К началу XXI в. появились суждения об очередном кризисе в психологии. Е. Д. Хомская констатирует «наличие методологических трудностей в различных областях психологии» [27, с. 113]. В комментарии к ее статье фиксируется «ситуация методологического кризиса, сложившаяся в отечественной психологии за последние годы» [19, с. 125]. В отклике на статью Е. Д. Хомской Н. И. Чуприкова утверждает, что соглашается в целом с поставленным диагнозом, отмечая наличие «очередного методологического кризиса, возникшего в отечественной психологии в связи с новой социальной и внутрипсихологической ситуацией (в частности, вследствие широкого распространения психоанализа, психотерапевтической практики и идей гуманистической психологии)» [28, с. 126].
С тем, что в современной психологии существуют «острые теоретические и методологические трудности и противоречия», был согласен и В. В. Давыдов [10, с. 127]; об этом же писали в последние годы К. А. Абульханова [2], А. В. Брушлинский [4], В. П. Зинченко [12], О. К. Тихомиров [25] и мн. др. Кризис в психологии зафиксирован и зарубежными авторами [36, 8 и др.]. В этой связи вспоминается также знаменитый «открытый кризис» в психологии, описанный и проанализированный К. Бюлером [35] и Л. С. Выготским [7], К. Левином [38] и С. Л. Рубинштейном [22, 23].
Если же пойти в глубь истории, то окажется, что даты возникновения кризиса совпадают со временем самого становления научной психологии. Об этом писал еще в 1914 г. Н. Н. Ланге: «Кто знаком с современной психологической литературой, с ее направлениями и тенденциями, особенно в отношении принципиальных вопросов, не может, я думаю, сомневаться, что наша наука переживает ныне тяжелый, хотя и крайне плодотворный, кризис. Этот кризис, или поворот (начало которого можно отнести еще к 70-м гг. прошлого столетия), характеризуется, вообще говоря, двумя чертами: во-первых, общей неудовлетворенностью той прежней доктриной или системой, которая может быть названа, вообще ассоциационной и сенсуалистической психологией, и, во-вторых, появлением значительного числа новых попыток углубить смысл психологических исследований, причем обнаружилось, однако, огромное расхождение взглядов разных психологических направлений и школ» [16, с. 69]. Н. Н. Ланге определил и основной признак кризиса: реально работал критерий «огромного расхождения» («отсутствия общепринятой системы в науке»); если оно существует, то психология не имеет «основы», «фундамента» [там же].
За сорок лет до этого Ф. Брентано в работе «Психология с эмпирической точки зрения» (1874) писал: «Не столько в разнообразии и широте мнений, сколько в единстве убеждений испытывает сегодня психология острую нужду. И здесь мы должны стремиться приобрести то же, чего — одни раньше, другие позже — уже достигли математика, физика, химия, физиология; нам нужно ядро признанной всеми истины, которое в процессе взаимодействия многих сил затем быстро обрастет новыми кристаллами. На место психологии мы обязаны поставить психологию» [3, с. 11]. Вероятно, под этими словами могли бы подписаться многие научные психологи и в начале третьего тысячелетия. Если принципиально ситуация не изменилась за сто тридцать лет (для науки срок немалый), то это можно рассматривать как симптом глубокого внутреннего неблагополучия в психологии.
И это не только наша оценка. Современные американские авторы вполне обоснованно утверждают, что «сегодня психология еще более неоднородна, чем сто лет назад, и кажется, мы как никогда далеки от того, что хоть как-нибудь напоминало бы согласие относительно характера психологии... В конце [XX] столетия нет никакой единой системы, никаких единых принципов для определения психологической дисциплины и ведения исследований... Психология... представляет собой не единую дисциплину, но собрание нескольких различных ветвей... Американская психология разделена на враждующие фракции» [29, с. 33].
Таким образом, нынешний кризис в психологии в конце второго тысячелетия глобален, объемен, интернационален и многопланов. В России он переживается острее в силу особенностей нашей социокультурной ситуации. Его проявления можно усмотреть в самых разных плоскостях. Каковы же основные, наиболее существенные проявления кризиса? Их можно определить в первую очередь как глубокую диссоциацию (буквально: «разъединение», «разделение»; термин, широко используемый ныне в разных школах психиатрии и психотерапии).
