80-е годы Щедрин написал роман «Современная идиллия», где высмеял и разоблачил всякого рода негодяев на службе у царизма, тех, кто осуществлял политический гнет в стране, трусость либеральной интеллигенции, продажность прессы.
Салтыков работает над "Современной идиллией" в период, когда в России подготавливается, назревает и обрывается, не разрешившись революцией, вторая после 60-х годов революционная ситуация. Это время нового подъема крестьянского протеста в разоренной пореформенной деревне, время "отчаянной схватки с правительством горсти героев" "Народной воли" (В. И. Ленин) {В. И Ленин.Полн. собр. соч., т. 5, с. 39.} время оживления либерально-оппозиционного движения, выступавшего с лозунгами "законности", "правопорядка", "свободных учреждений" {См.: С. А. Муромцев. Статьи и речи, вып. V. М., 1910, с. 11-38.}.
Выход из кризиса правительство искало то на путях суровых "чрезвычайных мероприятий", то "вынуждено было" идти "на уступки" {В. И. Ленин.Полн. собр. соч., т. 5, с. 39.}. Но исторических условий, которые смогли бы обеспечить успех революционного натиска, все же в стране не существовало. Устранение Александра II (1 марта 1881 г.) не дало благоприятных для революционеров последствий, истощив их собственные силы. "Волна революционного прибоя была отбита {Там же, с. 45.}. 29 апреля 1881 г. публикуется манифест Александра III "об укреплении самодержавия". Министры либеральной ориентации во главе с М. Т. Лорис-Меликовым устраняются из правительства; "диктатуру сердца" сменяет демагогическая "народная политика" Н. П. Игнатьева, в мае 1882 г. уступившего место печально знаменитому Д. А. Толстому, который "был создан для того, чтобы служить орудием реакции" {"Воспоминания Б. Н. Чичерина. Московский университет". М., 1929, с. 192.}.Вместе с К. П. Победоносцевым Д. А. Толстой открыто объявляет реформы 60-х годов "преступною ошибкой" {"Дневник Д. А. Милютина", т. 4. М., 1950, с. 35. Ср.: Е. М. Феоктистов. За кулисами политики и литературы. Л., 1929, с. 168.}.
Навстречу правительственной реакции шла волна реакции общественной, вызванная "массовым политическим развращением населения самодержавием" {В. И. Ленин.Полн. собр. соч., т. 5, с. 58.}, страхом дворянско-буржуазных сил перед перспективой революции и разочарованием широких кругов интеллигенции в революционном народничестве."Мания доносов распространяется во всех слоях общества" {Письмо А. В. Головнина к Д. В. Милютину (январь 1882 г.). - В кн.: П. А. Зайончковский. Кризис самодержавия на рубеже 1870-1880-х годов. М., 1964, с. 382.}; в высших сферах возникает тайная организация для искоренения "крамолы" - "Священная дружина" со своей сетью шпионов и провокаторов. Зенита влияния достигает M. H. Катков. Либеральная пресса ("Голос", "Русская правда") смиренно просит "о помиловании" {"К. П. Победоносцев и его корреспонденты", т. 1, полутом 1-й.М.-Пг., ГИЗ, 1923, с. 89.}.
Идейный кризис, практика политических провокаций, с одной стороны, расцвет в пореформенные годы буржуазного преуспеяния и хищничества, с другой, повлекли за собой невиданный ранее рост преступности.
"Современная идиллия" содержит множество намеков на текущую историю России 1877-1883 гг. Прием раскрытия "политики в быте" (М. Горький), может быть, нигде у Салтыкова не явлен столь ярко.
Преодолевая искусством эзоповского иносказания цензурные запреты, Салтыков сумел откликнуться на перемены и колебания правительственного курса (игра интриг и перемещений в "квартале"); сатирически отразить злободневные официальные документы, вроде "Инструкции полицейским урядникам", и действия администрации ("оздоровительные проекты" в XIII гл.). Ему удалось запечатлеть политические процессы над революционерами ("Злополучный пискарь, или Драма в Кашинском окружном суде"), сыскную самодеятельность "Священной дружины" ("Клуб Взволнованных Лоботрясов" и его добровольные агенты). Охранительная пресса узнавала себя в гротескном облике газет "Краса Демидрона" и "Словесное Удобрение"; факты биографий реакционных генералов (М. Г. Черняева, Р. А. Фадеева, И. В. Гурко) насытили колоритными подробностями образ странствующего полководца Редеди.
Но при всем богатстве конкретного политического подтекста "Современная идиллия" не является столь непосредственным откликом на ход событий, как возникшие во время работы над нею "Письма к тетеньке" (см. т. 14 наст, изд.), хронологически и по материалу очень близкие к основным ее главам (XII-XXIX). Создание панорамы общественных сил и событий не было на сей раз целью писателя.
Главную особенность своего сатирического романа сам Салтыков усматривал в единстве идеи, которую герои воплощают всей своей судьбой. "Это вещь совершенно связная, проникнутая с начала до конца одной мыслию, которую проводят одни и те же "герои". Герои эти, под влиянием шкурного сохранения, пришли к убеждению, что только уголовная неблагонадежность может прикрыть и защитить человека от неблагонадежности политической, и согласно с этим поступают, то есть заводят подлые связи и совершают пошлые дела" (письмо к А. Н. Пыпину от 1 ноября 1883 г.). Глубокой "мыслью" романа является драма обмеления человеческой личности, угасания идей, оскудения жизни под игом реакции.
Сумрачный образ времени - в конечном счете - создается крупными штрихами, характеризующими действия власти и поведение общества в их основных приметах и проявлениях. Кроме того, сквозь черты современности всюду просвечивает история. В романе много исторических ассоциаций, параллелей, реминисценций, возникающих по разным поводам (прогулки героев по столице с ее памятными местами, генеалогия рода Гадюков-Очищенных, биография князя Рукосуй-Пошехонского, "счет" купца Парамонова). Можно сказать, что в "Современной идиллии" в сжатом виде воспроизведен взгляд Салтыкова на историю российской государственности, сложившийся у него еще с конца 60-х годов {Е. Покусаев. Революционная сатира Салтыкова-Щедрина. М., 1963, с. 22-57.}, - с характерным выбором эпох и фактов, демонстрирующих произвол и развращающую силу самодержавия, политическую беспринципность дворянского общества, забитость социальных низов.
