«Серебряный век» — эпоха русского художественного и религиозно-философского Ренессанса конца XIX—начала X X в. — сыграл исключительную роль в истории осознания роли Достоевского в истории русской культуры и всей человеческой мысли. По явившиеся в это время работы о Достоевском Иннокентия Аннен- ского, Д. С. Мережковского, А. Л. Волынского, В. В. Розанова, Л. Шестова, С. Н. Булгакова, Вяч. И. Иванова, Н. А. Бердяева, высказывания о нем А. А. Блока и Андрея Белого стали в истории русской культуры новым этапом в осмыслении творчества Досто евского по отношению к эпохе Белинского, Добролюбова, Писарева, Михайловского (и даже Вл. С. Соловьева, который, несмотря на то большое влияние, которое он оказал на русскую поэзию и философию начала X X в., все же смотрел на творчество Достоев ского глазами человека скорее XIX, чем X X столетия.
Не случайными с этой точки зрения представляются оценка Вл. Соловьевым диссертации Чернышевского «Эстетические отношения искусства к действительности» как «первого шага к положительной эстетике», его отрицание высшего философского и религиозного смысла поэзии Пушкина и ядовитые, насмешливые пародии на стихи ранних пред ставителей русского символизма). Но наиболее глубокими и плодотворными среди трудов о До стоевском, созданных в эту новую эпоху, являются, без сомнения, посвященные ему работы Вячеслава Иванова (1866—1949).
В известном смысле можно с полным основанием сказать, что в работах о Достоевском В. И. Иванова содержатся зачатки едва ли не всего того, что было высказано наукой о Достоевском в X X в. учеными всего мира. Вячеслав Иванов углубленно занимался Достоевским на протя жении почти всей жизни. В 1908 г. он посвятил ему ряд страниц в статье о пушкинских «Цыганах» в т. II знаменитого Собрания сочинений Пушкина под редакцией С. А. Венгерова. Ряд замечаний о Достоевском содержат статьи и очерки в сборнике «По звездам» (СПб., 1909). В 1916 г. в издательстве «Мусагет» вышел сборник «Борозды и межи», в который вошли статья «Достоевский и роман- трагедия» — публичная лекция, впервые напечатанная в «Русской мысли» (1911, № 5—6), и приложение к ней —экскурс «Основной миф в романе „Бесы"» (1914). Наконец, в сборнике статей «Родное и вселенское» (М., 1918) опубликована замечательная статья В. Ива нова «Лик и личины России (к исследованию идеологии Достоев ского)» (1917). В 1932 г. эти статьи В. Иванова о Достоевском в существенно переработанном и дополненном виде вошли в завер шенную в Париже в 1931 г. и изданную на немецком языке его монографию «Достоевский. «Достоевский кажется мне наиболее живым из всех от нас ушедших богатырей духа» —этими словами Вяч. Иванов начал в 1911 г. свою лекцию «Достоевский и роман-трагедия». «Он жив среди нас, потому что от него и через него все, чем мы живем — и наш свет и наше подполье. Он великий зачинатель и предопре- делитель нашей культурной сложности. До него все в русской жизни, в русской мысли все было просто. Он сделал сложными нашу душу, нашу веру, наше искусство
Но Достоевский был, по Вяч. Иванову, не только великим художником-мыпителем, поставившим будущему «вопросы, кото рых до него никто не ставил...», равно как и не только создателем целой плеяды «беспокойных скитальцев», которые и сегодня «стучатся в наши дома в темные и в белые ночи, узнаются на улицах в сомнительных пятнах петербургского тумана и располагаются беседовать с нами в часы бессонницы в нашем собственном подполье».Вяч. Иванов рассматривает творчество Достоевского и созданную им форму романа в широком контексте истории античной, западноевропейской и русской культуры — от Гомера и Эсхила до начала X X в. И в то же время самую историю культуры (и литературы как ее части) он неразрывно связывает с историей общества, миологии и религии, которые, в его понимании, обусловливают «принцип миросозерцания» 1 1 художника, а вместе с тем и «принцип формы», определяющий структуру его произве дений, их фабулу и сюжет, взаимодействие их персонажей, чело веческие черты последних. Все это определяет особую масштабность наблюдений Иванова. И неудивительным представляется поэтому отмеченное выше обстоятельство, что при всем лаконизме уже первой его работы о Достоевском ее основные идеи получили широ чайшее хождение в последующей научной литературе о писателе — у нас и за рубежом. Любопытно и то, что мысль Вяч. Иванова о Достоевском — завершителе истории нового европейского романа — и предвосхи щении в его творчестве иного цикла литературного развития про звучала в годы публикации статьи «Достоевский и роман-трагедия» в журнальном тексте книги Д. Лукача «Теория романа», хотя Лукач в это время не читал по-русски и не мог быть знаком со статьей своего русского единомышленника, предвосхитившего эту его идею на пять лет.
