НЕ обязательно, но можно добавить!!!
Владимир Емельянович Максимов (Лев Алексеевич Самсонов) (1930—1995) рос в крестьянской семье. Отец был дважды репрессирован: сначала в 1927 г. — как троцкист (в честь Троцкого он и назвал своего сына), затем — в 1937-м. После этого ареста он уже не вернулся. То имя, под которым писатель известен своим поклонникам, он получил уже в детдоме. Путь его во многом напоминает жизненный путь Горького: бродяжничал, пас скот, работал косарем, грузчиком. Когда ему было шестнадцать лет, он был осужден за бродяжничество на семь лет. Выйдя через полтора года, завербовался на Север. Жил на Таймыре, работая в поисковой экспедиции, заведовал клубом речников, занимался художественной самодеятельностью. Затем переехал на Кубань, где работал в колхозе. С двадцати одного года — только на журналистской и литературной работе. Переехав в Москву, начал печататься в «Литературной газете». Своим учителем в ту пору называл Наума Коржавина, который стал для него «нравственным примером того, как должен жить писатель, как должен мыслить писатель, как относиться к своей профессии». Литературный дебют — стихотворный сборник «Поколение на часах». В 1961 г. Константин Паустовский опубликовал повесть Максимова «Мы обживаем землю» в сборнике «Тарусские страницы». В 1962 г. по повести Максимова в Московском Художественном театре был поставлен спектакль «Жив человек». Саму повесть критика в целом приняла, отмечая, что в ней писатель продолжает свою основную тему — «тему духовного прозрения, крутого и коренного переворота в душе героя, который, пройдя тяжкие испытания, убеждается, что люди лучше, красивее, мужественнее и благороднее, чем он о них думал... глядит на нас сама правда жизни, бесстрашно схваченная, глубоко понятая и нам въявь показанная. Поэтому и прозрение героя становится убедительным, как сама действительность@]. Кроме «Жив человек», в СССР вышли повесть «Шаги к горизонту», пьеса «Позывные твоих параллелей» и другие произведения. В самиздате распространялись романы «Семь дней творения» и «Карантин». О «Карантине» самиздатовский критик Н. Антонов писал: «В потоке событийного действия индивидуальности (герои) как бы концентрируются, насыщаются собственной судьбой. То, что казалось бессмысленным, случайным, давно забытым в их жизни, вновь возвращается к ним, создавая реальную почву для покаяния; они еще не в силах глубоко почувствовать греховность своей индивидуальности, так как было затерто и утеряно чувство самой личности, ценности собственного бытия. И как это ни может показаться странным, «знаменосец и герольд», индивидуализм — их первый шаг на долгом пути покаяния. Самоутверждение героев поможет им полюбить свои несчастные судьбы...»
ОБЯЗАТЕЛЬНО.
Одно из крупнейших произведений Максимова — последний написанный на родине роман «Семь дней творения» (1973). В центре этого романа — образ старого коммуниста Петра Лашкова. Бездумное экспериментаторство над матушкой-Россией привело и его самого к безрадостным жизненным итогам. И когда его внук Вадим спрашивает у своего деда: «Может, в том наша судьба, лашковская, изойти с этой земли совсем, чтобы другим было неповадно кровью баловаться?» — тому нечего ответить. И этот роман, и написанный позже «Карантин» советская цензура, как мы уже говорили, не допустила к печати. Тогда писатель опубликовал их на Западе. Эта публикация привела к исключению Максимова из Союза писателей (в 1973 г.). В 1974 г. он эмигрировал во Францию, а в 1975-м был лишен советского гражданства. Опубликовал в изгнании автобиографические романы «Прощание из ниоткуда» (1976), «Ковчег для незваных» (1979).
В 1974 г. им был создан один из крупнейших литературных журналов русского зарубежья «Континент». Для XX в. Максимов был не просто современным писателем — он был современным православным писателем. Мы видим это не только по созданным им благородным образам православных священников, страдальцев за веру, но и по глубинному пафосу его творчества.
