Переломная эпоха начала ХХ в. отмечена научно-техническим прорывом, повлиявшим на изменение не только картины мира, но и повседневной жизни людей. Теория относительности Альберта Эйнштейна, с одной стороны, а с другой — психоанализ Зигмунда Фрейда трансформировали понимание как окружающей физической реальности, так и социально-психологической природы человека. «Научные революции» происходили на фоне кризиса позитивистских идей. Цивилизационный прогресс способствовал стремительному ускорению темпа жизни. Столица Российской империи стала настоящим мегаполисом — озарилась электрическим освещением по методу электротехника Павла Николаевича Яблочкова (1847–1894). Петербургская знать пересела в автомобили, горожане попроще — в трамваи. Телефон и телеграф, радиотелеграф (радио) Александра Степановича Попова (первое испытание которого состоялось еще в 1895 г. на заседании физического отделения Русского физико-химического общества в Санкт-Петербургском университете) решали вопрос оперативной связи.
Владимир Иванович Вернадский (1863–1945) постоянно возвращался к тезису о том, что «следствия вновь открытых областей научных фактов вызвали одновременное изменение самых основ нашего научного познания понимания окружающего, частью остававшихся нетронутыми целое тысячелетие, а частью даже совсем впервые выявившихся, совершенно неожиданно, даже в наше время».
Влияние науки на умы было огромным. Специфический колорит модернистской эпохи, отмеченной панэстетизмом и богоискательством, сформировал особый подход к научному знанию. Представители различных интеллектуальных элит стремились подвести научные основания под сферу духа и эстетической деятельности. Научно-технический прогресс, урбанизм, новая концепция человека, вышедшего из природного мира и живущего в «каменных джунглях», стали мировоззренческой основой для формирования принципиально значимых для России авангардных течений «искусства будущего» (футуризм, кубизм, абстракционизм, позже — конструктивизм). Ведущие деятели культуры принимали активное участие в издании научно-популярной периодики. Так, журнал «Летопись» выходил в Петрограде с декабря 1915 по декабрь 1917 г., при ближайшем участии М. Горького, питавшего на протяжении всей жизни особый пиетет к науке, видимо, на психологическом уровне связанный с компенсацией отсутствия «своих университетов». По просьбе Горького Климент Аркадьевич Тимирязев (1843–1920) стал руководителем отдела науки в журнале. Помимо Ал. Блока, И. Бунина, Вл. Маяковского, Г. Уэллса и других признанных литераторов к сотрудничеству с журналом по инициативе Тимирязева были привлечены коллеги-физиологи: Иван Петрович Павлов (1849–1936) Илья Ильич Мечников (1845–1916), получившие Нобелевские премии в 1904 и 1908 гг. соответственно.
В начале 20 века наука переходит в ведомство университетов.
В конце XIX — начале ХХ в. российская наука не просто выступала составной частью мировой научной мысли, но была — без всякого преувеличения — передовой европейской наукой.
Со времен создания Петром I первой организации ученых — так называемой Петровской академии — российская наука по традиции находилась в ведомстве Академии наук. В начале ХХ в. высшие учебные заведения становятся ведущими научными центрами. Это оказалось возможным вследствие того чрезвычайно значимого обстоятельства, что в них складываются научные школы. Вообще говоря, фактор среды, стимулирующей к научному поиску, в принципе выступает определяющим в процессе приращения научного знания.
Поступательный процесс формирования научных парадигм тесно связан с особым университетским духом. В России «идея университета» (именно так назывались классические работы Джона Генри Ньюмана и Карла Ясперса об университетской феноменологии) была сопряжена с вопросом об автономии университетов. Вслед за реформами образования в эпоху Александра I и Александра II в начале ХХ в. также предпринимаются созидательные шаги в этом направлении. По следам революционных событий 1905 г. российские университеты вновь получают автономию, т. е. самоуправление. Университетская автономия распространялась на право самостоятельно определять учебные программы; университетские должности оказывались выборными (включая ректорскую, хотя все предыдущие университетские уставы предусматривали назначаемость ректора); в университетах действовал свой суд, своя типография, собственная цензура.
Про автономию университетов подробнее
В царствование Александра I в 1804 году первый общий университетский устав ввел автономию университетов.
В царствование Николая I в 1835 году университетская автономия была упразднена
В ходе великих реформ 1860—1870-х годов, в 1863 году, автономия университетов была восстановлена.
В период реализации программы контрреформ 1880-х годов в 1884 году автономия была ликвидирована.