В гротескных персонажах "Сказки о ретивом начальнике", в собирательных образах "исправников", "урядников", "гороховых пальто" и т. д., Салтыков раскрывает природу деспотической власти, которая превращает существование каждого "невинного обывателя" в "шутовскую трагедию" и "катастрофу". Особенно значительны здесь проходящие через основные главы текста сквозные образы вездесущего "горохового пальто", "невидимого" штаб-офицера. Они почти "нематериальны": буквально растворяясь в воздухе и снова возникая из него, но всегда вовремя оказываясь на страже "основ", именно они символизируют в романе атмосферу политического сыска и доносительства реакционной эпохи.
Но герои обуздания - не главные лица в этом произведении Салтыкова, в отличие от "Помпадуров и помпадурш" и "Господ ташкентцев". Не "субъект", а "объект" реакции - общество находится здесь в фокусе изображения.
В "Современной идиллии" Глумов и Рассказчик - более "герои", чем в других произведениях Салтыкова ("В среде умеренности и аккуратности", "Недоконченные беседы"), где им принадлежит скорее функциональная роль проводников определенного взгляда на вещи. Писатель связал с этими образами моральные проблемы, очень злободневные и общественно значительные. Они заключают, кроме того, заряд несомненной полемики с идейно-этическими построениями реакционной публицистики и философии.
Оба героя в сочетании воплощают самый широкий, массовый тип российского интеллигента - "среднего культурного человека", с характерной либеральной складкой ("восторги по поводу упразднения крепостного права", "светлые Надежды, возбужденные опубликованием новых судебных уставов" и т. д.). Они непричастны к политическому радикализму, но имеют потребность "свободно мыслить и выражать свои мысли по-человечески" и потому находятся в постоянном конфликте с властями, осуществляющими политический контроль. Автор одного из наиболее проницательных откликов на журнальную публикацию "Современной идиллии" - Г. Градовский отметил, что в романе "сатирически воспроизведено, как нынешние условия нашей жизни отражаются на с_р_е_д_н_е_м русском человеке, на большинстве русского общества и народа" {Грель . Литературные очерки. - "Эхо", 1882, 24 декабря, Э 293.}.
В сложное идейное целое, каким являются центральные образы романа, входит неотъемлемой частью разоблачение "измен и шатаний либерализма" (В. И. Ленин) {В. И. Ленин.Полн. собр. соч., т. 23, с. 372.}. Но было бы ошибкой отыскивать в сюжетной судьбе героев простое отражение истории политической капитуляции "либеральной партии" после 1 марта 1881 г. "Либерализм" в данном случае следует понимать скорее как "нормальную окраску убеждений" средней русской интеллигенции (по выражению Салтыкова). Ирония, сарказм писателя вызваны эфемерностью этого "свободолюбия" - чисто теоретического и ничем не подтверждаемого реально.
"Средний человек" - одна из основных типологических категорий салтыковской сатиры, наиболее точное определение ее объекта в 80-е годы {См. об этом: Вл. Кранихфельд. Десятилетие о среднем человеке. - "Современный мир", 1907, ЭЭ 11 и 12.}. "Средний человек" - посредствующее звено между носителем революционной мысли ("высокоинтеллигентным человеком" в эзоповском словаре "Современной идиллии") и не пробужденной еще "мелкой сошкой" массами. Перед фактом политической неразбуженности народных масс выход революционера из гибельной изоляции и приближение социальных перемен Салтыков, в известной мере, связывает с гражданской активизацией "среднего интеллигента". И обратно: по мысли писателя, исторический застой, торжество реакции ("суматохи", "ябеды", как обозначено в романе) усугубляются и затягиваются, когда идейно деморализованный ("заснувший", "очумевший") средний культурный слой не в состоянии быть для передового деятеля "тою материальною и нравственною поддержкою, которую дает общество и перед которою невольно задумывается самая нахальная беззастенчивость" (см. т. 9, стр. 162).
Глубокую тревогу Салтыкова вызывало то обстоятельство, что под флагом борьбы с политической "крамолой" карательная практика правительства направлялась на гораздо более широкий объект: "Уж не об динамите и цареубийстве идет речь, а о простом человеческом образе мыслей", - писал он Г. З. Елисееву 20 января 1883 г. "Усиленные меры" "наводили ужас" на общество в целом {См. "Дневник М. И. Семевского". Цит. по кн.: П. А. Зайончковский. Кризис самодержавия на рубеже 1870-1880-х годов. М., 1964, с. 95.}. Реакционная "ябеда", утверждается в романе, "захватила в свои тиски "среднего" человека и на нем сосредоточила силу своих развращающих экспериментов".
Рассказчик и Глумов проходят все стадии убывающего свободомыслия, переживают "процесс мучительного оподления", чтобы в финале возмутиться и ощутить "тоску проснувшегося Стыда".
Первый этап их "отрицательной эволюции" - полное погружение в растительное существование. Философию пассивного пережидания трудного исторического момента Салтыков обозначил понятием "годить" ("погодить"). Незадолго до начала работы над "Современной идиллией" он беседовал с Ф. M Достоевским "о трудности определить явление, назвать его настоящим словом" {См.: "Два самоубийства". - "Дневник писателя", 1876, октябрь. Ср.: Ф. М. Достоевский. Полн. собр. художеств.произв. М.-Л., ГИЗ, 1929, т. 11, с. 422.}. Такое "настоящее слово" для общественного тонуса реакционной эпохи было найдено им и сразу оценено современной критикой: "Глумов и Рассказчик возводят в принцип очень обыкновенную способность годить", но, "когда, например, мы "годим", то нам кажется, что это совершается вполне прилично и далеко не так глупо, не так смешно, как у щедринских героев" {Некто из толпы . ОЗ, 1-й 2-й, 3-й ЭЭ, 1877 г. - "Кронштадтский вестник", 1877, 4 мая, Э 53, с. 12.}. Салтыков блистательно реализовал в комическом действии сложившуюся у него еще с 60-х годов систему устойчивых значащих деталей, которые характеризуют быт людей, свободных от умственных интересов.
