Изображая человека в условиях несвободы, Солженицын восходит к традиции европейской литературы девятнадцатого века. Для него лагерь - это не только место растления. Оставив восемь лет своей жизни в гулаговских застенках, писатель, тем не менее, сумел найти в своем незавидном положении светлые стороны. Солженицын считал, что в лагере может наступить духовное пробуждение человека. При этом он отнюдь не идеализировал неволю, в его произведениях нет ни малейшего намека на тюремную романтику. Так, в повести «Один день Ивана Денисовича» автор совершенно беспристрастно описывает рабочий день заключенного от подъема до отбоя со всеми его трудностями, хотя Шаламов считал, что Солженицын в этом произведении сильно смягчил реальность: «В настоящем лагере ложка - лишний инструмент. И суп, и каша такой консистенции, что их легко выпить через борт миски. Около санчасти ходит кот - невероятно для настоящего лагеря - кота давно бы съели. Махорку меряют стаканом! Не таскают к следователю. Не посылают после работы за пять километров в лес за дровами. Не бьют. Хлеб оставляют в матрасе. В матрасе! Да еще набитом! Да еще и подушка есть! Где этот чудный лагерь? Хоть бы с годок посидеть там в свое время»[15]. Но Солженицына никак нельзя обвинить в искажении фактов, достаточно вспомнить, что его осудили почти сразу после окончания войны (июль 1945). Тем людям, которые начинали свой срок именно в это время, не пришлось в полной мере испытать на себе ужасы печально известного тридцать восьмого года, когда гулаговский режим ужесточился до предела, чего не мог осознать Шаламов, утверждавший, что «Солженицын не знает лагеря». Кроме того, очень многое зависело от направления этапа. Да, разница между условиями жизни зэка в Казахстане и в Магаданской области была очень велика. Если у солженицынских героев тридцатиградусный мороз вызывал тоску, то шаламовские, напротив, были ему безмерно рады. Для обитателей Колымы это значило, что наступает долгожданная весна.
Очень быстро люди расставались с чувством собственного достоинства, за триста граммов хлеба они терпели всякие унижения. Голод затмевал сознание даже самых гордых лагерников.
По свидетельству Солженицына, началом подавления личности в лагере был номер, который присваивался заключенному вместо имени. Это обычай немецких концлагерей, который со временем перешел в ГУЛАГ. Все начинается с малого, не случайно знаменитая повесть Солженицына называется «Один день Ивана Денисовича», хотя изначально планировалось название «Щ-854». Есть имя - есть живая душа, а значит, есть и надежда на спасение. Если человек не забыл самого себя, то у него еще найдутся силы побороться за свои права. Так, кавторанг Буйновский реагирует на голос надзирателя только тогда, когда слышит собственную фамилию. Некоторые персонажи этой повести носят номера Щ-311, Щ-854, Ю-81. Буквы, которые стоят почти в конце алфавита и трехзначное число говорят о невероятных масштабах сталинских репрессий. В своем документально-художественном исследовании «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицын ссылается на статистику профессора И.А. Курганова: «…От 1917 до 1959 года без военных потерь, только от террористического уничтожения, подавлений, голода, повышенной смертности в лагерях и включая дефицит пониженной рождаемости - оно обошлось нам в… 66,7 миллионов человек (без этого дефицита - 55 миллионов). Шестьдесят шесть миллионов! Пятьдесят пять! Свой или чужой - кто не онемеет? Мы, конечно, не ручаемся за цифры профессора Курганова, но не имеем официальных»[8]. Эти огромные числа не удивляют. Людям приходилось заниматься непосильным физическим трудом на холоде по 12-16 часов в сутки при постоянном недосыпании. Рацион заключенных был скудный и однообразный, отсутствие витаминов влекло за собой цингу и пеллагру. Особо мучительным было постоянное недоедание, за которым неизбежно наступала дистрофия. А зимой - серьезные обморожения. Очень часто люди намеренно сами себе наносили телесные повреждения, чтобы хоть на один день освободиться от тяжелых работ. Иногда это помогало, иногда нет. Можно было на всю жизнь остаться калекой и при этом продолжать трудиться. Относительно благополучно проживали отведенный срок те, кто сумел устроиться на более легкую должность вроде нормировщика или парикмахера. Но это было непросто. Многие умирали, даже не ступив на территорию лагеря. В тюремных камерах, где находились арестанты до отправления на этап, была ужасающая скученность. Как свидетельствует Солженицын, в камеру на 25 мест могли поместить 80 человек, и это не предел. Невозможно было лечь, вытянуть ноги. В этой давке не сразу обнаруживались трупы. То же самое было и при транспортировке в вагонах, люди быстро задыхались, а в пути они могли провести месяц, не меньше. Месяц без света и воздуха, а часто и без воды. Тех, кто пытался бежать, расстреливали конвоиры. Неважно, в какой части страны располагался лагерь, ведь опасности, подстерегавшие заключенных, везде были одинаковыми. Но разные люди и относились к ним по-разному.
