Понятие об интерпретации текста – сложный эстетико-философский вопрос. Искусство истолкования текстов развивается со времен античности.
Одна из первых работ на эту тему – «Интерпретация» Аристотеля, который рассматривал интерпретацию как "овнешнение" внутреннего. Этому же вопросу посвящены труды западноевропейских и российских ученых Нового времени. Для философов интерпретация (понимание) является одновременно и непониманием (так как понимание всегда относительно) – в этом источник проблематики по данному вопросу. Однако, говоря об интерпретациях литературной классики в данном пособии, мы будем иметь в виду не философскую проблему понимания смысла высказывания, познания личности говорящего (того, что является основной задачей герменевтики), а выявление (с опорой на данные научного анализа) определенной константы в понимании выдающихся произведений прошлого и настоящего. В умелом показе устойчивого (традиционного) и изменчивого (нового, оригинального) в понимании литературного произведения состоит, на наш взгляд, мастерство «школьной» интерпретации.
Для научных, литературоведческих интерпретаций характерна направленность на выявление объективно существующего содержания.
Наиболее субъективные интерпретации, как показывает история, характерны для литературной критики. Представитель психологической школы российского литературоведения, академик Д.Н. Овсянико-Куликовский писал: «Если критик только отражает и передает то, что дал художник, то его критическая работа – не нужна, бесплодна».
Обосновывая свою интерпретацию, критик постоянно обращается к тексту и художественному миру произведения. Однако, ограниченный рамками своих задач, он вынужден «сузить» мир произведения. Художественная речь приводится в виде кратких цитат, количество событий и персонажей значительно редуцируется, производятся различные перестановки в предметном мире, по-иному расставляются акценты. В результате в интерпретации формируется некое подобие мира произведения – «образ образа», которому и выносится оценка. Преимущественно в литературной критике, рассматривая художественное произведение, интерпретатор отвлекается от контекстуальных данных, сосредоточивается на тех аспектах произведения, которые находятся на «периферии» «программы воздействия».
В истории изучения и истолкования произведений русской литературы известны случаи намеренного отхода от авторской концепции (например, революционно-демократическая критика Н.А. Культивированию описания и анализа в ущерб интерпретации нередко сопутствует демонстративно отчужденное, а то и надменно-холодное отношение ученых к предмету рассмотрения. В.Б. Шкловский писал: «Старую форму нужно изучать как лягушку. Физиолог изучает лягушку не для того, чтобы научиться квакать»[708]. В иной, спокойно академической манере сходную мысль выразили А. К. Жолковский и Ю.К. Щеглов: ученый находится на дистанции от писателя, «не навязываясь ему ни в учителя, ни в собеседники, ни в ученики», он смотрит на авторов «с птичьего полета» — «как на подопытных кроликов литературоведения»[709]. (Здесь — неявная полемика с бахтинской концепцией диалога — встречи читателя с автором).
Принципы рассмотрения литературных произведений, как видно, являются предметом разнотолков, не имеющих завершения. Нерешенных проблем несравненно больше, нежели аксиом. И тем не менее некоторые общетеоретические положения относительно литературоведческих интерпретаций мы вправе сформулировать.
- Во-первых: художественное содержание не может быть исчерпано какой-либо единичной трактовкой произведения. Литературоведческие интерпретации (подобно всем иным формам научного знания) способны вбирать в себя лишь относительные истины. Никакому акту осмысления произведений искусства (даже самому проникновенному и глубокому) не дано оказаться единственно и исчерпывающе правильным. Процесс постижения смысла великих художественных творений нескончаем. Каждому из них соответствует диапазон корректных и адекватных прочтений, порой весьма широкий.
- Во-вторых: нельзя не считаться с неоднократно высказывавшимися суждениями (в частности — А.П. Скафтымова) о том, что литературоведческим трактовкам словесно-художественных творений подобает быть прежде всего аргументированными и четкими, учитывающими сложные и многоплановые связи с целым каждого текстового элемента. Таково неотъемлемое требование, предъявляемое к интерпретациям, если они хоть в какой-то степени притязают на научность. Литературоведческим прочтениям противопоказаны как бесконечное повторение самоочевидных истин, так и произвольное фантазирование по следам художественных текстов, уводящее от сути выраженного писателями и идущее с ним вразрез. Литературовед, коль скоро он отваживается на интерпретацию, оказывается призванным на свой страх и риск, а вместе с тем осторожно и бережно приближаться к тому, что в составе художественного произведения является тайной[710].
- И, наконец, в-третьих: литературоведческие интерпретации обретают емкость и глубину, когда имманентное изучение, о котором шла речь, сопровождается и подкрепляется контекстуальным рассмотрением произведения, к которому мы и обратимся.
