В письме Пушкину из-за границы Гоголь говорил о том, что «сюжет растянулся на предлинный роман». Одновременно проскакивает и другое слово — «поэма», уже в ноябре 1836 года он сообщает Жуковскому: «Каждое утро... вписывал я по 3 страницы в мою поэму». В другом письме: «Вещь... не похожа ни на повесть, ни на роман, длинная, длинная, в несколько томов, название ей МЕРТВЫЕ ДУШИ — вот все, что ты должен покамест узнать о ней». Позднее Гоголь все убежденнееговорит, что это именно ПОЭМА, но не в традиционном значении слова.
Известно, что Гоголь разработал теорию новых жанров в «Учебной книге словесности для русского юношества». В ней, кроме эпопеи и романа как важнейших видов повествовательной литературы, он выделил «меньший род эпопеи» (середина между романом и эпопеей).
Главные приметы этой МАЛОЙ ЭПОПЕИ — изображение душевного мира частного лица, рассказ о его приключениях, дающих возможность раскрыть картину нравов времени, умение писателя нарисовать «статистически схваченную картину недостатков, злоупотреблений, пороков» эпохи. Эта фраза подчеркивает важнейшую особенность «меньшего рода эпопеи» — обличительную направленность. Впоследствии Гоголь настаивал на том, что его произведение именно ПОЭМА.
Известны слова Льва Толстого: «...каждый большой художник должен создавать и свои формы. Если содержание художественного произведения может быть бесконечно разнообразным, то также и их форма». А о «форме» «Мертвых душ» Толстой говорил: «Что это? Ни роман, ни повесть. Нечто совершенно оригинальное».
Действительно, «Мертвые души» образовали своеобразную жанровую структуру, неизвестную раньше ни в русской, ни в мировой литературе.
Поэму “Мертвые души” невозможно представить без “лирических отступлений”. Они настолько органично вошли в структуру произведения, что мы уже не мыслим его без этих великолепных авторских монологов. Благодаря “лирическим отступлениям” мы постоянно чувствуем присутствие автора, который делится с нами своими мыслями и переживаниями по поводу того или иного события, описываемого в поэме.
С помощью “лирических отступлений” писатель выражает свое отношение не только к описываемым им людям и событиям. Эти “отступления” несут в себе утверждение высокого призвания человека, значимости больших общественных идей и интересов. Высказывает ли автор свою горечь и гнев по поводу ничтожества показанных им героев, говорит ли о месте писателя в современном обществе, пишет ли о живом, бойком русском уме — источником его лиризма являются думы о служении родной стране, о ее судьбах, печалях и скрытых гигантских силах.
Лирические места автором включены в произведение с большим художественным тактом. Вначале они содержат его высказывания только о героях произведения, но по мере развития сюжета их темы становятся все более разносторонними.
С лирическими высказываниями о русском слове и народном характере тесно связана и та вдохновенная исповедь художника о своей юности, о своем восприятии жизни, которая открывает шестую главу.
Повествование о Плюшкине, с наибольшей силой воплотившем в себе низменные стремления и чувства, прерывается гневными словами автора, имеющими глубокий, обобщающий смысл: “И до такой ничтожности, мелочности, гадости мог снизойти человек!”
Седьмую главу Гоголь начинает своими рассуждениями о творческой и жизненной судьбе писателя в современном ему обществе, о двух разных уделах, ожидающих писателя, создающего “возвеличенные образы”, и писателя-реалиста, сатирика. В этом “лирическом отступлении” отразились не только взгляды писателя на искусство, но также его отношение к господствующим верхам общества и к народу. “Лирическое отступление”: “Счастлив путник, который после длинной и скучной дороги...” является важным этапом в развитии повествования: оно как бы отделяет одно повествовательное звено от другого. Высказывания Гоголя освещают сущность и значение как всех предшествующих, так и последующих картин поэмы. Это “лирическое отступление” непосредственно связано с народными сценами, показанными в седьмой главе, и играет очень важную роль в композиции поэмы.
Особенной силы гражданский пафос писателя достигает в “лирическом отступлении”: “Русь, Русь! Вижу тебя из моего чудного, прекрасного далека”. Как и лирический монолог начала седьмой главы, это “лирическое отступление” составляет отчетливую грань между двумя звеньями повествования — городскими сценами и рассказом о происхождении Чичикова. Здесь уже широко развернута тема России, в которой “бедно, разбросано и неприютно”, но где не могут не родиться богатыри. Вслед за этим автор делится с читателем мыслями, которые вызывают в нем далекая дорога и мчащаяся тройка: “Какое странное, и манящее, и несущее, и чудесное в слове: дорога! и как чудна она сама, эта дорога”. Гоголь набрасывает здесь одну за другой картины русской природы, возникающие перед взором путешественника, мчащегося на быстрых конях по осенней дороге. И несмотря на то что образ птицы-тройки остался позади, в данном “лирическом отступлении” мы снова чувствуем его.
“Лирические отступления” отражают высокое чувство патриотизма автора. Глубокой любовью овеян образ России, завершающий роман-поэму, образ, воплотивший в себе тот идеал, который освещал художнику путь при изображении мелкой, пошлой жизни.
Но без ответа остается самый важный для Гоголя вопрос: “Русь, куда ж несешься ты?” Что ждало в конце пути эту “вдохновенную Богом” страну, тогда мог ведать только Бог.