Вводя романы Достоевского в контекст мировой культуры, Вяч. Иванов касается не только родства «романа-трагедии» Достоевского с творчеством Эсхила, Софокла, Данте, но и отмечает влияние на него Руссо, Шиллера, Гофмана, Бальзака и Диккенса, Пушкина, Гоголя, Лермонтова, а также на близость колорита некоторых его сцен к колориту аналогичных сцен в романах Ж. П. Рихтера. «Новизна положения, занятого со времен Достоевского романом в его литературно-исторических судьбах, заключается (...) в том, что он стал под пером нашего художника трагедией духа», — гласит итоговый вывод Вяч. Иванова, определяющий место Достоевского в истории романа и вместе с тем характеризующий сокровенную суть его «романа-трагедии». В отличие от Вл. Соловьева, считавшего, что в творчестве Достоевского герои располагаются как бы друг подле друга и их душа не претерпевает глубокого внутреннего развития, Вяч. Иванов видит в Достоевском «сильнейшего диалектика», в центре внимания которого метафическое движение духа, «внутреннее перерождение личности»: в каждом романе он проводит своих героев (а вместе с ними и читателя), подобно Данте, «через муки ада и мытарства чистилища до порога обителей Беатриче.. .». 1 Причем при изобра жении внутреннего пути катарсического очищения героя для Достоевского «все внутреннее должно быть обнаружено в (...) анти номическом действии».
Это действие ведет сначала к «катастрофе- преступлению», а через него к «возродительному душевному про цессу» — внутреннему очищению души и сердца в смерти, страдании и искуплении. 1 8 Лично пережитое Достоевским на каторге «насиль ственное обезличение» помогло ему «в его тайном деле жертвенного расточения души своей», позволило ему отторгнуться от своего я — и тайну этого отторжения, испытанного им «экстатически», Досто евский передал своим героям. Отсюда вытекают не только внут ренние, духовно содержательные, но и «формальные особенности творчества» Достоевского: «дикая или тихая исступленность, прису щая большинству выводимых Достоевским лиц», «чрезмерное пре обладание свойственного трагедии патетического начала (...) над спокойным объективизмом эпоса», «односторонне криминалистиче ская постройка романов». Между тем значение Вячеслава Иванова в истолковании Достоевского состоит именно в том, что, оставаясь верным традиции русского шеллингизма, он стремился уже в первых своих работах о Достоевском связать его художественное видение мира, принципы его мировоззрения и цюрмально-композиционного построения его романов с религаозно-мицэологической подосновой всякого большого искусства — в том числе искусства Достоевского. «В новой истории трагедия почти отрывается от своих религиозных основ, и потому падает», — утверждает Вяч. Иванов, анализируя путь развития евро пейской послешекспировской трагедии. Достоевский же, хотя он писал не трагедии, а всего лишь «романы-трагедии», предназначен ные для чтения, а не для сцены, возродил мифологическое и религиозное чувство, исконно присущее трагедии как жанру, считал Иванов. Отсюда роль в его романах идей вины и возмездия, веры и неверия, индивидуалистического солипсизма и переживания личности другого человека как своей собственной личности, приводящее Достоевского не только к утверждению филосоцэско-художественного принципа «ты еси», но и к признанию «абсолютной реальности Бога», а также «вековечной» личности Христа. «Эмпирическое пре ступление» героя в романах Достоевского есть лишь внешнее вы ражение «преступления метафизического»: отпадения души человека от Бога, борьбы с ним и мистического возвращения к нему. 2 6 Отсюда проистекает необычное для позитивистски настроенной науки конца XIX в. стремление Вяч. Иванова отыскать в романах Достоевского рудименты древнего миологического мировоззрения. Эта тенденция Вяч. Иванова проявилась отчетливо уже в статье «Достоевский и роман-трагедия» и сопровождающем ее публикацию А главные положения работ Иванова — об обусловленности свойственного писателю «принципа формы» трагической природой его миросозерцания, о связи роли «преступления-катастрофы» в фабульном движении его романов с метафизической проблемой взаимоотношения человека и мира, Добра и Зла и о просветляющем, катарсическом характере свойственного Достоевскому (несмотря на его «жестокий талант») проникновения в душу каждого из его героев, признания за ними права на внутреннюю свободу в их богоборческих искушениях и вместе с тем способности победить эти искушения экстатической отдачей себя миру благодаря утверждению по отношению к другому человеку формулы «ты еси» (означающей вместе с освобождением от мук индивидуализма приятие высшей божественной правды), сохраняет свое значение также и сегодня для нашего понимания природы реализма великого русского писателя, основной чертой которого он сам считал проникновение во все — и темные, и свет лые—«глубины души человеческой»
