Новая литературная эпоха не может начинаться в один день или час в соответствии с неким декретом. Литературная жизнь первых послереволюционных лет так или иначе вбирала в себя черты прежней литературно-общественной ситуации. Продолжалась деятельность известных литературоведов и критиков начала XX в. — А. Г. Горн- фельда, Иванова-Разумника, В. Львова-Рогачевского, К. И. Чуковско го, М. О. Гершензона, Н. А. Котляревского, в печати активно выступа ли А. Белый, А. А. Блок, Н. С. Гумилев, О. Э. Мандельштам. Однако по разным причинам литературно-критическая деятельность этих и других авторов оборвалась вскоре после революции. Тем не менее их голоса звучали отчетливо, и каждый из них успел выговорить дорогие ему идеи.
Так, например, Михаил Осипович Гер- шензон (1869—1925), начавший свою работу еще в 1890-е годы как историк, философ, публицист, участник знаменитого сборника 253 «Вехи», с 1917 г. становится одним из учредителей Всероссийского союза писателей. Он участвует в литературно-организационной рабо те Наркомпроса и печатает целый ряд книг, среди которых особенного внимания заслуживают: «Мечта и мысль Тургенева» (1919), «Видение поэта» (1919), «Мудрость Пушкина» (1919), «Гольфстрем» (1922), «Статьи о Пушкине» (1926). Не разделяя революционные идеи боль шевизма, Гершензон считал необходимым предостеречь читателей новой эпохи от наступления бездуховности. В качестве общечелове ческого идеала, способного объединить людей разной социальной ориентации на основе «жажды правды» и «врожденного совершенст ва», Гершензон предлагал фигуру Пушкина.
Из наследия начала XX в. литературные критики первых лет совет ской власти предпочитают прежде всего марксистскую литератур ную критику. В послеоктябрьский период оказались особенно акту альными те методологические установки марксистской критики 1890—1910 гг., которые могли привести к быстрому воспитательному воздействию. Именно из партийной и литературной публицистики ру бежа XIX и XX вв. в советское литературно-критическое сознание пе решло понятие «масса» — понятие, ставшее ключевым в литератур ном общении 1920—30-х годов. Еще одной долговечной составляющей в марксистской литератур ной критике оказывалась понимаемая особенным образом диалектика искусства и действительности.
Для массовой литературной критики 1920—30-х годов, так же как для критиков-марксистов дореволюци онной эпохи, литература являлась отражением действительности, а, следовательно, — ее продолжением. В связи с этим вырабатывался та кой подход к искусству слова, при котором оно становилось сферой идеологического воспитания и образования. Самобытность художест венного мировидения во внимание не принималась: литературный текст был приравнен к тексту газетному, а литература становилась «частью общепролетарского дела» в полном соответствии с ленински ми установками. Литераторы послереволюционной эпохи, подражая критикам-марксистам, в литературных героях видели живых людей, а в драматических коллизиях, созданных творческой фантазией писа теля, угадывали реальные конфликты, возникающие повседневно и повсеместно. Словно неискушенные читатели, критики-марксисты нередко осмысливали художественное творение как житейский при мер, достойный или не достойный подражания. Необходимый зазор между искусством и действительностью преодолевался прямолиней но. Вот почему во многих работах Плеханова, Воровского, Луначар ского, Ленина, а впоследствии и у молодых критиков послереволюци онной эпохи столь часты были нотки назидательности — ведь литера тура в их представлении являлась, прежде всего, учебником жизни. Основной функцией искусства они считали функцию воспитатель но организующую. Вслед за Плехановым литературные критики первых послеок тябрьских десятилетий искали противоречия между мировоззрением и творчеством у Пушкина, Лермонтова, Тургенева и — в особенно сти — Л. Толстого.
По мимо Плеханова, Воровского, Луначарского, Ольминского, здесь сле дует назвать также известных философов и литераторов — В. М. Фри- че, В.М.Шулятикова, Ю.М.Стеклова, П.С.Когана, В.Львова-Рога- чевского, Н.А.Бердяева (который начинал свою деятельность как легальный марксист),С. Н. Булгакова (также связанного с марксиз мом). Этими обстоятельствами во многом можно объяснить манящую силу марксизма и марксистской литературной критики в конце XIX — начале XX в. В иных условиях оказались идеи критиков-марксистов после Ок тябрьской революции. Два основных и очень притягательных качест ва дооктябрьской марксистской критики — ее нелегальный, неофици альный характер, а также высокий образовательный и интеллектуаль ный ценз участников — превратились в свою противоположность. Марксистская литературная критика, получившая уже в первые годы советской власти множество новых названий (большевистская, совет ская, массовая, новая и др.), из нелегальной превращается не просто в легальную, а в литературную критику магистрального направления, поддержанного государственной властью и почти неразличимо сли вающегося с официозом. Что касается высокой образованности и при верженности классическому культурному достоянию, то эти качества, если и сохранились у части литераторов новой генерации, они уже не были в цене, поскольку в «обновленной России» культивировалось то тальное, «с чистого листа», пролетарское сознание. Вот почему мно гие критики, пришедшие в литературное дело после Октября, имея за плечами если не высшее, то добротное гимназическое образование, осознанно шли на разрыв с культурными традициями.
