Россия во второй половине XIX столетия живет под знаком надвигающихся или свершающихся переворотов, ощущением стремительности исторического движения, неотвратимости перемен. И потому задача художественно-аналитического исследования современности, первостепенная для реалистов на Западе, была подчинена в русском реализме задаче преображения мира и человека. Изучение жизни и ее законов с этой точки зрения выступало как необходимое условие, как предпосылка грядущего обновления — социального, духовного, нравственного.
Отсюда и синтетичность реализма в России, его более тесная (сравнительно с западноевропейским) связь с предшествующими литературными направлениями: сентиментализмом, просветительством и в особенности романтизмом. Романтическая жажда преобразования человека и общества, напряженные поиски путей их изменения и усовершенствования — важнейшая особенность русского классического реализма вообще.
Несомненно, таким образом, национально-историческое своеобразие русского реализма и его существенное отличие от «классической» западноевропейской модели. Столь же существенны и принципиальны различия между ступенями его эволюции. Даже если взять только вторую половину XIX в. — эпоху зрелости реализма в России — очевидны будут не просто индивидуальные, но и типологические особенности реализма Гончарова, Островского, Тургенева, с одной стороны, и реализма Достоевского, Л. Толстого, с другой. Как новую фазу реалистического искусства рассматривают обычно и творчество писателей конца века: Короленко, Гаршина, но и прежде всего — Чехова. О трех названных стадиях русского реализма и пойдет речь.
Новая фаза русского реализма, представленная в первую очередь именами Толстого и Достоевского, во многом отличается от предшествующей по своим исходным творческим установкам. Реализм этих писателей может быть назван «сверхтипическим», или «универсальным», ибо свою главную задачу они видели не столько в создании исторически конкретных социальных типов, но в том, чтобы добраться до корней человеческих поступков, до первооснов и первопричин наблюдаемых и воссоздаваемых процессов и явлений — причин социальных, психологических, духовно-нравственных.
В связи с этим равновесие между объективно-воссоздающим и аналитическим началами, характерное для реализма предшествующей поры, оказывается теперь нарушенным: аналитическое начало заметно усиливается за счет объективности и натуральности изображения. Именно эта особенность и сближает обоих писателей.
Начать с того, что сами они ощущали необычность своего художественного метода, его отличие от традиционного реализма гончаровско-тургеневского образца, стремились объяснить, защитить, обосновать свои художественные задачи и принципы.
Надо сказать, что современники — литераторы, читатели, критики, остро чувствовали необычность художественной манеры Толстого и Достоевского. Критикам с трудом давалось преодоление и освоение новых эстетических принципов; многих раздражала присущая творчеству обоих писателей бóльшая мера художественной условности. И Толстого, и Достоевского упрекали в отходе от реалистических канонов: в нарушении естественности и правдоподобия, в нетипичности создаваемых ими персонажей или сюжетных ситуаций, в излишне детализированном, аналитическом рассмотрении внутреннего мира героев.
С другой стороны, и сами они остро ощущали ограниченность прежнего реализма и необходимость его обновления. И, конечно же, такое обновление не могло не означать пересмотра ряда коренных положений традиционной реалистической эстетики.
При всем различии двух охарактеризованных стадий русского реализма, между ними немало общего. Их сближает прежде всего социально-мировоззренческий пафос — жажда разрешения конкретных и актуальных общественных проблем.
В реалистической литературе конца века, которую можно рассматривать как следующую стадию русского реализма, картина существенно меняется: для нее характерно ощущение хаотической путаницы, сложности, непонятности жизни в целом, ее трагизма — вне зависимости от состояния общества или политического режима.
В творчестве Чехова идейно-эстетические принципы новой стадии русского реализма воплотились с наибольшей художественной полнотой, последовательностью и силой. Известно, что критики-современники не раз упрекали Чехова в отсутствии мировоззрения и безыдейности, незначительности содержания и т.п. И хотя с такого рода мнениями согласиться, конечно, невозможно, нельзя все же не сказать, что доля истины в подобных суждениях, несомненно, была. Ведь и сам Чехов не раз говорил об отсутствии у него сколько-нибудь определенного и законченного мировоззрения, настойчиво отмежевывался от существующих идейных течений и систем. «Я боюсь тех, кто между строк ищет тенденции и кто хочет видеть меня непременно либералом или консерватором», — признавался он в известном письме А.Н. Плещееву 24. Мало того, писатель был глубоко убежден, что следовать какому-либо учению, теории, доктрине, концепции означает притязать на монопольное обладание истиной, особенно нелепое теперь — в путанице и неразберихе современной жизни. Думать, «что она все знает, все понимает», может только толпа. Что же касается людей пишущих, «то им пора уже сознаться, что на этом свете ничего не разберешь»
Итак, даже на протяжении относительно краткого исторического отрезка — в литературе второй половины XIX в. — можно выделить по меньшей мере три фазы, три стадии реализма, во многом разнящихся между собой по исходным творческим установкам и глубинным художественным принципам. Стадии, которые мы условно обозначили как «типический», «сверхтипический» и «атипический» реализм. При этом лишь реализм «типический» безусловно близок классической («идеальной») модели реализма как такового. Во всех остальных случаях такая близость проблематична
