Русский язык четко различает время внутреннее и время внешнее, т.е. категорию глагольного вида и категорию глагольного времени. Объективно действие протекает независимо от позиции говорящего, и глагольный вид передает различные оттенки длительности или завершенности действия (писал - написал - писывал - понаписывал и т.д.). Точка зрения говорящего определяет то же действие относительно момента речи: прошедшее, настоящее и будущее, причем (что естественно) настоящее не имеет формы совершенного вида, поскольку настоящее длится, а будущее нельзя передать с помощью простого несовершенного вида (пишу - напишу). Субъект и объект действия разведены в сознании через глагольную форму, которая с помощью другой категории - категории залога - еще больше уточняет характер соотношения между субъектом и объектом (я пишу письмо - письмо пишется мною).
В качестве связочного и предикативно осмысленного выступает глагол «быть», а не глаголы «иметь» или «хотеть», как во многих европейских языках. Установка на глагол бытийственного значения во многом определила характер русской философии, о чем не раз говорили русские философы. Идеально «бытие» и «быт» лежат в основе русского предикативного усилия мысли, тогда как формы владения и личного пожелания находятся на втором плане сознания.
В русском языке нет артиклей, что, в свою очередь, привело к размыванию границ между употреблением имен речи. Если англ. «a table» связано главным образом с выражением понятия о столе или представления о нем же, то с определенным артиклем «the table» уже указывает конкретно на данный стол, на эту плоскость стола, на предмет. Проявление категории «определенность/неопределенность» дублируется в русском языке противопоставлением двух типов прилагательных: дом бел - белый дом; различие то же, что при разных артиклях.
Неопределенность высказывания с большим количеством неопределенных местоимений и различных синтаксических конструкций (например, безличных предложений) в свою очередь повышает степень уклончивости и размытости русской мысли. Это черта своеобразной скромности и смирения, неуверенности в том, что твоя мысль, явленная в слове, может быть кому-то интересна.
В отношении к себе самому, русский человек излишне категоричен, свое собственное мнение он признает за истину в последней инстанции, что с 16в. поражало иностранных наблюдателей русского быта. Иностранец обязательно оговорится: мне кажется, что… я думаю, что…и т.п.., в то время как русский, пользуясь формами родного языка, строит свое высказывание без помощи всякого рода уклончивых отступлений, поскольку категоричность личной точки зрения не требует, на его взгляд, никаких смягчений: «я ведь говорил!». Русскому в его языковых формах не требуется оговаривать конкретную модальность своего высказывания, она содержится уже в конструкции его фразы.
Категоричность самоутверждения и бытовой нигилизм находят себе поддержку в способности русского языка строить отрицание таки образом, что каждое отдельное слово высказывания отрицается само по себе: «никто никому никогда ничего не должен!». Плеоназм (избыточность выражения) как особенность русской речи - весьма серьезная проблема и в наши дни.
Все последние особенности русского языка, на основе ментальности формирующие обыденное сознание русского человека, выделяются общей установкой на характер общения: как типичное проявление речи и мысли во всех случаях преобладает не монолог - размышление, а активно протекающий диалог, в котором и рождается обоюдно приемлемая мысль.
Собирательная множественность объектов (нерасчлененная множественность) особенно хорошо представлена в отношении к людям, и сообществу: «народ», «толпа», «полк», «люди». Многочисленные формы множественного числа сохраняют исходный смысл собирательности, что характерно специально для имен мужского рода.
Отделение парадигмы единственного числа от парадигмы множественного, в котором окончания уже не различаются имена по грамматическому роду. Слова «стол», «стена» в единственном числе имеют разные окончании, во множественном числе «столам», «стенам», имеют одинаковые окончания и т.д. Разведение смысла происходит и по формам: «дух», но «духи» и «духи» (с ударением на окончание).
Безличные, неопределенно - личные, обобщенно - личные и прочие типы предложений создают совершенно непереводимое на другие языки представление о зыбком внешнем мире, который является своего рода отражением мира другого, реального, существующего в сознании человека, например: давай-давай, бывает, ладно. Такой неопределенности высказывания способствует и смысловой синкретизм союзов.
Важна историческая последовательность в формировании русских сложных предложений. Они являлись постепенно, один тип за другим, и условия были самыми древними по сложению. Типы придаточных сгущались в соединении трех признаков высказывания: модальности, определенности и предикативности. Разбросанные в пространстве речи, логически несвязные фигуры паратаксиса обрели логическую четкость выражения, выстраивая семантическую перспективу высказывания.
Новые типы словообразовательных моделей развивались почти одновременно с формальной специализацией различных типов сложноподчиненного предложения. Сложные слова также сжимались в обобщенные по единству суффиксов лексему, с помощью которых уже легче было создавать длинные цепочки предложений. Сложные слова были своего рода аналитическими понятиями. «Добро-детель» и «благо-детель» различались как выражения содержания понятия (добро- и благо-). Суффиксы позволили обобщить многие родовые значения слов и тем самым сокращали сложные слова, удвоенные сочетания и т.д.
Таковы основные признаки русской ментальности, проявляемые в русском языке. Отметим основное: становление ментальности определялось развитием самого языка.