В романе часто встречаются упоминания первоклассных и второсортных петербургских "рестораций" ("Борель", "Доминик", "Палкин", "кухмистерская Завитаева", "Малоярославский трактир" и т. д.), известных столичных колбасных, булочных, фруктовых лавок, винных "заведений" ("Шпис", "Людекенс", "булочная Филиппова", "Милютины лавки", "Елисеев", "Эрбер", и пр.), увеселительных мест ("балы Марцинкевича", "танцклассы Кессених", "Пале-де-Кристаль", "Демидрон" и т. п.) {См.: Вл. Михневич. Петербург весь на ладони. СПб., 1874; его же. Наши знакомые. СПб., 1884.}. У Салтыкова все подобные упоминания, давая "топонимику" благонамеренности, были сатирически экспрессивны, психологически выразительны: за ними вставала не только живописная картина города, но определенный образ жизни, моральный портрет завсегдатая подобных заведений, хорошо известный современнику.
Вскрывая печальную логику неизбежного перехода "благонамернности выжидающей" в "благонамеренность воинствующую", писатель заставляет своих героев на следующем этапе их приспособленческой карьеры вступить в общение с полицией и взяться за организацию уголовных преступлений. Мотив преступности, уголовщины проходит через все произведение, персонажи, с которыми сближаются герои: аферист Балалайкин, "злокачественный старик" Очищенный, содержанка Фаинушка, Выжлятников - дают представление о разных формах аморальности. Проблема аморализма ставится в романе широко, истолковываясь как "стихия общественной жизни" (И. А. Гончаров), каждый герой подвергнут своеобразной "этической пробе".
Привлекая внимание Салтыкова давно, в полную силу эта мысль зазвучала именно в "Современной идиллии": уголовщина и контрреволюционная политика, "благонамеренность" и "воровство" объединены в романе как безусловно родственные общественные явления.
Реакционная пропаганда хотела найти корни социальной преступности в революционной идеологии. Стремясь дискредитировать своих идейных противников, охранители тенденциозно интерпретировали социалистическое учение о собственности, приписывая революционной среде грабительство в качестве "идейного принципа"; самих революционеров выдавали скорее за уголовных, чем за политических преступников {См.: "Государственные преступления в России в 19 веке". Под ред. В. Я. Богучарского, т. 3. Ростов, 1907, с. 9-10.}. "Московские ведомости" настойчиво внедряли в сознание обывателя, что народники - "чистые воры" {М. Вед., 1877, 9 декабря, Э 305.} и "сама их цель составляет, сколько там ее ни маскируй красивыми словами возведенное в принцип грабительство" {Там же, 22 марта, Э 70.}. Революционная нелегальная пресса была вынуждена выступать с опровержением инсинуаций {"Народная воля", 1879, Э 2 (статья Л. Тихомирова "На чьей стороне нравственность?(Объяснение с литературными и иными охранителями)"}.
В романе Салтыкова именно "стезя благонамеренности" приводит Рассказчика и Глумова в компанию подонков общества и на скамью подсудимых. Салтыков опроверг реакционную клевету, которая намеренно "смешивала Прудона с Юханцевым". В черновой редакции главы X, не вошедшей в окончательный текст, этот тезис сформулирован с наибольшей публицистической четкостью (см. стр. 287-291 и прим.). Но, изъяв эти страницы, писатель сумел всей историей своих героев выразить мысль о том, что "общий уголовный кодекс защитит от притязаний кодекса уголовно-политического". Этот аспект романа естественно вызвал недовольство реакционной газеты "Гражданин", призвавшей "восстать" против "нравственной стороны" книги, в которой "квинтэссенция разврата" и "все обхватывающая грязь" прямо объяснялись разгулом реакции: "точно торжествующая над падшим врагом песня!" {"Гражданин", 1882, 14 октября, Э 82, с. 9-10.}
В стремлении любой ценой добиться "снисходительно брошенного разрешения: "живи!", герои Салтыкова смешны, ничтожны, презренны, в описании их "подвигов" писатель открыто саркастичен. Но в "диалектике чувств" Рассказчика и Глумова приступы панического страха и благонамеренного рвения периодически перемежаются вспышками стихийного возмущения. Благодаря этому в важнейшие поворотные моменты сюжета их образы освещаются иным светом: происходит углубление предмета сатирико-психологического исследования, черты трусливых либералов растворяются в облике затравленного человека. История героев становится стержнем, вокруг которого писатель группирует проблемы, раскрывающие драматические судьбы честной мысли.
"Современная идиллия" синтезировала основные стилевые направления, определившиеся в салтыковской сатире 70-х годов: художественное преувеличение как метод раскрытия сущности общественно-политических институтов и природы социальных типов, оригинальный сатирический психологизм.
Роман отличает яркая фабульность, главы утрачивают условную самостоятельность, свойственную обычно "циклам" Салтыкова. Стройностью и законченностью сюжета книги он сам дорожил (см. цитированное письмо к А. Н. Пыпину).
"Современная идиллия" сочетает разнообразные способы построения образа (сатирико-психологические "аналитические" этюды, тонко использованный прием литературных реминисценций, лаконичные и яркие собирательные характеристики).
