Этот сборник состоит из трех частей: кроме перепечатки полностью уже известного «Подорожника», в нем помещено 14 стихотворений, объединенных заглавием «AnnoDomini MCMXXI» (все они написаны в 1921 году), 15 стихотворений, названных «Голос памяти», относящихся к разным эпохам от 1914 до 1921 годов.
Так на страницах этой книжки запечатлены этапы восьмилетнего творческого пути; в ней перемежаются разные манеры, сплетаются несхожие мотивы, созвучат диссонирующие голоса.
В «AnnoDomini» представлены 23 стихотворения, из которых большинство относится к 1917 году. Безысходность тоски, ужас одиночества, вечная разлука и напрасное ожидание — вот душевное состояние:
«Сводом каменным кажется небо».
«И вот одна осталась я
Считать пустые дни».
И в этой муке одно прибежище — Господь, одно утешение — молитва. Простой бесхитростной верой полны ее стихи. Религиозный пафос «Белой стаи» не гаснет и в «AnnoDomini». Типом лирической композиции становится любовная элегия с молитвенным воззванием в финале. Так, например, стихотворение «Эта встреча никем не воспета» заканчивается:
Ты, росой окропляющий травы,
Вестью душу мою оживи, —
Не для страсти, не для забавы,
Для великой земной любви.
В двух последних строках найдено эпиграмматическое противопоставление двух строев души настоящего и прошлого.
Мистическое претворение «великой земной любви» дано в стихотворении «Ждала его напрасно много лет». Встреча с «женихом» изображается как мистерия:
Но воссиял неугасимый свет
Тому три года в Вербную субботу.
Свидание овеяно весенним ветром, колокольным звоном, звучащим как утешенье вещее. За окном идет народ со свечками («О, вечер богомольный»). И рука ее, принимающая поцелуй, закапана воском. Переполненная душа невольно поет евангельские слова: «Блаженная ликуй» (ср. в «Белой стае»: «Солеёю молений моих был ты, строгий, спокойный, туманный. Там впервые предстал мне жених...»).
Они расстаются: на прощание она дает ему кольцо и ждет его «долгие годы» «напрасно». Ее жизнь — «долгая дрема», «тяжелый сон». Даже петь она разучилась.
Не нашелся тайный перстень;
Прождала я много дней,
Нежной пленницею песня
Умерла в груди моей.
(1917)
Так идут дни, «печали умножая».
И сердце только скорой смерти просит,
Кляня медлительность судьбы.
(1917)
И снова мотив смерти песен:
Так, земле и небесам чужая,
Я живу и больше не пою.
Слов все меньше; стихи достигают предела простоты и сжатости. Горе поэта стыдливо и скупо на слова. В этой «темнице гробовой», «в этом предчувствии неотвратимой тьмы» образ далекого возлюбленного кажется «ангелом, возмутившим воду». И личное страдание вырастает в скорбь о родине:
Теперь никто не станет слушать песен....
Не достучишься у чужих ворот.
События 1917 года вызывают к жизни такие строки:
Вот для чего я пела и мечтала,
Мне сердце разорвали пополам.
Как после залпа сразу тихо стало.
Смерть выслала дозорных по дворам.
Технически все стихи этой эпохи отличаются устойчивой классической композицией, полновесно-медлительным ритмом (преобладание пяти и шестистопных ямбов); строгой чеканностью слов. Появляются чистые описания и рассуждения. Темы «Белой стаи» — далекий возлюбленный, «отступник», светлый воин, убитый на войне, и «злой»-нелюбимый — три таинственных образа — разрабатываются и здесь. Но только в стихах 1921 года это тройное построение окончательно оформляется. (К эпохе «Белой стаи» мы считаем возможным отнести из недатированных стихотворений следующие: «Покинув рощи родины священной», «Смеркается», «Тот август, как желтое пламя» и «По неделе ни слова ни с кем не скажу»).
Мотив «далекого возлюбленного», отрекшегося от темной родины, покинувшего «грешную страну» для чужих «вод и цветов», ровной нитью проходит через последние стихотворения Ахматовой. В «Белой стае» мы читаем:
Высокомерьем дух твой омрачен,
И оттого ты не познаешь света...
Ты говоришь: моя страна грешна,
А я скажу: твоя страна безбожна.
Но отступник томится по преданной им родине и стучится к «нищей грешнице».
В «Подорожнике» мотив развивается:
Ты, отступник, за остров зеленый
Отдал, отдал родную страну.
Наши песни, и наши иконы,
И над озером тихим сосну...
И такой же финал:
Для чего ж ты приходишь и стонешь
Под высоким окошком моим?
Теперь он может кощунствовать и чваниться, губя свою «православную душу» — он потерял благодать:
Оттого-то во время молитвы
Попросил ты тебя поминать.
Но под суровым обличением таится бесконечная любовь, и в другом стихотворении поэт с мучительной нежностью говорит о нем, «тяжелом и унылом, отрекшемся от славы и мечты». В конце неожиданно-горестное признание:
Как за тебя мне Господа молить?
Ты угадал: моя любовь такая,
Что даже ты ее не мог убить.
В «AnnoDomini» мотив любви достигает необычайного для Ахматовой пафоса и динамизма. Прерывистые, торопливые строки — гневны и жестоки. Любовь перешла в ненависть.
А ты думал — я тоже такая,
Что можно забыть меня
И что брошусь, моля и рыдая,
Под копыта гнедого коня.
. . .
Будь же проклят. Ни стоном, ни взглядом
Окаянной души не коснусь,
Но клянусь тебе ангельским садом,
Чудотворной иконой клянусь
И ночей наших пламенным чадом —
Я к тебе никогда не вернусь.
Параллельно по построению другое изумительное стихотворение. Раскаленные страстью строки внезапно обрываются резко. Ускорение ритма непосредственно передает взволнованность души:
Нам встречи нет. Мы в разных станах...
Не обольстят.
Из этого проклятого круга любви и ненависти (эпиграф к «AnnoDomini» «Necsinete, nectecumviverepossum» («Ни без тебя, ни с тобой жить не могу» (лат.; из Овидия).)) выводят поэта сверхличные чувства — любовь к родине и вера в свое призвание. В песнях дана великая свобода. От пытки земной страсти освобождает «дивный дар» песен, который «нетленней любви». В последнем сборнике Муза проходит, как утешительница и друг. Ахматова благословляет «изменника» на союз с другой, а сама уходит «владеть чудесным садом, где шелест трав и восклицанья муз».
Темное земное томление переливается в песни, и над смертью отчаяньем царит «вольный дух»:
Я-то вольная. Все мне забава —
Ночью Муза слетит утешать,
А на утро притащится Слава
Погремушкой над ухом трещать.
По фактуре стихи 1921 года разнообразны и разнокачественны. Строгие классические формы преодолены. Чувствуется большая легкость и гибкость техники. Анапесты и хореи вытесняют александрийский стих. Открываются новые возможности словесных построений. Творчество Ахматовой, в отличие от поэзии символистов, основано на разработке интонаций живой речи. У символистов ритм, синтаксис и оркестровка подчинены музыкальному принципу, у Ахматовой — принципу интонационному. Их стихи поются, ее говорятся. И в этом динамика ее поэтической «дикции».