Она обнаруживается, во-первых, в традиционной для психологии кризисной симптоматике, когда отсутствует единый подход: нет основы, объединяющего начала — «Психологии много, нет психологии». Идет борьба между психологией объективной и субъективной, объяснительной и понимающей, материалистической и спиритуалистической, поведенческой и психологией сознания и т.д. В настоящий момент она наиболее ярко выражается в противостоянии естественнонаучного и герменевтического (гуманистического) подходов (см. подробнее [8]).
Во-вторых, наблюдается противопоставление научной (академической) психологии и психотехник (практической психологии) (см. подробнее [6]): психологическая практика, как это ни печально, чаще всего исходит из каких угодно «теорий», но только не из концепций научной психологии. Разрыв между теорией и практикой в психологии, существовавший в двадцатые годы (о нем писал Л. С. Выготский в 1927 году), ныне углубился и превратился в глубокую пропасть — в первую очередь, по причине многократного увеличения масштабов психологической практики.
В-третьих, наблюдается разрыв между научной психологией и техниками, ориентированными на углубленное самопознание (от мистики и эзотерических учений до современной трансперсональной психологии и т.п.). Человек, интересующемуся познанием Я, ищущий свой духовный путь, обращается не к научной психологической литературе, — эта «ниша» прочно занята специалистами, далекими от научной психологии. И литература, и поэзия и философия дадут в этом отношении существенно больше, чем научные психологические труды.
В-четвертых, полнее обнажается различие между психологией западной и восточной. Действительно восточные учения в XX столетии стали постоянной составляющей интеллектуальной жизни западного общества. Но на научную, академическую психологию они не оказали практического влияния. В значительной степени ассимилировавшая опыт восточной психологической мысли трансперсональная психология до сих пор фактически не признана официальной наукой.
В результате этих диссоциаций (перечень можно продолжить) «пострадавшей» стороной оказывается именно научная психология, так как происходит постепенное сужение ее пространства, а многие проблемные поля «уступаются» разного рода «практическим психологам», среди которых немало откровенных шарлатанов. Таким образом, научная психология не идет по тому пути, который некогда указал создатель гуманистической психологии А. Маслоу, предлагавший психологической науке осваивать предметные области, традиционно относящиеся к сфере искусства и религии.
Не вызывает энтузиазма предложение превратить психологию в психотехнику, перейти от «исследования психики» к «работе с психикой»: это просто лишит психологию возможности стать в будущем фундаментальной наукой, основой для наук о человеческой психике. Если воспользоваться терминологией К. Д. Ушинского, то в этом случае психология вообще перестанет быть наукой и превратится в искусство. Все же психология, каково бы ни было ее настоящее, вне сомнения является наукой.
В начале XXI столетия стало совершенно ясно, что ни одна из диссоциаций не может быть разрешена «силовым» путем, посредством «логического империализма» одной из «полупсихологий», представляющих «полюса» в той или иной диссоциации. Это отмечают Л. Гараи и М. Кечке: экспансия естественнонаучной логики приводит к тому, что исследование все чаще «будет натыкаться на несуразности... Не подает больше надежды также и обратный прием, когда общим знаменателем двух полупсихологий объявляется не позитивистская логика естественных наук, а, согласно новой моде, герменевтическая логика исторических наук. На язык этой последней ничего невозможно перевести из всего богатства открытий, сделанных за долгую историю естественнонаучной психологии, особенно касающихся связи психологических феноменов, с одной стороны, и стратегии живого организма, направленной на его выживание, с другой» [8, с. 90 — 91].
Кажется естественным, что если существуют диссоциации, должен быть «запущен» механизм интеграции для их преодоления. Но, как это убедительно показали еще Л. С. Выготский и С. Л. Рубинштейн, «синтез» разнородного путем механического «сложения» обычно не осуществим: для этого необходимы особые условия. На наш взгляд, к ним в первую очередь относится пересмотр понимания предмета психологической науки, поскольку отмеченные выше диссоциации имеют одну причину — слишком узкое, ограниченное его понимание. Ситуация усугубляется тем, что отечественная психология стремительно меняется, пытаясь ассимилировать достижения зарубежной науки, от которых по известным причинам в течение многих лет была изолирована. Для преодоления кризиса требуется методологическая работа — ее «первым пунктом» должно быть уточнение понимания предмета психологической науки, его неоднородности и многоступенчатости.
