Водевиль, так весело и озорно блиставший в начале века, в эпоху Николая I стал другим. Изменился круг авторов — в драматургию пришли актеры. Петербуржцы П. А. Каратыгин (брат знаменитого трагика), П. И. Григорьев 1-й, П. Г. Григорьев 2-й, Н. И. Куликов; артист Малого театра Д. Т. Ленский. Водевилистами стали журналист Ф. А. Кони, театральный чиновник П. G. Федоров, писатель В. А. Сологуб. Дань водевилю отдал в молодости Н. А. Некрасов.
Водевиль поощрялся. Он взял на себя роль «социального громоотвода». Водевильные авторы щедро награждались, к ним проявлялось «высочайшее внимание». К 1840-м годам водевиль стал полным хозяином на афише. «Из театра мы сделали игрушку вроде тех побрякушек, которыми занимают детей, позабывши, что это такая кафедра, с которой читается целой толпе жи-вой урок»,— сокрушался Гоголь.
Изменился и характер водевиля, который все более тяготел к бытовой тематике. Помехой в движении жанра становились куплеты. Обязательный элемент водевиля сначала лишился оригинальной музыки — серьезные композиторы ушли из жанра, музыку стали писать сами драматурги, иногда она просто подбиралась из уже написанных мелодий. Все чаще куплеты становились вставными номерами, почти не связанными с драматическим действием, нарушая необходимый в произведениях этого жанра музыкально-драматический синтез. Затем они и вообще стали исчезать, водевиль постепенно превращался в бытовую комедию. Появились всякого рода жанровые «гибриды» — водевиль-комедия, водевиль-фарс, водевиль-шутка. Особой популярностью пользовались водевили «с переодеваниями».
Репертуар этот вызывал резкую критику Белинского и Гоголя, который называл водевили и мелодрамы «незаконными детьми ума нашего XIX столетия, совершенным отступлением от природы». И хотя будущий великий драматург с сомнением восклицал: «Русский водевиль! право, немного странно»,— именно русский водевиль сыграл достаточно серьезную роль в демократизации сцены.
В 1835 году состоялся дебют Асенковой в комедии Фавара «Сулейман II, или Три султанши», где играла своевольную одалиску Роксолану, играла с блеском, заразительно и весело, и в водевиле Скриба «Лорнет» в роли Мины. Современники утверждали, что лучшей водевильной актрисы, нежели Асенкова, трудно было и представить себе. Она была красива, женственна, грациозна, музыкальна, обладала красивым голосом, отличалась выразительной мимикой, легкостью сценических преображений. Огромный успех имела она в «водевилях с переодеванием» и в ролях «травести», была прелестна в мужском костюме. С триумфом играла она Габриэля в «Девушке-гусаре» Кони, юнкера Лелева в водевиле Орлова «Гусарская стоянка, или Плата той же монетою», гусара Стрункина в «Шалостях корнета» Коровкина, испанского короля Карла II в «Пятнадцатилетием короле» и особенно маркиза Юлия де Креки, шестнадцатилетнего полковника в водевиле «Полковник старых времен». Белинский писал об Асенковой в этой роли: «Действительно, она играет столь же восхитительно, сколько и усладительно; словом, очаровывает душу и зрение. И потому каждый ее жест, каждое слово возбуждает громкие и восторженные рукоплескания; куплеты встречены и провожаемы были криками «фора». Особенно мило выговаривает она «чорт возьми». Я был вполне восхищен и очарован».
Играя роли с переодеванием, Асенкова нигде не была вульгарна или подчеркнуто «пикантна», соединяла «удивительную грацию и какую-то ей одной свойственную стыдливость». Актриса мягкая и тактичная, обладавшая строгим вкусом, Асенкова, по словам современника, «была в свое время единственной молодой артисткой на сцене Александринского театра, которая покоряла поэзией правды».
