1880-е годы традиционно рассматриваются в качестве поворотного этапа в жизни и творческой деятельности Л.Толстого. В 1877 г. он завершает работу над «Анной Карениной», что стало, по оценке Д.Мережковского, решающим рубежом творческого пути, и задумывается над созданием исторического романа о времени царствования Николая I. Однако уже в 1879 г. эта работа приостанавливается, Толстой переживает разочарование в художественном творчестве и обращается к созданию религиозно-философских сочинений («Исповедь», «Соединение и перевод четырех Евангелий»). В 1881 г. писатель вместе с семьей переезжает в Москву и, как свидетельствуют его письма и трактат «Так что же нам делать?» (1882 – 1886), испытывает нравственное потрясение от острых социальных контрастов городской жизни. Радикальная переоценка ценностей и опыта прожитой жизни приведет художника к напряженному богоискательству, тяжелейшим противоречиям с семейным окружением, к отказу как от юридического владения собственным родовым имением (1891), так и от авторских прав на произведения, созданные после 1881 г.
В начале Толстой пытается обновить свою связь с Церковью, но позже уходит в создание своей собственной религиозной философии. В последующие четыре года (1878-1882) после кризиса Толстой занимался публикацией своих взглядов, считая их самым большим литературным достижением в своей писательской карьере.
Состав литературного наследия Толстого 1880 – 1900-х гг. весьма разнообразен. От романистики писатель переходит преимущественно, за исключением последнего романа «Воскресение» (1899), к средней и малой эпическим формам (повести и рассказы), обращается к драматургии, работает над богословскими и религиозно-философскими трактатами, которые, по замыслу автора, должны были являть не отвлеченно-кабинетные изыски, но адресованную мыслящим современникам проповедь. Исторически значимо то, что «религиозно-философские сочинения Л.Н.Толстого… возникают на фоне глубокого духовного кризиса русского общества, главными проявлениями которого были падение авторитета Церкви и поиск новых типов религиозности».
“Смерть Ивана Ильича” (1886 г.) явилось первым крупным художественным произведением после его внутреннего кризиса и обращения к вере. Религиозная философия писателя служит задним планом и подспорьем в понимании “Смерти Ивана Ильича”.. Также как обнаружение Толстым истинного смысла жизни привело его к удовлетворенному внутреннему чувству и принятию факта смерти, также и пробуждение Ивана Ильича ставят его на путь осмысленной, полной жизни и снимает страх перед смертью.
Эта повесть становится одним из наиболее ярких и художественно значимых выражений духовно-нравственных исканий позднего Толстого, его взгляда на кризисное состояние современной действительности. Справедливо, что «положение, в которое Толстой ставит Ивана Ильича, не является исключительным… С точки зрения Толстог, кризис воззрений и кризис совести, чем бы он ни был вызван, является не исключительным, а скорее нравственно нормальным состоянием человека. Это то, что нужно человеку, чтобы у него открылись глаза на окружающий его мир и на самого себя, то, что позволяет ему познать правду и ложь.
В «Смерти Ивана Ильича», как обычно у позднего Толстого, сю жет строится не в соответствии с последовательным развитием со бытий, но умышленно нарушая хронологический принцип. Такое композиционное построение характерная черта художественной манеры именно позднего Толстого. Нарушая последовательность событий, писатель освещает весь рассказ отблесками картины страшного итога.
С самого начала, передавая различные взгляды на произошедшее, Толстой сталкивает таинственную значимость ухода человека из земного мира – и обыденное восприятие этого события. Посредством воспроизведения речей, мыслей, не до конца осознаваемых душевных движений персонажей здесь запечатлевается вольное и невольное отчуждение современного сознания от реальности смерти: «заговорили о дальности городских расстояний», «чувство радости, что умер он, а не я», догадки о том, «какое значение может иметь эта смерть на перемещения или повышения…»Лишь у одного из сослуживцев покойного сквозь соблюдение внешних ритуальных условностей на мгновение прорывается осознание подлинно страшного измерения смерти: «Ведь это сейчас, всякую минуту может наступить и для меня… Но тотчас же, он сам не знал как, ему на помощь пришла обычная мысль, что это случилось с Иваном Ильичом, а не с ним и что с ним этого случиться не должно и не может».
Со второй главы повести разворачивается основное повествование о жизненном пути Ивана Ильича: «Прошедшая история жизни Ивана Ильича была самая простая и обыкновенная и самая ужасная». Рассказ об основных вехах служебной карьеры персонажа, об устроении им семейной жизни неслучайно обрисован кратко и бегло.
Зенитом служебной карьеры Ивана Ильича становится высокая должность в министерстве юстиции, позволившая обзавестись новой квартирой в Петербурге. Его энтузиазм в деле оформления этого жилища, восторженное восприятие новой обстановки исподволь развенчиваются авторо, через комментарии: «В сущности же было то самое, что бывает у всех не совсем богатых людей, но таких, которые хотят быть похожими на богатых и потому только похожи друг на друга…»
Кульминационным событием становится эпизод, когда, обустраивая квартиру, Иван Ильич оступился на лесенке, «боком стукнулся об ручку рамы». Это мелкое происшествие оказывается символическим предвестием скорого разрушения всего заведенного порядка жизни.
