В своем дневнике Булгаков осмысливает бюрократическую систему как трагедию нации: «Все съела советская канцелярская, адова пропасть. Каждый шаг, каждое движение советского гражданина – это пытка, отнимающая часы, дни, а иногда месяцы». Бюрократическая логика, доведенная писателем до абсурда, «взламывает» само явление изнутри, и инфернальный мир гротеска воспринимается адекватным его воплощением. При этом важную роль играют онирические образы, а звуковые, цветовые, обонятельные и осязательные ассоциации героя репрезентируют его (зачастую и авторское) восприятие происходящих событий.
Получив в качестве жалованья «продукты производства» спички и заподозрив неладное, Коротков всю ночь спичка за спичкой «вычиркивает» три коробки, и к утру комната наполняется «удушливым серным запахом». И даже после пробуждения «в мутной мгле еще секунд пять ему мерещилось, что шар тут, возле постели, и очень сильно пахнет серой» (Считается, что этот запах — обязательный признак Ада, грехов). Запах серы преследует героя на каждом шагу и обретает авторскую коннотацию, символически обозначая отнесенность происходящего к инфернальному миру. Постепенно сон перетекает в явь, когда утром, явившись на работу, делопроизводитель встречает неизвестного, поразительной наружности: удивительно «маленького роста» с «чрезвычайной шириной плеч… Квадратное туловище сидело на искривленных ногах, причем левая была хромая. Но примечательнее всего была голова. Она представляла собою точную гигантскую модель яйца, насаженного на шею горизонтально и острым концом вперед. Лысой она была тоже, как яйцо…»
Инфернальное начало повести отражает кризис рационалистических представлений автора о действительности. При этом фантастика не только имеет психологическую мотивировку, но и содержит авторский оценочный элемент. Так, в Кальсонере угадываются черты оборотня. Недаром при разговоре с Коротковым его «зеленые маленькие, как булавочные головки, глаза» внезапно вспыхивают «желтоватыми искорками», а интонации его голоса всегда разные, но совершенно не напоминают человеческие («оглушая кастрюльными звуками», «рявкнул», «звякнул», «заревел, как сирена»). Испугавшись настойчивого посетителя Кальсонер «обернувшись в черного кота с фосфорными глазами, вылетел обратно». Оборотничество представляется автору характерологической чертой бюрократической системы, и этот мотив связан в повести не только с Кальсонером. Например, толстяк пытавшийся увещевать Короткова, подобно хамелеону, «превратился из розового в желтого», а затем изменил «розовую окраску на серенькую». Автор подчеркивает противоестественность Кальсонера, который, достаточно свободно чувствует себя в бюрократической карусели: «Кальсонер ускользнул, словно на роликах скатился с лестницы».
В погоне за мистически ускользающим Кальсонером Коротков бесконечно ходит по кругу, что имеет «дьявольскую природу». Автор использует повторяющиеся ситуации, усиливая эффект замкнутого пространства, тупика. Вот герой из Главцентрбазспимата попадает в Начканцуправделснаб и встречает там близнеца неуловимого начальника: «Это был Кальсонер, но Кальсонер с длинной ассирийско-гофрированной бородой». Однако здравое стремление привести окружающее в некую гармоничную систему берет верх: «Борода фальшивая – это что же такое?». С этого момента сознание героя раздваивается, и если одна его часть понимает, что всему должно быть естественное объяснение, то другая подозревает колдовство.
Даже внешне незначительные детали наполняются зловещим символическим смыслом. Так, выходцем из потустороннего мира представляется Короткову и случайно встреченный в лифте люстриновый старичок. Автор создает возможность двойственного толкования семантики деталей: «синие очки», «сухой пальчик с длинным когтем», «костлявая когтистая рука старичка» - все это воспринимается как атрибуты двух миров: реального и инфернального. Преобладание ахроматических цветов в повести и их контрастное сочетание (черный – белый) обостряет восприятие трагического гротеска (*люстриновый старичок, который «выкинул из широкого черного рукава пачку белых листов»).
Время и пространство «дьяволиады» не согласуются с реальными, и три дня из жизни маленького человека – это беспрестанное хождение по кругам канцелярского ада. Коротков безуспешно мечется в поисках «Бюро претензий». Возникает эффект параллельного мира с замкнутым пространством, а в результате погоня за ускользающим Кальсонером оборачивается для Короткова поисками самого себя, поскольку его двойник, несмотря на весьма похожую фамилию и инициалы (Варфоломей Петрович Коротков – Василий Павлович Колобков), является полной противоположностью главному герою. Карнавальная путаница (введение двойников-антиподов), с одной стороны, становится причиной трагических событий, с другой, – подчеркивает фантасмагорический характер булгаковской карнавализации.
Булгаков рисует детали канцелярского быта, который подавляет любую индивидуальность, превращает человека в функцию, когда ценность личности определяется только занимаемой должностью. Герой булгаковской повести, которого повсеместно окружают не люди, а, скорее, призраки, словно погружается в мир иллюзорной, ненастоящей жизни. Маскарад, игра, балаган – естественные и непременные атрибуты этого дьявольского карнавала. В мире главцентрбазспиматов и начканцуправделснабов реальностью становится гротеск, при этом абсурд обретает свою логику. Штампованные люди, штампованные фразы становятся предметом сатиры Булгакова. Герой «Дьяволиады» не в состоянии понять безумный механистичный мир, в котором «бумажка» определяет человеческую судьбу.
Писатель считает человеческую индивидуальность одной из основополагающих бытийных ценностей. И было бы неверно считать самоубийство лишь поражением Короткова. Только оказавшись «вне игры», булгаковский герой получает возможность оценивать фантасмагорию своего мира, а его «болезнь» не только пограничная фаза психического заболевания, но и своего рода прозрение. Коротков своей смертью «доигрывает последнюю партию»: «– Сдавайся! – завыло спереди, сзади и сверху…– Кончено… кончено. Бой проигран…», и затем: «Отвага смерти хлынула ему в душу… Коротков… вытянулся в полный рост и крикнул: – Лучше смерть, чем позор!»