Это произведение вобрало едва ли не все "малые формы" салтыковской сатиры: "Сказка о ретивом начальнике", фельетон "Властитель дум", драматическая сцена "Злополучный пискарь", многочисленные рассказы (повествования Очищенного и Редеди), счет-жизнеописание купца Парамонова, "Устав о благопристойности", газетный репортаж, проспект, объявление. Сочетание этих жанровых миниатюр с сюжетом позволило разносторонне обличить несостоятельный общественный порядок; в то же время оказались выведены из-под цензурного удара наиболее идейно ответственные места текста (фельетон о Негодяе, "Сказка", "Драма"), представленные как "вставные" эпизоды, "ничего общего с сущностью статьи не имеющие" {См. материалы по цензурной истории "Современной идиллии". - ЛН. Э 13-14, М., 1934, с. 150.}.
Роман вообще сверкает мастерством эзоповского письма. Здесь представлены едва ли не все выработанные писателем эзоповские приемы: хронологические смещения, как бы относящие действие к временам минувшим; разоблачение отечественных безобразий под видом рассказа о Зулусии и Египте, остроумная игра административным рангом сатирических героев, которые служат квартальными, но рассуждают, как министры; прием "идеологически чуждых сатирику псевдонимов" {А. С. Бушмин. Роман в теоретическом и художественном истолковании Салтыкова-Щедрина. - "История русского романа", т. 2, с. 387.}, под которыми идут самые смелые обличения режима; виртуозное применение постоянных "сигналов" в разговоре с читателем - излюбленных цитат, собственных имен, официальных формул, характеризующих деспотический произвол власти и проявления "благонамеренности".
Заслуживает быть отмеченной еще одна специфическая черта "Современной идиллии": это "петербургский" роман, запечатлевший облик столицы, с ее имперским масштабом и парадным великолепием, памятниками отечественной истории и культуры, ощущением пульса общегосударственного бытия и с приметами трагического личного одиночества человека среди уличной жизни большого города. Социальная топография Петербурга служит в романе ярким характеризующим средством. Но, кроме этого, частная "история" двух партикулярных лиц, непрерывно проецируясь на большой фон, от него получает как бы дополнительную значительность.
К жанру сказки Щедрин на протяжении своего творчества прибегал неоднократно, особенно в 80-е годы, когда ему приходилось выискивать форму, наиболее удобную для обхода цензуры и вместе с тем наиболее близкую простому народу. Не случайно в текст его произведений, политически самых острых, включены сказки (в «Современную идиллию», «За рубежом»). Элементы сказочной фантастики есть и в «Истории одного города» («Органчик», градоначальник с фаршированной головой и другие) .
Создавая свои «Сказки», Щедрин опирался на опыт не только устного народного творчества, но и на сатирические басни великого Крылова и сказку западноевропейскую, например Лабуле. Он создал новый, оригинальный жанр политической сказки, в которой сочетаются фантастика и реальная злободневная политическая действительность.
В сказках Щедрина не просто злые и добрые люди.борьба добра и зла, они раскрывают классовую борьбу в России второй половины XIX века, в эпоху становления буржуазного строя. Именно в этот период с особой остротой проявлялись основные свойства эксплуататорских классов, их идейные и моральные принципы, их политические и духовные тенденции.
Сказки Щедрин создавал наряду с большими произведениями на протяжении длительного периода — с 1869 («Повесть о том, как мужик двух генералов прокормил», «Дикий помещик» и др.) до 1886 года. Но большинство сказок было написано в середине 80-х годов. Именно в эти годы небывалого разгула реакции жанр сказок был особенно необходим Щедрину.
«Сказки» Щедрина в миниатюре содержат в себе проблемы и образы всего творчества великого сатирика. Написанные главным образом в конце жизни, они как бы подводят итог его сорокалетней творческой деятельности. Перед читателем возникают знакомые черты щедринских помпадуров — правителей России (сказки «Бедный волк», «Медведь на воеводстве»), трусливых, продажных либералов («Либерал», «Обманщик-газетчик и легковерный читатель»), эксплуататоров-крепостников («Дикий помещик», «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил»), врагов революции — охранителей существующего порядка («Вяленая вобла»), обывателей, смирившихся перед реакцией («Премудрый пискарь», «Здравомысленный заяц», «Самоотверженный заяц»), самодержавия («Богатырь», «Орел-меценат»), наконец, черты великого русского народа — труженика-страстотерпца, накопляющего силы для решительной борьбы («Коняга», «Ворон-челобитчик», «Путем-дорогою» и многие другие).
Горячая любовь Щедрина к народу, ненависть и презрение к его угнетателям получили в сказках особенно яркое выражение. В сказках Щедрина, как и во всем его творчестве, противостоят две социальные силы: трудовой народ и его эксплуататоры. Народ выступает под масками добрых и беззащитных зверей и птиц (а часто и без маски, под именем «мужик»), эксплуататоры — в образах хищников. Образ Коняги в одноименной сказке — символ крестьянской России, вечно трудящейся, замученной эксплуататорами различных мастей. Коняга-крестьянин является источником жизни для всех, благодаря ему растет хлеб на необъятных полях России, но сам он не имеет права досыта есть этот хлеб. Его удел — вечный изнурительный труд. «Нет конца работе! Работой исчерпывается весь смысл его существования...» — восклицает Щедрин. До предела измучен Коняга, но только он способен освободить из плена родную страну: «Из века в век цепенеет грозная неподвижная громада полей, словно силу сказочную в плену у себя сторожит. Кто освободит эту силу из плена? Кто вызовет ее на свет? Двум существам выпала на долю эта задача: мужику да Коняге» (XVI, 198).
В противоположность «пустоплясам» — славянофилам и реакционным народникам, которые фальшиво умилялись, видя страдания Коняги, болтали об «идеале труда», об извечном смирении народа, Щедрин всеми силами души отвергал смирение, звал народ к решительной борьбе.