В начале Революции 1905-1907 годов в 1905 году автономия университетов была восстановлена, но фактически урезана в 1907 году. Таким оставалось положение университетов до февраля 1917.
После Февральской революции 1917 Временное правительство предпринимало шаги по восстановлению автономии высших учебных заведений, и введению автономии в средних учебных заведениях.
В советское время автономия вузов была целиком и полностью упразднена.
Помимо этого, в начале ХХ в. в системе образования в целом стали активно развиваться различные формы культурно-досуговой деятельности. Так, «полезными признавались до этого категорически запретные студенческие научные и литературные кружки, хоры и оркестры… под „ответственным руководством профессоров“, которые могли бы удержать эти объединения „в требуемых границах“. <…> В академический быт студенчества вводились начала корпоративного представительства, еще недавно считавшиеся особенно крамольными. <…> Первая русская революция в корне изменила организационные формы, практику и идеологию студенческих объединений. Преобладающую роль приобрели созданные инициативой самих студентов факультетские, межфакультетские и общегородские коалиционные органы студенческого самоуправления, избиравшиеся собраниями учащихся по партийным спискам. Они являлись органами защиты академических, экономических, гражданских интересов студенчества».
В основание российской системы среднего и высшего образования была положена, как известно, германская образовательная модель. Однако российские университеты никогда не являлись, подобно западноевропейским образцам, «государством в государстве»; иными словами, они не были отделены от общества. Поэтому российские университеты тесно связаны со становлением и развитием российской прессы. Так, студенты начала ХХ в. выпускали специально-научные и научно-публицистические сборники, представляющие собой совершенно не изученный пласт прессы начала ХХ в.
Среди студентов была развита практика посещать лекции на других факультетах, и они старались учиться не утилитарно.
В главном российском высшем учебном заведении страны — Императорском Санкт-Петербургском университете можно было слушать лекции физика Ивана Ивановича Боргмана (1849–1914), в 1905 г. он стал первым избранным ректором Петербургского университета; химика Льва Александровича Чугаева (1873–1922); зоолога Валентина Александровича Догеля (1882–1955); лингвиста Ивана Александровича Бодуэна де Куртенэ (1845–1929), филолога Алексея Александровича Шахматова (1864–1920). Среди студентов историко-филологического факультета особой приверженностью пользовался «Пушкинский семинарий» Семена Афанасьевича Венгерова (1855–1920).
Убежденный последователь господствовавшего тогда культурно-исторического метода, Венгеров воспитал целую плеяду блестящих деятелей культуры и филологов, причем последние смогли создать новую методологическую школу: формальный метод в литературоведении.
Формальный метод – общность идейных установок, принципов и приёмов анализа, ориентированных на изучение «имманентных» законов литературы, присущих ей как художественному творчеству. Формальный метод позволил выделить в качестве объекта исследования литературный текст, который приобрёл самостоятельную научную ценность. Вопреки традиционному представлению о том, что литературное произведение важно не само по себе, а благодаря его «отражающей» способности, сторонники формального метода совершили кардинальный поворот к литературе как словесному искусству, желая получить ответ на вопрос, как оно устроено. Отсюда характерное убеждение в том, что литературоведение должно стать строгой и точной наукой. Ему следует обращаться непосредственно к произведениям литературы, а не к условиям и обстоятельствам их создания. Этот исследовательский аскетизм ограничивал предметную область литературы изучением формы и приёма, исключая из сферы рассмотрения мировоззренческие, социальные и нравственные проблемы.
Семинар более напоминал литературное общество, где не было казенного порядка. Фактически это была своего рода молодежная научная дискуссионная площадка, формирующая ту самую среду, о значении которой говорилось выше. Будущие формалисты: Юрий Николаевич Тынянов (1894–1943), Борис Михайлович Эйхенбаум (1886–1959) вынесли оттуда еще и представление о «веселой науке» (именно так называлась одна из центральных книг Фридриха Ницше).
С. А. Венгеров — не только крупнейший отечественный литературовед, но и литературный критик, публицист, редактор, одним из первых стал внедрять точные методы анализа, собрав обширную картотеку анкет для своего фундаментального (но не оконченного) «Критико-биографического словаря русских писателей и ученых (от начала русской образованности до наших дней)».
Подробнее про универы вообще в России можно почитать здесь в главе по соответствующему периоду: http://window.edu.ru/resource/980/46980/files/mion-ino-center03.pdf