В последнее время анализу кризиса в психологии в данном ракурсе уделяется достаточное внимание3 . Наиболее интересные выводы содержатся в работе венгерских психологов Л. Гараи и М. Кечке [8], а также в работе А. В. Юревича [33] — одной из немногих специальных исследований по данной проблеме.
А. В. Юревич справедливо указывает, что возлагавшиеся в 70-е гг. XX века большие надежды на появление универсальной теории, принимаемой всеми психологами и призванной объединить психологическую науку, не оправдались: психология сегодня еще более мозаична и непохожа на естественные науки, чем раньше.
Он четко определяет симптомы кризиса: 1) отсутствие единой науки, дефицит устойчивого знания, обилие альтернативных моделей понимания и изучения психического; 2) углубляющийся раскол между исследовательской и практической психологией; 3) конкуренция со стороны паранауки, возникновение пограничных между наукой и не-наукой систем знания. «В этой дисциплине отсутствуют общие правила построения и верификации знания; различные психологические школы или, как их называл А. Маслоу, «силы» представляют собой «государства в государстве», которые не имеют ничего общего, кроме границ; психологические теории даже не конфликтуют, а, как и парадигмы Т. Куна, несоизмеримы друг с другом; то, что считается фактами в рамках одних концепций, не признается другими; отсутствует сколь либо осязаемый прогресс в развитии психологической науки, ибо обрастание психологических категорий взаимно противоречивыми представлениями трудно считать прогрессом, и т.д.» [33, с. 4].
Автор несомненно прав, когда утверждает, что неудачные попытки походить на естественные науки вызвали стремление обосновать исключительное положение психологии. Самоопределение психологии чаще всего осуществляется при помощи куновского понятия «парадигма». А. В. Юревич анализирует различные позиции относительно методологического статуса психологии и приходит к выводу о том, что их можно представить следующим образом: 1) психология представляет собой допарадигмальную область знания; 2) психология является мультипарадигмальной наукой; 3) психология — внепарадигмальная область знания. По его мнению, преобладающее сейчас определение методологического статуса психологии на основе третьей позиции позволяет психологии преодолеть комплекс непохожести на точные науки.
Главную причину кризиса психологии автор видит в общем кризисе рационализма, охватившем всю западную цивилизацию. «В условиях общего кризиса рационализма границы между научной психологией и системами знания (или заблуждений), которые еще недавно считались несовместимыми с наукой, уже не являются непроницаемыми» [там же, с. 9].
3 См. работу В. А. Мазилова «Методология психологической науки». Ярославль, 2003, где дается анализ истории вопроса и рассматриваются работы по проблеме, появившиеся в последние годы.
Используя важные понятия «социодигмы» и «метадигмы», А. В. Юревич пишет: «Исследовательская же и практическая психология, обладая всеми различиями, характерными для разных парадигм, развиваются к тому же различными сообществами, и поэтому их следовало бы обозначить не как конкурирующие парадигмы, а как различные социодигмы» [там же, с. 7]. Метадигмы связаны с выделением таких систем отношения к миру, как западная наука, традиционная восточная наука, религия и т.д.; они опираются на различные типы рациональности. «Эти системы носят более общий характер, чем парадигмы и даже социодигмы, и, развивая данную терминологию, их можно назвать метадигмами, отведя им соответствующее место в иерархии когнитивных систем» [там же, с. 9]. Наука, согласно А. В. Юревичу, зависима от общества не только социально, но и когнитивно, впитывая и включая в состав научного знания порожденные другими метадигмами и распространенные в обществе представления (см. таблицу).
Не вдаваясь в дальнейшее обсуждение этой оригинальной и интересной работы, отметим, что не со всеми ее положениями можно согласиться.
Несомненно, что кризис психологии может быть преодолен только целенаправленной совместной работой психологического сообщества, т.е. социальным путем. Но его первопричина лежит, по нашему мнению, именно в когнитивной плоскости и заключается в неадекватном понимании психологической наукой своего предмета