Центральный персонаж вышеупомянутой повести, сорокалетний крестьянин Иван Шухов сидит уже почти восемь лет. Со своим положением Шухов давно свыкся и старается соблюдать все лагерные законы. Главная для него задача - выйти на волю с наименьшими потерями. Срок Ивана Денисовича подходит к концу, но он знает, что за малейшую провинность вполне реально получить еще один, и потому не радуется преждевременно. К серьезным жизненным испытаниям Шухову не привыкать, во время войны он прошел немецкий плен, за что и был осужден у себя на родине. Шухов отлично разбирается в людях, с начальством держится вежливо, но не заискивающе. Может пуститься на небольшую хитрость, если это будет ему выгодно, но старается особо не выделяться. Однако высокая степень приспособляемости Шухова не имеет ничего общего с унизительным лакейством. Как в свое время высказался Чуковский, «Шухов - обобщенный характер простого русского человека: жизнестойкий, «злоупорный», выносливый, мастер на все руки, лукавый - и добрый»[16].
Полной противоположностью Шухова является капитан Буйновский. Он сидит совсем недолго (меньше трех месяцев из присужденного ему двадцатипятилетнего срока) и еще не успел адаптироваться, по-прежнему чувствует себя властным морским офицером, с однобригадниками разговаривает резко и называет их «краснофлотцами». Когда конвоиры собираются конфисковать его жилет, Буйновский кричит на них - он еще не знает, какие последствия может повлечь за собой прямое сопротивление режиму. А теми последствиями были десять суток карцера, что значило подорванное на всю жизнь здоровье: верное приобретение туберкулеза. Некоторые критики считали поступок Буйновского героическим, сопереживали данному персонажу и осуждали автора за то, что он не оставил никакой надежды этому отважному человеку. Так, В. Лакшин, сотрудник журнала «Новый мир», изложил свои взгляды по этому поводу в статье «Иван Денисович, его друзья и недруги»: «Попадая в лагерь и не зная сосвежа всей меры произвола и своей беззащитности перед ним, считая происшедшее с тобой лично недоразумением, ошибкой, люди могли, как кавторанг Буйновский, горячо возмущаться происходящим. Вместе с Иваном Денисовичем мы сочувствуем этому взрыву протеста кавторанга, ощутившего в себе оскорбленное достоинство советского гражданина. Но вместе с волной горячего сочувствия к этому чистому, идейному человеку приходит и острое чувство жалости. На Волкового выкрики кавторанга не производят впечатления, а сам Буйновский еще отсидит за это в БУРе. При всем благородстве его порыва есть в нем что-то беспомощное. Тут даже не наказание горько, а полная бесцельность и бессмысленность протеста... Солженицын не был бы Солженицыным с его жестокой реалистической правдой, если бы не сказал нам о том, что кавторанг - этот властный, звонкий морской офицер - должен превратиться в малоподвижного, осмотрительного зэка, чтобы пережить отверстанные ему двадцать пять лет срока. Неужели так? Как мучительно верить этому. Ах, как хотелось бы нам, чтобы он протестовал каждый день и каждый час, без устали обличая своих тюремщиков, не думал бы о холоде и о миске с кашей, сжался бы в один комок нервов - и все-таки продолжал борьбу»[3]. Солженицын же в разговоре с Лакшиным и Твардовским ясно дал понять, что