«Tristia». В 1920 году Мандельштам заключил договор с владельцем издательства «Petropolis» Я. Н. Блохом на издание книги стихов «Новый камень». Книга вышла в Берлине в 1922 году под названием «Tristia», предложенным поэтом М. Кузминым. Название «Скорбные песни» вызывает ассоциации с Овидием. В нее вошло 43 стихотворения, датированных 1915—1924 годами. Мандельштам был согласен с композицией сборника, но находил в нем много искажений и пропусков текста. Во многих письмах того времени поэт отмечал, что книга вышла против его воли. Свой вариант книги под названием «Вторая книга» поэт отдает в издательство «Круг». «Вторая книга» вышла тиражом 3000 экземпляров в 1923 году. В книге есть посвящение «Н. Х.» — Надежде Яковлевне Хазиной, жене поэта.
Латинское название стихотворного сборника Мандельштама "Tristia", вышедшего в 1922 г., указывает на жанр антологической поэзии. Однако стихотворения, проникнутые скорбью и чувством конца, близостью смерти и гибели всего родного, не антологичны, а онтологичны. Традиционные темы жизни и смерти погружены как в темные глубины сознания и подсознания, так и освещены светом веры и высшего целеполагания. Страх и надежда, Слово и его воплощение, любовь как темный эрос и как просветление, творчество, в том числе и историческое, как повторение уже бывшего и как привнесение нового, окрыляющего или убийственного, переплетаясь, образуют сложный узор сборника, писавшегося в 20-е годы ХХ в., но обращенного к будущему читателю.
Мандельштам сочетает античную символику и средневековую, библейские сюжеты и мифологию, иудейскую и новозаветную традиции, вовлекает в контекст своих произведений русскую классику и коннотации поэтов-современников. Символы и сюжеты переплетаются, образуя сложный узор просвечивающих сквозь друг друга смысловых референций, составляющих художественно-музыкальное единство.
Сборник открывается стихотворением, в котором смыслообразующим является образ "черного солнца", солнца мертвых. Практически в это же время, в 1923 г., И. Шмелев создает свое лиро-эпическое произведение "Солнце мертвых", в котором, как и Мандельштам, воссоздает картину разрушения всего родного. Традиционный образ-символ "солнце" восходит и к античности, и к Апокалипсису. Солнце, в римские времена отождествляемое с Аполлоном , и солнце, ставшее символом Христа, не меркнет. Солнце чернеет в Апокалипсисе : "...солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь", как указание близкой кончины мира и приближение Страшного Суда. Совмещение солнца и тьмы, солярной и древней хтонической символики, соположение антиномий, апофатический способ поиска истины, ее определение и утверждение через отрицание, — качественные признаки поэтики Мандельштама, прослеживаемые в "Tristia". Образ "черного солнца" восходит к трагедии Еврипида "Ипполит", но его подтексты уводят к таким разнообразным источникам, как сатира Горация, пророк Иоиль, Апокалипсис, Гейне, Нерваль, Вяч. Иванов, В.Брюсов. Для Мандельштама непосредственным источником этого образа послужила трагедия Расина "Федра", которую Мандельштам переводил и включил начало трагедии в третье издание "Камня" (1923).
Композиционно центральное место в сборнике занимает одноименное стихотворение "Tristia". В нем говорится о "науке расставанья", о "последнем часе вигилий городских" (название сборника Брюсова "Tertia vigilia" — "Третья стража, 1900, актуализировали смысл этого словосочетания), о слове "расставанье", о судьбе и возникающей из лебяжьего пуха Делии, гадании, магических актах предсказания судьбы, разнице между женской долей и мужском жребии, но главное — об основе жизни: "О, нашей жизни скудная основа,/ Куда как беден радости язык!/ Все было встарь, все повторится снова,/ И сладок нам лишь узнаванья миг." Поэт настойчиво указывает на вечный круговорот жизни, на повторения и принципиальную бедность словаря радости. Создать язык радости, который реально мог бы преобразить жизнь, — сверхцель поэта.
Поэзия Мандельштама — танец вещей, являющийся в самых причудливых сочетаниях. Присоединяя к игре смысловых ассоциаций игру звуковых, — поэт, обладающий редким в наши дни знанием и чутьем языка, часто выводит свои стихи за пределы обычного понимания".
Н. Пунин писал о "Tristia" как о "пышном и торжественном сборнике". Думая о месте Мандельштама в современной поэзии, он отмечал, что " это не барокко, а как бы ночь формы... Никаких не надо оправданий этим песням. И заменить их тоже нечем. <•••> В своем ночном предрассветном сознании он машет рукавами каких-то великих и кратких тайн. Условимся же никогда не забывать его, как бы молчалива ни была вокруг него литературная критика. И через ее голову будем говорить с поэтом, самым удивительным из того, что, уходя, оставил нам старый мир".