Сказка «Коняга» — гимн трудовому народу России. И не случайно она имела такое большое влияние на современную Щедрину демократическую литературу. Так, например, писатель щедринской школы революционный народник П. Засодимский в романе «По градам и весям» почти дословно повторяет щедринскую характеристику мужика-Коняги, представляя в образе «вечного мужика за своею сохою» всю крестьянскую Россию. «В самом деле, не эмблема ли этой земли русской... Куда ни глянь — все он со своей сохой да с жалкой клячей», — думает герой этого романа. Обобщенный образ труженика — кормильца России, которого мучают сонмища паразитовугнетателей, есть и в самых ранних сказках Щедрина «Как один мужик двух генералов прокормил» и «Дикий помещик». Великий сатирик в этих сказках, как и в других своих произведениях, скорбит о покорности народа.
Он горько смеется над тем, что мужик по приказу генералов сам вьет веревку, которой они его связывают. Но вместе с тем облик мужика в сказке дышит несокрушимой мощью, обрисован автором с теплотой и любовью. Мужик честен, прям, добродушен, уверен в своих силах, необычайно сметлив и умен. Он может все. Не только достает пищу, шьет одежду, он покоряет стихийные силы природы, шутя переплывает «океан-море», несмотря на бури и штормы. И к поработителям своим мужик относится насмешливо, ни на мгновенье не теряя чувства собственного достоинства. Для изображения генералов сатирик пользуется совсем другими красками. Они «ничего не понимают», они грязны, трусливы, беспомощны, жадны, глупы. Если подыскивать животные маски, то им как раз подходит маска свиньи. А между тем они мнят себя благородными, помыкают мужиком, как животным: «Спишь, лежебок! — сейчас марш работать!»
Спасшись от смерти и разбогатев благодаря мужику, они высылают ему на кухню жалкую, нищенскую подачку: «рюмку водки да пятак серебра: веселись, мужичина!» — насмешливо заключает сказку автор. Саркастическое восклицание полно глубокого смысла. Сатирик хочет сказать народу о том, что ждать от эксплуататоров улучшения жизни бесполезно: в классовом обществе угнетение является законом жизни. Свое счастье народ может добыть только собственными силами, сбросив иго тунеядцев. Сказка эта была высоко оценена революционными демократами сразу же после ее выхода. Герцен в письме к Огареву 14 марта 1879 года писал: «...читал ли ты в «От.з.» «Историю двух генералов»? Это прелесть»44.
Та же идея заложена и в сказке «Дикий помещик», написанной в 1869 году. Щедрин как бы обобщил здесь свои мысли о реформе «освобождения» крестьян, содержащиеся во всех его произведениях 60-х годов. Он ставит необычайно остро проблему послереформенных взаимоотношений дворян-крепостников и разоренного реформой крестьянства: «Скотинка на водопой выйдет — помещик кричит: моя вода! Курица за околицу выбредет — помещик кричит: моя земля! И земля, и вода, и воздух — все его стало! Лучины не стало мужику в светец зажечь, прута не стало, чем избу вымести. Вот и взмолились крестьяне всем миром к господу богу: — Господи! Легче нам пропасть и с детьми малыми, нежели всю жизнь так маяться!» (XVI, 55-56).
Дикий помещик, как и генералы из сказки о двух генералах.не имел никакого представления о труде. Брошенный своими крестьянами, он сразу превращается в грязное и дикое животное, становится лесным хищником. И жизнь эта, в сущности, продолжение его предыдущего хищнического существования в более обнаженных формах. Внешний человеческий облик дикий помещик, как и генералы, приобретает снова лишь после того, как возвращаются его крестьяне.
Ругая дикого помещика за глупость, исправник говорит ему, что без мужицких «податей и повинностей» государство «существовать не может», что без мужиков все умрут с голоду, «на базаре ни куска мяса, ни фунта хлеба купить нельзя», да и денег у господ не будет.
Используя в своих трудах образы сказки «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил», В. И. Ленин отметил не только их антикрепостническую сущность, но их революционную направленность.
«Какую пользу извлекут из кусочков земли хотя бы и по три тысячи десятин все их владельцы-генералы, если не найдется «мужика», вынужденного на этих генералов работать?» — спрашивает Ленин правительство, которое решило в 1901 году выделить добавочно земли «бедным» помещикам45.
Народ — созидатель богатства, а правящие классы лишь потребители этого богатства.
Представители народа в сказках Щедрина горько размышляют о том, что существующий строй обеспечивает счастье только богатым. Об этом хорошо говорится в сказке «Соседи», где дейртвуют крестьянин Иван Бедный и либеральный помещик Иван Богатый. Иван Богатый «сам ценностей не производил, но о распределении богатств очень благородно мыслил... А Иван Бедный о распределении богатств совсем не мыслил (недосужно ему было), но, взамен того, производил ценности». Сатирик говорит, что в классовом обществе так «хитро эта механика устроена», что «который человек постоянно в трудах находится, у того по праздникам пустые щи на столе; а который при полезном досуге состоит — у того и в будни щи со убоиной. С чего бы это?» (XVI, 177). Этот недоуменный вопрос тщетно задают себе Иван Бедный и Иван Богатый. Не смог решить этого противоречия и Набольший (в черновом варианте — «батюшка царь»), к которому обратились два Ивана. Он только призвал их выполнять свое назначение. Щедрин высмеивает в этой сказке и деятельность дворянских либералов, которые, подобно Ивану Богатому, «говорили пространно, рассыпчато и вразумительно» «о пользе общественного и частного почина», учреждали «Общества доброхотной копейки», т. е. издевались над народом. Подлинное решение вопроса о том, почему Иван Бедный терпит извечную нужду и страдания, дает деревенский философ Простофиля: «Оттого, что в планту так значится, — сказал он соседям. И сколько вы опромеж себя ни калякайте, сколько ни раскидывайте умом — ничего не выдумаете, покуда в оном планту так значится». Замысел этой сказки, как и других сказок Щедрина, именно ичсостоит в том, чтобы призвать народ к коренному изменению «планта» — несправедливого общественного строя, основанного на эксгплуатации. Над вопросом о путях изменения общественного строя тщетно бьются Левка-дурак (в сказке «Дурак»), сезонные рабочие из «Путем-дорогою», Ворон-Челобитчик, мальчик Сережа из сказки «Рождественская ночь» и многие другие. В поисках правды Ворон обращается ко всем высшим властям своего государства, умоляя их улучшить каторжную воронью жизнь, но в ответ слышит «жестокие слова» о том, что сделать этого они не могут. При существующем строе «кто одолеет, тот и прав», — отвечает Ворону Ястреб. «Посмотри кругом — везде рознь, везде свара», — вторит ему Коршун. Сатирик прямо указывает, кого он подразумевает под воронами: «...воронье живет обществом, как настоящие мужики... — говорит Ястреб. — Со всех сторон в них всяко палят. То железная дорога стрельнет, то машина новая, то неурожай, то побор новый. А они только знай перевертываются. Какимтаким манером случилось, что Губошлепов дорогу заполучил, а у них после того по гривне в кошеле убавилось — разве темный человек может это понять?»