полюбившийся многим читателям капитан, резкий внешне и чувствительный изнутри человек, просто обязан «нарастить шкуру», так как это единственная возможность выжить в нечеловеческих лагерных условиях. И чем скорее он это сделает, тем будет лучше для него: «Это же самое главное. Тот, кто не отупеет в лагере, не огрубит свои чувства - погибает. Я сам только тем и спасся. Мне страшно сейчас смотреть на фотографию, каким я оттуда вышел: тогда я был старше, чем теперь, лет на пятнадцать, и я был туп, неповоротлив, мысль работала неуклюже. И только потому спасся. Если бы, как интеллигент, внутренне метался, нервничал, переживал все, что случилось - наверняка бы погиб»[9]. А Шаламов и вовсе считал образ капитана Буйновского неправдоподобным для своего времени, о чем он написал Солженицыну в письме: «Кавторанг - фигура тридцать восьмого года. Вот тогда чуть не каждый так кричал. Все, так кричавшие, были расстреляны. В 1951 году кавторанг так кричать не мог, каким бы новичком он ни был. С 1937 года в течение 14 лет на его глазах идут расстрелы, репрессии, аресты, берут его товарищей, и они исчезают навсегда. А кавторанг не дает себе труда даже об этом подумать. Он ездит по дорогам и видит повсюду караульные лагерные вышки. И все-таки ни о чем не подумал. Он не мог этого знать при двух условиях: или кавторанг четырнадцать лет пробыл в дальнем плавании, где-нибудь на подводной лодке, четырнадцать лет не поднимаясь на поверхность. Или четырнадцать лет сдавал в солдаты бездумно, а когда взяли самого, стало нехорошо»[15]. Также Шаламов утверждал, что отчаянные смельчаки, подобные капитану, быстрее всех погибают в лагере, если не физически, то морально: «Кавторангу - две дороги: или в могилу, или лизать миски, как Фетюков. Кавторанг - будущий шакал»[15]. Впрочем, реальный прототип Буйновского, капитан второго ранга Борис Васильевич Бурковский, которому в свое время тоже пришлось пройти испытание карцером, выдержал его с честью. Дальнейшая судьба капитана (не персонажа) сложилась вполне благополучно.
Шухов приучил себя жить по принципу «кряхти да гнись, а упрешься - переломишься». Буйновский уже согнут, а еще один заключенный по фамилии Фетюков сломлен окончательно. Это опустившийся человек, который не брезгует шарить по помойкам и вылизывать чужие миски, за что периодически бывает избит. Он часто плачет и не скрывает своих слез. Фетюков - это фигура по-своему трагическая. Данный образ совсем не похож на солженицынских «благородных» зэков. Его легко представить на месте героев «Колымских рассказов», где такие фетюковы были обычным явлением. Они отрубали себе пальцы, надеясь попасть в лазарет, рыдали, получив к завтраку миску кипятка и ничего больше, смиренно прислуживали уголовникам, чтобы получить вознаграждение в виде куска хлеба или папиросы. На Колыме подобное поведение было нормой, и слезы лагерников не считались постыдными. Но если шаламовским героям искренне сопереживаешь, то Фетюков вызывает жалость, смешанную с презрением. Автор дает читателям сведения о биографии героя, из которых можно узнать, что на воле он занимал некую крупную должность и создавал жесткие условия своим подчиненным. Падение Фетюкова в лагере часто трактуется литературоведами как закон бумеранга, акт возмездия.