«Все образы у Максимова полнокровны и жизненны, все ситуации правдивы, поступки — реалистичны, но именно потому, что Максимов не скользит по поверхности, не фотографирует разрозненные явления сегодняшней русской жизни... а в мощном целеустремленном движении своего беспокойного анализирующего ума рассекает их до самой сердцевины, изображаемые им картины обретают глубокую многозначительность и концентрированную яркость символа», — писал о Максимове современный эмигрантский критик. Большинство «простых героев» Максимова вышли из «Прощания из ниоткуда». Они несут на себе отпечаток автобиографизма. Горьковские странствия по миру, признание в среде шестидесятников, диссидентство, изгнание и попытки возвращения... Такова основная канва, по которой выписываются судьбы максимовских героев. Владимир Максимов — кропотливый исследователь русской души, психологии русского народа.
Эта его позиция заявлена уже в языковых особенностях максимовской прозы, искусно стилизованной под просторечие. Повествователь тем самым заявляет свою близость к материалу. Немецкий критик Зента Маурина в 1974 г. замечала: «Максимов не создает новых форм выражения. Он не пользуется стилистическими конструкциями или буйно разрастающимися, вытекающими из подсознания, мысленными связями, не стремится, так сказать, в литературную целину. Полностью придерживаясь традиции эпиков девятнадцатого столетия, Максимов пишет собственным слогом. Без эстетизации, но и без огрубления, он как бы нанизывает страстным, богатым красками и образами языком, одну на другую картины, наполненные фактами русского бытия, и прерывает их риторическими вопросами, философскими признаниями, не опасаясь повторений». Герои Максимова несут помимо своей основной функции еще и репрезентативную. Они представляют собой различные слои русского народа. Жизнь максимовских героев, как правило, становится «историческим сюжетом» самого народа. «Основной вывод, к которому приводят Максимова наблюдения над русским народом: разочарование в практических результатах коммунистической революции и полный крах марксизма как идеологии». К этому выводу действительно подводят многие его произведения.
Одним из крупнейших романов Максимова, опубликованных в эмиграции, стал «Ковчег для незваных» (1976—1978). В центре его — семья Самохиных, направляющаяся на Курильские острова. Отгремела война, и люди задумываются над своим завтрашним днем. И вот, кто с насиженных мест, а кто и с обагренных кровью развалин, с пепелищ, двинулись люди на новые земли. Тащится эшелон по бесконечным российским просторам, и не знают люди, что едут они навстречу своей гибели — навстречу страшному стихийному бедствию цунами. Все события в романе оттеняются притчевыми вставками. Нравственным камертоном становятся образы верующих-сектантов, принимающих на себя грехи своих современников и все прощающие им. Всепрощением и любовью к людям дышат строки их писем друг к другу: «Намедни наведывались ко мне гости из области, а с ними, сами не поверите, Илья Золотарев, погубитель Ивана Осипыча, в большие начальники вышел, другие кругом него вьюном крутятся, я его сразу признал, в прежнем облике, заматерел только, пока столовались, он все глаза прятал от меня, тоже признал, значит. Не нам судить его, брат, ему совесть его судья, а коли глаза прячет, жива она у него, зудит внутри, томится человек смертной мукою. Много нынче таких-то вот, грехом прибитых, но не затоптанных, живут, грешат, маются, прорастают сызнова сквозь самих себя, не убили, значит, душу живу, выстоит, опять к Богу подымется. Наше дело, брат, пастырское, поспособствовать только, недаром в Писании сказано: “Благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас”. Пишу я это, брат, к тому, что, по застольному разговору судя, направляется Илья в ваши местности наводить суд и порядок, по этой причине не держите на него сердца, коли судьба сведет, во имя Господне и слово наставника нашего Ивана Осипыча...» Дать глубокий вертикальный разрез общества: от поезда переселенцев, завербовавшихся на Курильские острова, до кремлевских владык — такая задача стояла перед писателем