Все попытки «исправления» собственнического строя обречены на неудачу. Люди же, надеющиеся на классовую идиллию, — это либо маскирующиеся враги народа, вроде буржуазных либералов, либо наивные идеалисты. Стремясь к примирению классовых противоречий, они проповедуют приход общественной гармонии без всяких усилий со стороны угнетенных. Их вера в перестройку психологии хищников, абстрактные идеи добра и гуманности могли обезоружить народ. И Щедрин высмеивает эти идеи в образе прекраснодушного фразера Карасяидеалиста.
Карась не лицемер, он по-настоящему благороден, чист душой. Его идеи социалиста заслуживают глубокого уважения, но методы их осуществления наивны и смешны. Щедрин, будучи сам социалистом по убеждению, не принимал теории социалистов-утопистов, считая ее плодом идеалистического взгляда на социальную действительность, на исторический процесс. «Не верю... чтобы борьба и свара были нормальным законом, под влиянием которого будто бы суждено развиваться всему живущему на земле. Верю в бескровное преуспеяние, верю в гармонию», — разглагольствовал Карась.
Кончилось тем, что его проглотила щука, и проглотила случайно: ее поразили нелепость и странность этой проповеди.
Известный русский художник И. Н. Крамской в письме к Щедрину — 25 ноября 1884 года — называет сказку «Карась-идеалист» «высокой трагедией», подразумевая под этим крах иллюзий социалистов-утопистов (хотя сам он объявляет себя сторонником этих иллюзий). История подтвердила прозорливость Щедрина. В иных вариациях теория Карася-идеалиста получила выражение в сказках «Самоотверженный заяц» и «Здравомысленный заяц». Но здесь героями выступают не благородные идеалисты, а обыватели-трусы, надеющиеся на доброту хищников. Зайцы не сомневаются в праве волка и лисы лишить их жизни, они считают вполне естественным, что сильный поедает слабого, но надеются растрогать волчье сердце своей честностью и покорностью. «А может быть, волк меня... ха-ха... и помилует!» Хищники же остаются хищниками. Зайцев не спасает то, что они «революций не пущали, с оружием в руках не выходили».
Олицетворением бескрылой и пошлой обывательщины стал щедринский премудрый пискарь — герой одноименной сказки. Смыслом жизни этого «просвещенного, умеренно либерального» труса было самосохранение, уход от столкновений, от борьбы. Потому пискарь прожил до глубокой старости невредимым. Но какая это была бесцельная, унизительная жизнь! Она вся состояла из непрерывного дрожания за свою шкуру. «Он жил и дрожал — только и всего». Эта жизнь была в тягость и самому пискарю. Он, в сущности, не знал самых элементарных чувств и лишь наблюдал их проявление у окружающих: чувства радости, любви, ненависти, сострадания. Перед смертью, вспоминая все.долгие годы сидения в своей норе, пискарь спрашивает себя: «Какие были у него радости? Кого он утешил? Кому добрый совет подал? Кому доброе слово сказал? Кого приютил, обогрел, защитил? Кто слышал об нем? Кто об его существовании вспомнит? И на все эти вопросы ему пришлось отвечать: никому, никто» (XVI, 65).
И сны пискаря связаны с его пустоутробной жизнью: «выиграл будто бы он двести тысяч, вырос на целых поларшина и сам щук глотает». Так оно, конечно, и было бы, если бы сны стали реальностью, ибо ничего другого в душу обывателя-собственника заложено не было.
Сказка «Премудрыйпискарь», написанная в годы политической реакции в России, без промаха била по обывателям, прятавшимся от общественной борьбы. Глубоко запали в души мыслящих людей России страстные слова великого демократа: «Неправильно полагают те, кои думают, что лишь те пискари могут считаться достойными гражданами, кои, обезумев от страха, сидят в норах и дрожат. Нет, это не граждане, а по меньшей мере бесполезные пискари». Таких пискарей-обывателей Щедрин показал и в романе «Современная идиллия». Их трусливое «годенье» — выжидание нисколько не лучше погромов активных черносотенцев, также изображенных сатириком. И те и другие — враги народа и демократии.
И не случайно тема сказки «Премудрыйпискарь» возникает у Щедрина за три года до появления ее в сатирической хронике «За рубежом», разоблачающей западноевропейскую реакцию в лице продажных парламентариев и злобных обывателей-собственников. «Есть множество средств сделать человеческое существование постылым, но едва ли не самое верное из всех — это заставить человека посвятить себя культу самосохранения. Решившись на такой подвиг, надлежит победить в себе всякое буйство духа и признать свою жизнь низведенною на степень бесцельного мелькания» (XIV, 61). Этими словами Щедрин начинает сатирическую хронику «За рубежом» (1880).
Во многих своих произведениях 70-80-х годов Щедрин саркастически бичует буржуазных и дворянских либералов тех лет, ходивших в масках народных защитников.
В сказке «Либерал» он с предельной страстностью сконцентрировал эту ненависть и презрение. Здесь показана эволюция либерализма от требований «по возможности» до бесстыдных действий «применительно к подлости». Программа эта в конце концов смыкается с программой воинствующего консерватизма вяленой воблы (из одноименной сказки), девизом которой было: «Не растут уши выше лба! Не растут!»