Среди лагерников выделялась отдельная категория, более известная как «придурки». Это банщики, парикмахеры, хлеборезы, повара, кладовщики, нормировщики, фельдшеры - те, кому не приходилось заниматься тяжелым физическим трудом наравне со всеми. В лагере они считались почти элитой. «Придурки» значительно влияли на жизнь «рядовых» заключенных. Есть «придурок» и в бригаде Шухова - это помощник нормировщика Цезарь Маркович, очень неоднозначный персонаж. Бывший кинорежиссер, он поддерживает в лагере отношения лишь с образованными людьми, со всеми остальными держит дистанцию. Это роднит его с Дмитрием Сологдиным, героем романа «В круге первом». Цезарь еще молод, и лагерный быт не стер лоска с его лица. Он часто получает посылки с воли, имеет возможность носить гражданскую одежду вместо тюремной. Цезарь Маркович не скупой, он щедро угощает своего друга Буйновского, к которому не приходят посылки, отдает ужин с хлебом Шухову. Старается отгородиться от жестоких реалий мыслями об искусстве. Но есть у Цезаря недостаток, который роднит его с капитаном Буйновским и не позволяет считаться истинным интеллигентом - барственная снисходительность к людям «из народа», которые уступают ему по уровню интеллекта и образованности. На людей, подобных Шухову, он обращает внимание только тогда, если ему требуется их помощь. Когда Иван Денисович приносит Цезарю в контору обед (общей столовой Цезарь принципиально никогда не посещал), тот молча протягивает руку за миской, не глядя на человека, который ее принес. Вроде бы мелочь, но говорит о многом. Лагерный аристократ принимает услуги простого работяги как нечто само собой разумеющееся. Конечно, он не забывает их оплачивать продуктами или сигаретами, но все же такое поведение не красит Цезаря. Однако незлобивый Шухов не осуждает его, а напротив, даже немного жалеет.
Каждый выбирал свой путь выживания по мере сил, и совсем особым был этот путь у бригадиров. Они не имели таких привилегий, за которые цепко держались «придурки», но их влияние на жизнь заключенных было ничуть не меньшим. Вот как описывает Солженицын образ идеального бригадира в «Архипелаге ГУЛАГ»: «В меру жестокий, хорошо знающий все нравственные (безнравственные) законы ГУЛАГа; проницательный и справедливый в бригаде; со своей отработанной хваткой против начальства - кто хриплым лаем, кто исподтишка; страшноватый для всех придурков, не пропускающий случая вырвать для бригады лишнюю стограммовку, ватные брюки, пару ботинок. Но и со связями среди придурков влиятельных, откуда узнает все лагерные новости и предстоящие перемены, это все нужно ему для правильного руководства. А в бригаде он всегда знает, кого взглядом подбодрить, кого отматерить, а кому дать сегодня работу полегче. И такая бригада с таким бригадиром сурово сживается и выживает сурово. Нежностей нет, но никто и не падает»[8, с.155-156]. Это описание вполне применимо к Андрею Прокофьевичу Тюрину, бригадиру Шухова: «В плечах здоров, да и образ у него широкий. Смехуечками он бригаду свою не жалует, а кормит - ничего, о большой пайке заботлив»[11, с.33]. Тюрина ценят и уважают все заключенные. Это суровый, но справедливый человек, который никогда не станет требовать от обессиленного доходяги выполнения запредельных норм. Он способен постоять за себя и не дать в обиду своих подчиненных. Тюрин демократичен, он откровенно рассказывает бригаде историю своей непростой жизни, стараясь поддержать зэков, среди которых были новички.
Образ Тюрина высоко оценил Шаламов, хотя он всегда был принципиально против самой должности бригадира как таковой:
«Очень хорош бригадир, очень верен. Художественно этот портрет безупречен, хотя я не могу представить себе, как бы я стал бригадиром (мне это предлагали неоднократно), ибо хуже того, что приказывать другим работать, хуже такой должности, в моем понимании, в лагере нет. Заставлять работать арестантов - не только голодных, бессильных стариков, инвалидов, а всяких - ибо для того, чтобы дойти при побоях, четырнадцатичасовом дне, многочасовой выстойке, голоде, пятидесяти-шестидесятиградусном морозе надо очень немного, всего три недели, как я подсчитал, чтобы вполне здоровый, физически сильный человек превратился в инвалида, в «фитиля», надо три недели в умелых руках. Как же тут быть бригадиром? Я видел десятки примеров, когда при работе со слабым начальником сильный просто молчал и работал, готовый перенести все, что мог. Но не ругать товарища. Сесть из-за товарища в карцер, даже получить срок, даже умереть. Одного нельзя - приказывать товарищу работать. Вот потому-то я и не стал бригадиром. Лучше, думаю, умру. Ни Шухов, ни бригадир не захотели понять высшей лагерной мудрости: никогда не приказывай ничего своему товарищу, особенно - работать. Может, он болен, голоден, во много раз слабее тебя. Вот это умение поверить товарищу и есть самая высшая доблесть арестанта. В ссоре кавторанга с Фетюковым мои симпатии всецело на стороне Фетюкова»[15].
