткое содержание повести Василя Быкова «Сотников» (1970). Зимней ночью, хоронясь от немцев, кружили по полям и перелескам Рыбак и Сотников, получившие задание добыть продовольствие для партизан. Рыбак шёл легко и быстро, Сотников отставал. Ему вообще не следовало отправляться на задание — он заболевал: бил кашель, кружилась голова, мучила слабость. Он с трудом поспевал за Рыбаком.
Хутор, к которому они направлялись, оказался сожжённым. Дошли до деревни, выбрали избу старосты.
— Здравствуйте, — стараясь быть вежливым, поздоровался Рыбак. — Догадываетесь, кто мы?
— Здравствуйте, — без тени подобострастности или страха отозвался пожилой человек, сидевший за столом над Библией.
— Немцам прислуживаешь? — продолжал Рыбак. — Не стыдно быть врагом?
— Своим людям я не враг, — так же спокойно отозвался старик.
— Скотина есть? Пошли в хлев.
У старосты взяли овцу и не задерживаясь двинулись дальше.
Они шли через поле к дороге и внезапно уловили впереди шум. Кто-то ехал по дороге. «Давай бегом», — скомандовал Рыбак. Уже видны были две подводы с людьми. Оставалась ещё надежда, что это крестьяне, тогда все обошлось бы. «А ну, стой! — донёсся злой окрик. — Стой, стрелять будем!» И Рыбак прибавил в беге. Сотников отстал. Он упал на склоне — закружилась голова. Сотников испугался, что не сможет подняться. Нашарил в снегу винтовку и выстрелил наугад. Побывав в добром десятке безнадёжных ситуаций, Сотников не боялся смерти в бою. Боялся только стать обузой. Он смог сделать ещё несколько шагов и почувствовал, как ожгло бедро и по ноге потекла кровь. Подстрелили. Сотников снова залёг и начал отстреливаться по уже различимым в темноте преследователям. После нескольких его выстрелов все стихло. Сотников смог разглядеть фигуры, возвращавшиеся к дороге.
«Сотников! — услышал он вдруг шёпот. — Сотников!» Это Рыбак, ушедший уже далеко, все-таки вернулся за ним. Вдвоём под утро они добрались до следующей деревни. В доме, куда они вошли, партизан встретила девятилетняя девочка.
— Как мамку зовут? — спросил Рыбак.
— Демичиха, — ответила девочка. — Она на работе. А мы вчетвером тут сидим. Я самая старшая.
И девочка гостеприимно выставила на стол миску с вареной картошкой.
— Я тебя здесь хочу оставить, — сказал Рыбак Сотникову. — Отлежись.
— Мамка идёт! — закричали дети.
Вошедшая женщина не удивилась и не испугалась, только в лице её что-то дрогнуло, когда она увидела пустую миску на столе.
— Что вам ещё надо? — спросила она. — Хлеба? Сала? Яиц?
— Мы не немцы.
— А кто же вы? Красные армейцы? Так те на фронте воюют, а вы по углам шастаете, — зло выговаривала женщина, но тут же занялась раной Сотникова.
Рыбак глянул в окно и отпрянул: «Немцы!». «Быстро на чердак», — распорядилась Демичиха. Полицаи искали водку. «Нет у меня ничего, — зло отругивалась Демичиха. — Чтоб вам околеть». И тут сверху, с чердака, грохнул кашель. «Кто у тебя там?» Полицаи уже лезли наверх. «Руки вверх! Попались, голубчики».
Связанных Сотникова, Рыбака и Демичиху повезли в соседнее местечко в полицию. В том, что они пропали, Сотников не сомневался. Мучила его мысль о том, что они оказались причиной гибели вот для этой женщины и её детей... Первым на допрос повели Сотникова.
— Вы думаете, я скажу вам правду? — спросил Сотников у следователя Портнова.
— Скажешь, — негромко сказал полицай. — Всё скажешь. Мы из тебя фарш сделаем. Повытянем все жилы, кости переломаем. А потом объявим, что всех выдал ты... Будилу ко мне! — приказал следователь, и в комнате появился буйволоподобный детина, огромные его ручищи оторвали Сотникова от стульчика...
Рыбак же пока томился в подвале, в котором неожиданно встретил старосту.
— А вас-то за что посадили?
— За то, что не донёс на вас. Пощады мне не будет, — как-то очень спокойно ответил старик.
— Какая покорность! — думал Рыбак. — Нет, я все-таки за свою жизнь ещё повоюю.
И когда его привели на допрос, Рыбак старался быть покладистым, не раздражать зря следователя — отвечал обстоятельно и, как ему казалось, очень хитро. «Ты парень вроде с головой, — одобрил следователь. — Мы проверим твои показания. Возможно, сохраним тебе жизнь. Ещё послужишь великой Германии в полиции. Подумай». Вернувшись в подвал и увидев сломанные пальцы Сотникова — с вырванными ногтями, запёкшиеся в сгустках крови, — Рыбак испытал тайную радость, что избежал такого. Нет, он будет изворачиваться до последнего. В подвале их было уже пятеро. Привели еврейскую девочку Басю, от которой требовали имена тех, кто её скрывал, и Демичиху.
Наступило утро. Снаружи послышались голоса. Говорили про лопаты. «Какие лопаты? Зачем лопаты?» — тягостно заныло в Рыбаке.
Дверь подвала отворилась: «Выходи: ликвидация!» Во дворе уже стояли полицаи с оружием на изготовку. На крыльцо вышли немецкие офицеры и полицейское начальство.
— Я хочу сделать сообщение, — выкрикнул Сотников. — Я партизан. Это я ранил вашего полицая. Тот, — он кивнул на Рыбака, — оказался здесь случайно.
Но старший только махнул рукой: «Ведите».
— Господин следователь, — рванулся Рыбак. — Вы вчера мне предлагали. Я согласен.
— Подойдите поближе, — предложили с крыльца. — Вы согласны служить в полиции?
— Согласен, — со всей искренностью, на которую был способен, ответил Рыбак.
— Сволочь, — как удар, стукнул его по затылку окрик Сотникова.
Сотникову сейчас было мучительно стыдно за свои наивные надежды спасти ценой своей жизни попавших в беду людей. Полицаи вели их на место казни, куда уже согнали жителей местечка и где сверху уже свешивались пять пеньковых петель. Приговорённых подвели к скамейке. Рыбаку пришлось помогать Сотникову подняться на неё. «Сволочь», — снова подумал про него Сотников и тут же укорил себя: откуда у тебя право судить... Опору из-под ног Сотникова выбил Рыбак.
Когда все кончилось и народ расходился, а полицаи начали строиться, Рыбак стоял в стороне, ожидая, что будет с ним. «А ну! — прикрикнул на него старший. — Стать в строй. Шагом марш!» И это было Рыбаку обыкновенно и привычно, он бездумно шагнул в такт с другими. А что дальше? Рыбак провёл взглядом по улице: надо бежать. Вот сейчас, скажем, бухнуться в проезжающие мимо сани, врезать по лошади! Но, встретившись с глазами мужика, сидевшего в санях, и почувствовав, сколько в этих глазах ненависти, Рыбак понял: с этим не выйдет. Но с кем тогда выйдет? И тут его, словно обухом по голове, оглушила мысль: удирать некуда. После ликвидации — некуда. Из этого строя дороги к побегу не было.