Таким образом, основным источником, питавшим методологиче ские искания литературной критики первых послеоктябрьских лет, явилась марксистская литературная критика. Этот факт открыто при знавался организаторами литературной жизни и многими ее участни ками. Другой источник, отчетливо различимый в бурном потоке лите ратурно-критических суждений, возникавших в новую советскую эпо- 258 ху, никогда публично не назывался, попадая в разряд идеологически враждебных. Речь идет о философских построениях немецкого филолога и пи сателя Фридриха Ницше (1844—1900). Идеи ницшеанства вошли в литературную жизнь послереволюционного времени вместе с писателями и критиками, чья гимназическая или студенческая юность при шлась на начало XX в., когда Ницше был особенно популярен в Рос сии. Казалось бы, презрение Ницше к понятию «масса», к рабочему движению, к любому проявлению массового сознания, в том числе пролетарского, входило в серьезное противоречие с духом новой эпохи. В то же время труды Ницше содержали и другие повороты мысли, удивительно созвучные литературной критике 1920—30-х годов.
Так например, литературная критика советского времени вырабатывает вполне определенные параметры художественного произведения, «нужного», «полезного», «играющего воспитательную роль» для советского читателя. Среди важных качеств художественного текста особенно ценится наличие «положительного героя», совершившего или готового совершить жертвенный подвиг. Такой герой и все его деяния способствуют привнесению в произведение высокого героического пафоса. При этом герой-подвижник должен вести аскетический, почти бесполый образ жизни, отказываясь от прежних идеалов вплоть до восходящих к древности нравственных законов. То, что литератур ной критикой советской эпохи интерпретировалось как «рост пролетарского сознания», было, с точки зрения идеологии Ницше, обыкновенной переоценкой ценностей, присущей человеку будущего, отринувшего предрассудки старого мира. Литературная критика послеоктябрьской эпохи испытала и еще одно несомненное влияние.
Речь идет об идеях австрийского врача и психоаналитика Зигмунда Фрейда (1856—1939). Его учение о мотивации человеческих поступков, о роли бессознательного в жизни и художественном творчестве, об эротических переживаниях, способных изменить судьбу человека и непосредственно влияющих на творческие потенции, о психологической обусловленности биографии чело века его детскими эмоциями, связанными с отношениями в семье, — по-разному воспринималось и оценивалось литературными критиками советского времени. О Фрейде и фрейдизме в 1920-е годы 17* 259 писали то вполне сочувственно, то достаточно иронично, однако в любом случае можно отметить известную оглядку литературных критиков на психоаналитическую методологию.
Так, например, Луначарский обращается к фрейдистским концепциям в своих размышлениях о Чернышевском, когда говорит о любов ном треугольнике в романе «Что делать?», о престарелом муже из пьесы Георга Кайзера, о творческой индивидуальности Байрона. Многих критиков 1920-х годов привлекал тонкий инструментарий, применяемый Фрейдом к анализу психологических состояний. Вместе с тем, они нередко подчеркивали, что этот анализ сопровождается «фрейдовскими извращениями». Примечательна в этом отношении статья А.Ш. «Психоанализ», опубликованная в 1924 г. в журнале «Красная нива». Статья посвящена теории сублимации Фрейда и проясняет про цесс перехода полового влечения в новую энергию, в том числе в творческую. В 1920-е годы о Фрейде и фрейдизме писал В. Волошинов (М. Бах тин). В его книге «Фрейдизм: критический очерк» (1927) использована марксистская фразеология, фрейдизм как воплощение «классового сознания европейской буржуазии» подвергся критике. Однако при этом книга содержала в себе ясные и последовательно изложенные ос новы фрейдизма, становясь внятным источником информации для читателей. Отзвуки фрейдистских биографических построений можно найти в трудах В. Переверзева и В. Фриче, в рассуждениях о бессозна тельном в исследованиях группы «Перевал». Многочисленные дискуссии о половой раскрепощенности в новой свободной стране, о широких возможностях, которые должна полу чить молодежь, презревшая предрассудки семейной идиллии, статьи и повести А. Коллонтай, члена первого советского правительства, ав тора знаменитой теории «стакана воды», проза П. Романова и Л. Гумилевского — все это вызывало бурлящий интерес литературной критики как писательской, так и читательской.