Владимов, Георгий Николаевич (1937 - 2002) - русский писатель, публицист,
правозащитник. Забытое и вновь возрожденное имя, известное далеко не каждому. Из
72-х прожитых им лет более полувека были отданы литературе. Владимов обладал
даром найти самое болезненные, драматические точки нашего времени.
Общее количество книг, написанное Владимовым, не велико. Часть из них - повесть
"Большая руда", рассказы "Все мы достойны большего", "Мы капитаны, братья,
капитаны..." - печатались в советских журналах и принесли автору большую
известность, ввели в первый ряд писателей-"шестидесятников".
Другие - как повесть "Верный Руслан" или рассказ "Не обращайте внимания, маэстро" -
не найдя пристанища на родине, публиковались на Западе, звучали на волнах
зарубежных радиостанций. Лишь в ходе перестройки они были возвращены
российскому читателю - и оказались весьма актуальными, не потускневшими от
времени.
Законченная в середине 60-х гг. повесть "Верный Руслан" так и не увидела света в
советской подцензурной печати: она ушла в самиздат, а в 1975 г. Владимов счел
возможным опубликовать её зарубежом.
Интерес к повести Владимова вызван уже её темой. Но повесть эта - не просто о лагере.
Она о жизни в тоталитарном обществе, наиболее полным воплощением, которой
является лагерь: его законы дают о себе знать далеко за пределами лагерной зоны.
Можно говорить о политической остроте повести - она несомненна, но автор не
обличает, он стремиться достучаться до человеческой души, в ней, в её способности
влиять на поведение человека видит он силу, которая может спасти мир от одичания.
Повесть "Верный Руслан" воспринималась как отчаянно смелое обвинение режиму,
покалечившему не только человеческие судьбы, но и человеческие души. Г. Владимов
в своей повести затрагивает актуальные проблемы описываемого времени. «Увидеть ад
глазами собаки и посчитать его раем»— так сам автор определил главную проблему
повести «Верный Руслан».
Что знает о жизни главный герой повести — умный сторожевой пес Руслан? Что значит
для него, к примеру, счастье? Ночные бдения с хозяином, когда они несут службу, и
возле них добро и тепло, а там — весь огромный мир с его злостью и пакостями.
Что такое порядок? Бараки в два ряда, вышка, колючая проволока да глаз прожектора,
освещающий лагерь. Что такое долг? Охранять этот порядок, оберегать его, не
допускать заключенного к колючей проволоке, не давать ему возможности выйти из
строя, а если тот вышел – заталкивать обратно.
Но вот однажды этот мир рухнул. Флаг, развевающийся над лагерем, был снят и
брошен на землю, огромные ворота, которые по всем правилам должны были быть
закрыты, распахнулись. Лагерь опустел, а ужасного вида человек на своем урчащем
тракторе делает то, за что раньше стреляли без окрика: ломает забор с колючей
проволокой. Как тут не зарычать, как не приготовиться к прыжку, ожидая услышать:
“Фас, Руслан! Фас!”
Но нет долгожданной команды. Что же это происходит? Крушение порядка, крушение
мира... Свобода не просто непривычна для Руслана — она для него неприемлема, а
воспринимает он ее как временную.