Сказки Щедрина будили политическое сознание народа, звали к борьбе, к протесту. «Доколе мы будем терпеть? Ведь ежели мы...? — грозит властям Ворон-Челобитчик от имени вороньего общества.
Наиболее резко и открыто сарказм Щедрина, его политический пафос народного защитника проявился в сказках, изображающих бюрократический аппарат самодержавия и правящие верхи, вплоть до царя.
В сказках «Игрушечного дела людишки», «Недреманное око», «Праздный разговор» предстают образы чиновников, грабящих народ.
Мастер игрушек Изуверов демонстрирует перед рассказчиком ряд кукол-чиновников. Ранги и внешность их различны, а сущность одна: они грабители и мучители народа. Жестокие куклы-угнетатели — хозяева жизни. Такова идея этой сказки, как и идея сатирического романа «История одного города», книги сатирических рассказов «Помпадуры и помпадурши».
«Взглянешь кругом: все-то куклы! везде-то куклы! Несть конца этим куклам! Мучат, тиранят! в отчаянность, в преступление вводят!» — с тоской восклицает мастер Изуверов — единственный человек в этом кукольном царстве.
Мысль об антинародности правосудия в собственническом обществе проводится в сказке «Недреманное око». Прокурор Куралесыч — герой сказки — имел два ока: дреманное и недреманное. «Дреманным оком он ровно ничего не видел, а недреманным видел пустяки». Он был занят охраной «основ государства», искоренял «крамолу», целый день кричал: «Взять его! связать его! замуровать! законопатить!» Преследуя народ, прокурор оберегал подлинных воров и хищников. Когда ему на них указывали, он возмущался: «Врешь ты, такой-сякой! Это не хищники, а собственники!.. Это вы нарочно, бездельники, кричите, чтобы принцип собственности подрывать!»
Ряд самых блестящих по мастерству сказок Щедрина посвящен раскрытию антинародного характера самодержавия, показу обреченности эксплуататорского общества. Таковы сказки «Медведь на воеводстве», «Бедный волк», «Орел-меценат», «Риена», «Богатырь».
Топтыгины из сказки «Медведь на воеводстве», посланные Львом на воеводство, ставили своей целью совершать как можно больше «кровопролитий». И за то постигла их «участь всех пушных зйерей»: они были убиты мужиками. Такую же смерть принял и Волк из сказки «Бедный волк», который тоже всю жизнь «день и ночь разбойничал». В этой сказке сатирик опять ставит вопрос о непримиримости классовых противоречий в обществе, основанном на эксплуатации. Он вновь и вновь внушает читателю мысль о том, что не могут эксплуататоры создать народу сносной жизни, как «не может волк, не лишая живота, на свете прожить». Только уничтожив несправедливый общественный строй, народ найдет свое счастье.
В сказке «Орел-меценат» дана уничтожающая пародия на самодержавие и охраняющие его классы. Некоторое время Орел в силу обстоятельств делал вид, что он любит искусство и науки, но вскоре показал всем свой подлинно хищный облик. «Просвещение прекратило течение свое». Орел уничтожил Соловья за его вольные песни, грамотея Дятла «нарядили... в кандалы и заточили в дупло навечно», разорил Ворон мужиков. Кончилось тем, что вороны взбунтовались, «инстинктивно снялись всем стадом с места и полетели», оставив Орла умирать голодной смертью. «Сие да послужит орлам уроком!» — многозначительно заключает сказку сатирик.
С особой смелостью и прямотой вопрос о неизбежной гибели самодержавия поставлен Щедриным в сказке «Богатырь». Сказка эта могла увидеть свет только после Великой Октябрьской социалистической революции. В образе Богатыря сатирик изобразил российское самодержавие, которое обрекло народ своей страны на долгие годы безысходной тяжелой жизни.
Царская цензура запретила не только сказку «Богатырь», запрещению и многочисленным переделкам подвергались почти все сказки Щедрина. Об этом свидетельствуют его письма в последние годы жизни. Многие сказки выходили в подпольной печати за границей. Этими изданиями и пользовались русские революционеры, проводившие пропаганду в народе.
В «Сказках» с наибольшей сконцентрированностью и наглядностью проявились художественные приемы сатирической типизации Щедрина. Сатирическая фантастика, гротеск, гипербола, аллегория являются здесь основными при создании образов-символов. Богато использует сатирик маски животного мира, скрывая за ними дела и мысли конкретных политических партий, представителей разных борющихся классов. Это сочетание масок животных и их наполнение конкретным политическим содержанием создает комический эффект, наглядно вскрывает перед читателем нелепость существующей социальной действительности, доносит до читателя всю остроту политического замысла сатирика. Щедрин в сказках не только идет по линии наделения животного чертами представителя того или иного класса, той или иной политической партии, но и по линии низведения человека, олицетворяющего враждебную народу силу, до положения хищного животного.
Фантастика сказок Щедрина, как и фантастика его других сатирических произведений, в основе своей реальна, неразрывно связана с конкретной политической действительностью, несет в себе в зашифрованном виде чрезвычайно глубокое революционное содержание. Примером этого могут служить политические сказки «Орелмеценат», «Медведь на воеводстве», «Богатырь».
«Орлы хищны, плотоядны... Живут в отчуждении, в неприступных местах, хлебосольством не занимаются, но разбойничают» — так начинается сказка об Орле-меценате. Это введение сразу рисует перед читателем типические обстоятельства жизни царственного орла и дает понять, что речь идет совсем не в птицах. Дальнейшая зарисовка деятельности орла подтверждает это. Сочетая обстановку птичьего мира с делами отнюдь не птичьими, Щедрин достигает необходимого эффекта.
