Яркими последователями символического искусства стали поэты народного направления – Есенин, Клюев, предпринявшие серьезную попытку соединить свое творчество с древней мифологией и опытами предшествующей лирики на современной фольклорно-песенной основе. Это явилось логической закономерностью в их духовном развитии, что органично доказывало неотъемлемость символизма от национально-художественного мироощущения XX века.
Поначалу ведущую роль в изобразительной системе Сергея Есенина играло цветовое определение, непосредственно сочетая в себе отвлеченную мысль с живописной вязью. Прикрепляясь к предметам и явлениям внешнего мира, оно сообщало им необыкновенную художественную полноту и свежесть. Цвет в этом случае обретал глубинное смысловое значение; им передавались тончайшие эмоциональные оттенки, интимные движения души: «желтые поводья месяц уронил»; «черная глухарка к всенощной зовет»; «церквами у прясел рыжие стога».
Свои звучные краски поэт брал из мира русской природы и жизни. Он видел их в весеннем утре родного рязанского края и в золотой деревенской осени, в обыденных предметах крестьянского быта и в основанной на орнаментальной образности народной поэзии.
Не сразу определился тип художественной мысли Есенина. Основным принципом изложения стала поэтизация обыкновенного, повседневно-будничного. В возвышенном свете показывались Россия крестьянская, деревенская, с ее раздольными просторами, реками, нивами, озерами, то есть мир, который сам есть природа. Предметом изображения у поэтов есенинско-клюевской плеяды была живая сельская действительность – равнины, реки, приволжские горы, рязанские луга, заонежские озеpa, пошехонские леса, далекие звезды, затонувшие в глубинах саратовского поднебесья. Русь, Россия, «малая», тихая родина сделалась сердечной привязанностью этих лириков. В своих задушевных стихах они вспоминали всю сохранившуюся с седых времен старину: вековые обычаи, нравы, неприхотливый крестьянский быт, песни, пляски, хороводы. Писатели из народа выходили самобытно, талантливо на дорогу классических традиций Пушкина, Лермонтова, Кольцова, Некрасова, Тютчева. В своих стихах они успешно осваивали мотивы философско-романсной лирики «золотого века», но в изображении трагизма национальной жизни пошли далее ее. События двух русских революций глубоко встревожили их умонастроение; ими все более овладевало естественное чувство тревоги за судьбы России. Все это в полном родстве с символической образностью влилось широким потоком в новокрестьянскую поэзию.
Идея преображения мира стала сюжетообразующей в произведениях Есенина конца 1910-х годов. Она формировала движение темы, образный строй стиха, его интонацию, лексику.Само содержание идеи включало духовное возвышение нации через живое и вечное поэтическое слово, скрытое в глубинах народных сказаний и мифов. Последнее виделось поэту пророчески судьбоносным, ибо в нем находили выражение вольный дух русского человека, его извечная романтическая готовность к манящим миражам будущего: По мысли поэта, люди когда-то знали слово образное и чистое, удерживающее человечество от духовной пустоты и невежества; теперь им необходимо вспомнить свое былое нравственное величие и возродить на земле однажды потерянный рай. Путь к нему, по Есенину, необычайно сложен и драматичен; он известен певцу-пророку, который и запечатлел его в узорных витках своего колдовского орнамента. В тайне этого орнамента заключена тайна мира.
Есенин стремился раскрыть поэтический дух нации. Постижение его, по мнению автора, возможно через народную песню, легенду, сказку, притчу, миф. Певец рассчитывал преобразить духовный мир России через живое и вечное слово, скрытое в глубинах устных преданий, но утраченное текущей жизнью. Следы такого слова он пытался отыскать, однако, не только на земле, но и в среде иллюзорно-призрачной, заоблачной. И в этом ему должна была помочь вечная память Вселенной, сохранившая «отраженную в небесах историю», ее немеркнущие поэтические сведения о русском национальном характере и его драматической судьбе. Событийная нить в произведениях «космического» круга у Есенина крайне незамысловата: поэт поднимается в небо и там пытается прочесть историю мироздания. Его окружают облака, звезды, солнце, месяц, внизу видятся стога, леса и избы.