Ему очень хочется, чтобы его “рай” — старый мир с его порядками, размеренная
лагерная жизнь и все, что несла она с собой, — вернулся. Поэтому и бегает он на
платформу ждать, когда приедет поезд с заключенными. Другие собаки уже забыли о
долге, предали службу, перешли к “вольняшкам”, а Руслан все ждет. Что чувствует он,
выброшенный из своего мира?
В развернувшемся побоище людей и собак суждено погибнуть Руслану: ему перебили
позвоночник, и потертый бывший заключенный, которого Руслан “счел себя
обязанным охранять, пока не вернутся хозяева”, не видит иного выхода, кроме как
добить пса. Напряжение писательской мысли обуславливается противопоставлениями
уже наступающих в жизни перемен и тревогой, которая вызвана ощущениями того, как
крепко держится в этой жизни прошлое, исказившее представление о добре и зле. Но,
как выясниться, искажено оно не до конца. Среди караульных собак выделяется в
повести Ингус – самый умный, без труда выполняющий самые трудные задачи пес,
проявлявший и во время обучения и «великое вдохновение», и удивительное умение.
Примечательно, однако, что «когда допустили Ингуса к колонне, выяснилось, что
работать он не хочет»: не высказывал он «хорошей злобы», которая переполняла,
например, «старого бандита» Джульбарса. И недаром именно Ингус мертвой хваткой
вцепился в пожарный шланг, из которого на страшном морозе обливали заключенных:
было в этом «интеллектуале» что-то, что не позволило ему спокойно глядеть, как
истязают людей. Собачий бунт, сигналом к которому послужило нападение – и
последовавшая затем гибель от автоматной очереди – Ингуса, оказывается одной из
кульминационных сцен повести. В выдрессированных, безжалостных по отношению к
«двуногим» зверях проснулось то, что можно назвать человечностью. Здесь
появляются слова, важные для понимания проблемы добра и зла, по Владимову: « Да,
всякий зверь понимает, что величие его простирается одинаково далеко и в сторону
Добра, и в сторону Зла, но не всюду его сможет сопровождать зверь, даже готовый
умереть за него, не до любой вершины с ним дойдет, не до любого порога, но где-
нибудь остановится и поднимет бунт». : кто Руслан — палач или жертва? Я
сочувствовала псу, который гордо отказывался от еды, потому что кодекс собачьей
чести предписывал брать ее только из рук хозяина. Сочувствовала тогда, когда,
отыскав хозяина, Руслан готов броситься ему на помощь, чтобы оградить от беды. Но
беда не пришла, просто бывший заключенный положил руку на плечо хозяина, и
Руслан был вынужден тихо сидеть в стороне, сгорая от желания ринуться к хозяину и
лизнуть ему руку, и верить в то, что его, наконец, увидят и позовут.
Сочувствовала тогда, когда пес часами сидел на платформе в ожидании поезда, а потом
бежал в лагерь доложить: поезда нет.
Виноват ли Руслан в том, что честно несет свою службу? Виноват ли в своей
преданности? Владимов снимает ответственность со своего героя и возлагает ее на тех,
кто его учил.
“— Хрен с ним, ребята, не надо дразнить, — сказал солдат. Он все сидел в пыли,
раздирая рукав и заматывая локоть."— Он служит.
— Никто не дразнит, — сказал мальчик. И возмутился: — Так это он, оказывается,
служит? Какая сволочь!
— Да, никакая, — сказал солдат. — Учили его, вот он и служит”.
Книга необычайно интересна, прежде всего, тем, что в ней рассказывается о существе,
находящемся по ту сторону колючей проволоки, но с более искаженной судьбой.
“Господа! Хозяева жизни! Мы можем быть довольны. Наши усилия не пропали даром.
Сильный и зрелый, полнокровный зверь, бегущий в ночи по безлюдному лесу,
чувствовал на себе жестокие, уродливые наши постромки и принимал за радость, что
нигде они ему не жмут, не натирают, не царапают”.