Белинский, однако, заканчивал свой отзыв об Асенковой в роли Юлия де Креки словами: «Но отчего-то вдруг стало мне тяжело и грустно». Причину этой грусти могут объяснить грубоватые слова Щепкина об опасности для актрисы ее «сценического гермофродитизма». Талант яркий и своеобразный растрачивался на пустяки. Это понимала, по-видимому, и сама Асенкова, которая охотно бралась за серьезные и трудные роли. Она играла Марью Антоновну в «Ревизоре», Софью в «Горе от ума», Эсмеральду в инсценировке «Собора Парижской богоматери» Гюго, шекспировских Офелию и Корделию, обнаруживая не только комедийный, но и сильный драматический талант.
Трудно сказать, как сложилась бы судьба актрисы, какая из тенденций восторжествовала бы в ее творчестве — Асенкова пробыла на сцене всего шесть лет. Она умерла в двадцать три года от чахотки, навсегда оставшись одной из самых очаровательных страниц в истории русского театра.
С 1831 года Дюр начал постоянно выступать в водевилях, сыграв двести пятьдесят ролей «повес и фатов», в которых не знал себе равных, выступал и в ролях стариков. Обладая искусством трансформации, особенный успех имел он в «водевилях с переодеванием». Был он также знаменит как замечательный имитатор: в водевиле Шаховского «Первое апреля, или Новый дом сумасшедших» он, по отзыву современника, «смешил всех до слез, копируя французских танцовщиц». Был он великолепен в куплетах, которые у него определяли весь строй роли, ее тональность, ритм. Наибольший успех выпал на его долю в роли Жовиаля в водевиле Ленского «Стряпчий под столом», где было много музыкальных номеров. Дюр и сам писал музыку и даже издал три альбома водевильных куплетов собственного сочинения, некоторые из них позднее стали популярны как романсы.
Выступал он в пьесах и других жанров, но без особого успеха. Вершиной его творчества был водевиль.
На московской сцене пальма первенства и водевильных ролях принадлежала В. И. Живокини (1805—1874). Отцом актера был итальянец Джиовакино делла Мома, приехавший в Россию вместе с Растрелли, матерью — крепостная танцовщица. Живокини учился в Московском театральном училище. Еще не кончив его, был принят в императорскую труппу, где прослужил ровно полвека. Репертуар актера был разнообразен — от оперных и балетных партий до ролей в пьесах Грибоедова, Гоголя, Островского, Мольера, Шекспира. Но подлинной его стихией был водевиль, в котором у него не было соперников в Москве. Такие роли, как Падчерицын («Хороша и дурна»), Васильев («В тихом омуте»), Жовиаль («Стряпчий под столом»), Синичкин, были высшими его достижениями. Современники отмечали его «беспримерную веселость, живой, умиый и заразительный смех», писали, что его комизм был «невозмутимо светел», а смешные черты в образе доводились «даже до художественной карикатуры» — актер мало заботился о том, чтобы «из роли возникло живое лицо».
Исполнение Живокини восходило к традициям народного балаганного, театра с его стихией, импровизации. Актер легко вступал в общение с залом, мог остановить оркестр и начать разговор с музыкантами, по поводу того, что он хочет спеть совсем не тот куплет, который они начали играть, а другой; вставлял в текст множество «отсебятин», за что не раз получал замечания от Щепкина; обращался к критикам с просьбой похвалить его игру или спрашивал какого-нибудь зрителя, как ему нравится пьеса.
Его излюбленным сценическим приемом было преувеличение, «комическая гипербола», современники относили его к типу комика-буфф. Куплеты превращались у него в отдельные номера. О Живокини говорили, что он мог бы играть на «любой западной сцене», но Боборыкин считал, что «европейская вековая комедия вряд ли где на Западе имела в период от 30-х до 60-х годов более блестящего представителя, чем Живокини».
В водевиле за немногим исключением выступали все русские актеры, и он долго продолжал оставаться в репертуаре, а некоторые элементы водевиля своеобразно преобразовались в комедиях Гоголя, Тургенева, Островского.