Мир из воздуха у Есенина всегда предметен; поэт проявлял удивительное умение заставить небо «земными вещами или рассыпать его на вещи». Но примечательно, что последние не становились от этого чрезмерно тяжелыми и громоздкими: напротив, материальное, осязаемое, отрываясь от земли, приобретало сказочную легкость и преображение. Обычный сельский быт и природа соединились с причудливым космосом; человеческая история перемещалась на небеса. Образ, почерпнутый из мифа, наделен у Есенина провидческой функцией. В нем в концентрированной форме запечатлен весь ход мирового бытия, вобравший в себя былое, настоящее и будущее. Но представлен он не в виде прямого, непосредственного изложения, а намекающими деталями, придающими стиху прихотливый рисунок. Ассоциации по внешнему сходству не играют заглавной роли в поэмах с пророческой темой. Метафора, возникшая на этой основе, рождена иными связями, источник которых следует искать в самом предмете сюжетного изложения – библейском образе потерянного и обретенного рая, земли, текущей «молоком и медом». Именно этот стержневой образ, прямо не названный в повествовании, и определяет весь «климатический стиль» поэмы. Есенину был известен и иной уровень поэтического мышления, когда язык как бы утрачивал свою традиционную знаковость и становился вещим. Тогда энергия, излучаемая словом, воспламеняла сердце певца, минуя его разум. Им словно глаголет сама тайна, и в поэзии оно доступно немногим.
В есенинской поэзии сложилось несколько типов сюжетно-образного изложения. Сочинения первой группы строились преимущественно в виде сценично-описательного сообщения на бытовую или природную тему. Метафорическая образность, вкрапленная в подобный текст, густо украшала стилевую канву его, но почти не оказывала влияния на ход лирического действия. Вторую группу составили стихи, в которых метафора определяет собой все течение поэтической мысли. Но особое место в творчестве Есенина заняли произведения, основанные на орнаментально-символической формуле. Тут все метафорические детали неразрывно соединены между собой. Одна подробность вызывает другую, а та, в свою очередь, посылает смысловую энергию третьей, вследствие чего и возникает образное кружево, органично опутывающее своей сетью не только данное повествование, но и другие стихи из общего тематического цикла. По такому принципу, собственно, и была написана поэтическая «библия» Есенина, связавшая орнаментальной образностью несколько однотипных поэм. Становление таланта Есенина происходило в атмосфере еще не утратившего своих позиций русского символизма, и это не могло не сказаться на жизненных и творческих исканиях поэта.
Иная, мистическая символика обволакивала лирику Николая Клюева.
Поэзия народного направления издревле связана с мыслью религиозной. Бог в представлении ее певцов – необъятная, всепорождающая и всеобъясняющая могучая сила; он нужен людям в такой же мере, как свет, воздух и пища. Многое переменилось в новокрестьянской поэзии Николая Клюева. Мир внешний уже не показывался в ней в чрезмерно обнаженном виде, а весь покрылся церковной знаковостью и уподоблениями. Вот характерные лирические ходы такого рода: лес – «часослов», сосна – «звонница», пташки – «клирошанки», березы – «свечки» и т. д. На этой почве возникли своеобычные вселенские события; заря, «задув свои огни», потускнела «венчиком иконным»; солнце, «заблудившись в темнохвойных коробах, износило лапчатый, золотой стихарь»; а ночной месяц был похож на «копьеносную конницу», которую «страстотерпец на запад ведет». Стих песнопевца, уходя в метафору, опирался на конкретные реалии из народного быта и образы традиционной культуры: туча – «пшеничная сайка», лог – «беленая печь». Если в предыдущей лирике природа занимала в сопоставительной конструкции зависимое положение (душа – «буря», любовь – «море»), то теперь она выдвинулась на первое место, сделавшись исходной реальностью, для которой подбирались сравнения из других сфер жизни: лесная чаща – «храм».
Клюев явился первым писателем на Руси, который так величественно возвысил поэзию народной религии и мифологии. Это было в известной степени движение художественной мысли назад, в век десятый. Он создал символико-романтический мир, куда ввел в качестве персонажей лес, поле, ручьи, звезды, месяц, солнце. Он попытался рассмотреть в окружающем «человеческое лицо» и божественный промысел. И природа как бы отозвалась, откликнулась на это страстное желание, выставляя себя в картинно-затейливом и живописном свете. Итак, поэт не отстранился от Бога, ибо был приобщен к нему всеми своими деяниями и помыслами. Клюев, по словам одного из его первых исследователей, «бежал в лес из церкви и превратил лес... в ту же церковь. Все – как под «мертвенным сводом»! Чтобы оживить это он расширил границы церковного храма до размеров Вселенной. Это было неслыханное религиозно-языческое преображение мира. Символисты искали запредельное обычно вне земного, зримого. Клюев же попытался устроить «берестяной рай» на земле: в чистом поле, в лесной пустыни, в крестьянской избе. Он шел к нему художественно-психологическим путем, через осознание истинных ценностей живой человеческой души. Говоря людям о спасении, поэт неизменно указывал на них самих; его философическая формула соединяла поэзию и Бога. Христос у Клюева не вытеснил из природы языческих богов, а величественно принял их в свою обитель как земных ангелов, потому что еще прежде позволил войти туда их творцу – человеку. Собственно идеи символизма, сращенные, с одной стороны, с земным фольклорным мироощущением и образностью, а с другой – с интонацией и стилем художественной поэзии и художественной прозы, составили три основополагающих столпа народно-классической поэзии.