В своей повести Владимов показал истинную трагедию преданности. И если
представить, что под собачьими кличками и образами скрыты люди, то станет еще
больнее за судьбу тех, кто служил неправедной идее. Служил по-своему честно, но
оказался не нужен. Разве виноваты они в том, что их служба оказалась неверной,
ложной, а жизнь их — навсегда искалеченной?"
Г. Владимов в своей повести "Верный Руслан" затрагивает ряд проблем как
философской, так и социальной направленности. Ярко проявляет философская
проблема добра и зла. Критик Л.Аннинский точно определил главное в повести –
стремление писателя понять, как «из элементов добра магическим образом
составляется зло», «как из Руслановой верности, из простого солдатского чувства
долга, из полной самоотдачи выковывается охранник, вертухай, лагерный изверг».
Суть повествования критик видит в «постоянном вывороте жизненной ткани с «добра»
на «зло» и обратно. <…> Чем честнее верный Руслан отрабатывает свой долг <…>, тем
яснее бытийный ужас, который за всем этим встает независимо от источника обмана и
подмены». Повесть заставляет задуматься о человеческой вине за то, что Добро
странным образом может служить Злу.
Владимов раздвигает временные и пространственные рамки своего повествования,
нигде не выходя при этом за пределы реальности, сугубой достоверности. Здесь точно
выбрано и время действия (переломное, решающее в жизни персонажей повести, в
жизни страны и народа), и его место (лагерь и пристанционный поселок, где власть
лагерных порядков ощущается особенно отчетливо, определяет нормы человеческого
поведения). Прошлое, которое временами возникает в памяти, воспринимается как
основание происходящего сегодня – вот почему перемены, вызванные смертью
Сталина и последовавшим за этим разрушением системы ГУЛАГа, затрагивают пока
лишь обстоятельства существования персонажей, но не могут изменить их сущности.
Прошлое в повести Владимова встает на пути у будущего и делает это с присущей ему
(прошлому) жестокостью, иначе оно и не может. Оно напоминает о себе страшными
клыками караульных собак, их искренним – утверждаемым силою – желанием вернуть
людей туда, где «… для их просветления приготовлен просторный лагерь,<< …>>
большие, просто чудесные бараки, где они, пожалуй, все-все поместятся, ну разве
некоторых придется втолкнуть, а что нет ещё проволоки, - то не беда, они же её
натянут. Свою проволоку, которую не прийдут они потом, даже подойти не посмеют,
они всегда натягивали сами. Люди ещё не успели перестроиться и живут по законам
прошлого. Образ жизни в "системе" довлеет над ними. Отсюда и вытекает проблема
социальной разобщенности. Несмотря на то, что лагеря прекратили своё
существование, люди, отбывавшие, в них заключение и уже находящиеся на свободе
воспринимаются все же "зеками". Конфликт между человеком (человеческим началом
в нем) и выстроенной в годы тоталитаризма Системой обретает отчетливые, предельно
жесткие формы, создавая обстановку духовного рабства. Здесь человек не волен
поступать в соответствии со своими собственно человеческими желаниями и
свойствами – он всегда в подчинении у тех законов и норм, которые лежат в основании
лагерной жизни. Владимов акцентирует внимание читателя на постепенном слиянии
явлений, именуемых "мы" и "они". Как замечал Аннинский, "мы" – это "они",
следовательно, мы разрушаем и уничтожаем сами себя, размываем фундамент
мироздания. И эта страшная для человека мысль воплощается в повести Владимова.
По мнению Латыниной, движение антисталинской темы состоит в движении «от
странного обличения сталинизма – к размышлению над тем, что именно произошло с
народом, согласившимся принять ложь за правду. В эпоху оттепели, казалось, главное
– разрушить сталинизм, выдернуть его с корнем. Сейчас стало очевидно, что корни
выдернуть не так просто». Бесчеловечным нравам рано или поздно придет конец.
Борьба нового со старым началась и продолжается.
История караульной собаки заставляет задуматься о своей жизни, о нашей
причастности к тому, что происходило, что происходит. Очень важно знать, кем ты в
этой жизни хочешь быть, но едва ли не менее важно знать и то, кем ты быть не хочешь.