В четвертой главе биографическое повествование нарушается вторжением темы болезни. По мере того как ухудшается состояние главного героя, герой начинает придаваться размышлениям о прошлой, вызывая ничем не заглушаемые нравственные страдания: «А что как и в самом деле вся моя жизнь, сознательная жизнь, была «не то). Во всех окружающих он начинает видеть ложь, кроме мужика Герасима, с его простой, проистекающей от полноты жизнных сил радостью («сила и бодрость жизни Герасима не огорчала, а успокаивала Ивана Ильича»), с его свободой от ложных условностей, от «выработанного» отношения к нему и его болезни.
За попытками бороться с телесными страданиями проступает глубинное прозрение бытийного, судьбоносного характера всего происходящего: «Нельзя было себя обманывать: что-то страшное, новое и такое значительное, чего значительнее никогда в жизни не было с Иваном Ильичом, совершалось в нем». К герою приходит понимание знаменитого силлогизма о Кае.
Непримиренность с конечностью земного бытия знаменует внутреннюю силу героя, его мужественное отречение от прежних стереотипов. Свет , как символ религиозного «спасения», видится герою в конце повести. Но главным умозаключением Толстового является мысль о том, что cмерть кончается потому, что кончается жизнь, смерть – это производная жизни, и поэтому вместе с исчерпанием жизни заканчивается и смерть. Смерть началась для героя еще тогда, когда он начал неправильно жить, принял на себя все устои общества. И именно смерть «нравственная» становится для героя страшнее смерти физической.
Широкий общественный резонанс получила b повесть «Крейцерова соната» (1887 – 1889), с ее надрывно-исповедальным звучанием, соотнесением современного бытия с евангельскими заветами, с намеченным в заглавии «параллелизмом тем искусства и нравственного падения».
Предпосланные основной части повести евангельские эпиграфы содержат обличение блудной страсти (Мф. 5, 28; Мф. 19, 10, 11). Используя композиционную форму «рассказа в рассказе», автор cтавит в центр исповедь центрального героя – помещика, кандидата университета Позднышева. Его исповедальный монолог, сочетающий самобичевание, проповедь, обличения, вырастает из реплики в возникшем в вагоне поезда разговоре попутчиков о животрепещущем для общественного мнения вопросе об истинном и ложном отношении к любви и браку. Как замечает одна из самых активных участниц этой произвольно возникшей дискуссии, теперь «женят таких, которые не любят друг друга, а потом удивляются, что несогласно живут… Брак истинный только тот, который освящает любовь».
C горечью вспоминая о юности, связанной с погружением в развратную жизнь, смысл которой заключался в «освобождении себя от нравственных отношений к женщине, с которой входишь в физическое общение», Позднышев размышляет о тотальной для современного мира дехристианизации, разъятости душевно-духовного и телесного начал, повседневного жизненного опыта – и евангельских норм, все более воспринимаемых как декларативные благопожелания: «Заповеди ведь нужны только на то, чтобы отвечать на экзамене батюшке».
Опираясь на собственный семейный опыт, толстовский герой-«идеолог» идет по пути «срывания масок» и изобличает современное представление о браке («что-то вроде продажи»), ставшие одним из атрибутов одряхлевшей цивилизации. Позднышев отмечает губительность телесной страсти, трудно совместимой, по его убеждению, с подлинным чувством, а потому неизбежно истощающейся «удовлетворением чувственности» и воздвигающей между супругами «непреодолимую стену холодной, ядовитой враждебности». Кризисное состояние семьи связывается им с ложным стереотипом, согласно которому женщина выступает «орудием воздействия на чувственность».
Лично пережитую семейную трагедию Позднышев возводит к проявлениям масштабного духовного и социокультурного кризиса, в условиях которого брак входит в круг бессодержательных светских условностей. Проповеди позднего Толстого весьма созвучна и проводимая в произведении поляризация этики и эстетики. Измена жены Позднышева с музыкантом Трухачевским рисуется в неразрывной связи с объединявшим жену и любовника увлечением музыкой («Они играли Крейцерову сонату Бетховена») и выводит рассказчика к обобщению об искусстве, которое зачастую воплощает соблазн, торжество неподлинности, забвение нравственной самоидентификации личности: «Говорят, музыка действует возвышающим душу образом, – вздор, неправда!.. Она действует ни возвышающим, ни принижающим душу образом, а раздражающим душу образом… Музыка заставляет меня забывать себя, мое истинное положение, она переносит меня в какое-то другое, не свое положение…»
В «Послесловии к Крейцеровой сонате» Толстой поясняет свои религиозные взгляды на брак и, в целом, на учение Христа. Он говорит о том, что внешнее учение правил, называемое церковным христианским учением, подменило истинное Христово учение идеала.
Христианского брака быть не может и никогда не было и не может быть ни христианского богослужения, пишет Толстой, цитируя Евангелие. Идеал христианства есть любовь к Богу и ближнему, есть отречение от себя для служения Богу и ближнему; плотская же любовь, брак, есть служение себе и потому есть препятствие служению Богу и людям, а потому с христианской точки зрения – падение, грех.
Идеал совершенства, данный Христом, Толстой сравнивает с компасом, который для моряков является руководством, так и идеал Христа – это руководство нравственной жизни людей.
Наши же выводы из учения Евангелия являются лишь неверным пониманием учения Христа.
"Смерть Ивана Ильича", "Крейцерова соната" — это именно внутренние драмы, драмы души, отсюда их сжатость, сосредоточенность.
Стоит отметить, что герои этих произведений обычно не яркие индивидуальные характеры, но обыкновенные люди, каких много.
Иван Ильич Головин, Позднышев — обыкновенные люди. Эту обыкновенность их, обычность их жизни, похожей на жизнь многих людей, писатель многократно подчеркивает.