По такому же принципу построена сказка о правителях Топтыгиных, ставивших своей целью «производить как можно больше кровопролитиев», пришедших в лес «внутренних супостатов усмирять». В образах этих хищников подчеркнуты сатириком основные ведущие их черты: политическая враждебность народу, глубокая реакционность, хищность. Зачины и концовки сказок, сказочный образ Бабы Яги и другие, взятые Щедриным из фольклора, никак не затемняют этот политический смысл, а только создают комический эффект. Вообще несоответствие формы и содержания дается сатириком здесь ради того, чтобы обнаженнее показать политическую сущность содержания типа или обстоятельства. В сказке «Игрушечного дела людишки» сатирик блестяще продемонстрировал свое мастерство в создании сатирических типов — кукол, черты которых используются им во многих крупных произведениях, и особенно в «Истории одного города». Основной герой сказки мастер Изуверов создает ряд деревянных человечков, которые олицетворяют в себе политические и моральные черты тех или иных представителей самодержавной России. В целом же перед читателем встает весь антинародный аппарат самодержавия, все эксплуататорские классы, издевающиеся над мужиком.
Следуя своей обычной традиции, Щедрин, кроме этого образного обобщения, дает еще более широкое обобщение от имени основного героя.
Так же искусно при помощи несоответствия волшебной обстановки и обнаженно реального политического содержания подчеркивается смысл сказок «Недреманное око» и «Богатырь». В сказке «Богатырь» дурак Иванушка, который, как и в других произведениях Щедрина, олицетворяет в себе народ, перешиб кулаком дупло, в котором многие века спал гнилой богатырь — самодержавие, и освободил от него «многострадальную и долготерпеливую страну».
Иногда Щедрин, взяв традиционные сказочные образы, даже и не пытается ввести их в сказочную обстановку или привлечь какие-либо сказочные приемы. Он прямо излагает их устами свое представление о действительности, о непримиримых классовых противоречиях, которые могут исчезнуть только в результате народной революции. Таковы сказки «Соседи», «Путем дорогою».
Кроме этих форм сказок, у Щедрина есть еще сказки, герои которых представляют собой обобщенное выражение определенной политической программы. По содержанию своему они уже типов-символов «Истории одного города», но сила их политического воздействия на читателя чрезвычайно велика. Художественно эти типы конкретизированы в других произведениях Щедрина, там они имеют и живое лицо, имя и фамилию и конкретное бытовое поведение. В сказках же они лишь олицетворение политических партий, враждебных народу. Таковы сказки «Либерал», «Вяленая вобла», «Гиена». В сказке «Гиена», например, показано поведение охранительной, реакционной печати и вообще защитников политической реакции, стремящихся уничтожить все мыслящее. Разоблачение проводится с глубоким лирическим пафосом: «Человеческое никогда окончательно не погибало, но и под пеплом, которым временно засыпало его «гиенское», продолжало гореть. И впредь оно не погибнет, не перестанет гореть — никогда!»
Сюжетным коллизиям «Сказок» свойственны элементы драматизма. Как и в больших своих сатирических произведениях, Щедрин в некоторых сказках раскрывает трагедию представителей собственнического мира, которых окончательно добивает проснувшаяся вдруг совесть («Бедный волк», «Христова ночь», «Чижиково горе» и др.). В этом сказался просветительский характер мировоззрения Щедрина.
Язык его сказок глубоко народен и во многом близок к русскому фольклору. Сатирик использует традиционные сказочные приемы: «в некотором царстве, в некотором государстве», «жил-был», «мед-ниво пил, по усам текло, в рот не попало», «долго ли, коротко ли», «бежит — земля дрожит»; сказочные образы: Баба Яга, Иванушка-дурачок, дреманное и недреманное око и др. В изобилии использует он народные пословицы, поговорки и присказки: «Не давши слова крепись, а давши — держись!»; «Двух смертей не бывать, одной не миновать»; «Уши выше лба не растут»; «Моя изба с краю»; «Простота хуже воровства»; «Живет богато, со двора покато — чего ни хватись, за всем в люди покатись» и др. Речь героев сказок необычайно индивидуализирована, рисует конкретный социальный тип. Возьмем хотя бы.властный, грубый язык Орла из сказки «Орел-меценат», прекраснодушную болтовню Карася-идеалиста, человеконенавистническую «охранительную» философию Воблушки, чириканье беспутной Канарейки, елейную, лицемерную речь попа из сказки «Деревенский пожар». Совсем по-иному выглядит речь героев Щедрина, олицетворяющих собой трудящийся народ. Она проста, естественна, умна, колоритна. «А что, Иван, я хотел тебя спросить: где Правда находится? — молвил Федор. — И я тоже не однова спрашивал у людей, где, мол, Правда, где ее отыскать? А мне один молодой барин в Москве сказал, будто она на дне колодца сидит спрятана. — Ишь ведь! Кабы так, давно бы наши бабы ее оттоле бадьями вытащили, — пошутил Федор. — Известно, посмеялся надо мной барчук. Им что! Они и без Правды проживут. А нам Неправда-то оскомину набила» (XVI, 215). Так разговаривают между собой крестьяне из сказки «Путем дорогою».
В глубоко лирической сказке-элегии «Приключение с Крамольниковым» Щедрин, непосредственно обращаясь к читателю, высказывает ему свои самые сокровенные мысли относительно невыносимо тяжелой политической обстановки, в которой он жил последние годы. Сатирик жалуется, что «запечатали душу», зажали рот, что, посвятив свою жизнь служению народу, он остался все же одиноким. «Отчего ты не шел прямо и не самоотвергался?.. Из-под пера твоего лился протест, но ты облекал его в такую форму, которая делала его мертворожденным... Ты протестовал, но не указал ни того, что нужно делать, ни того, как люди шли вглубь и погибали, а ты слал им вслед свое сочувствие» (XVI, 230).
Так, в конце своей жизни великий писатель-демократ пришел к прямому признанию необходимости непосредственного личного участия в революционной борьбе, необходимости организационной связи с людьми, ведущими эту борьбу.
Щедрин не смог увидеть и осознать великое значение вступления на историческую арену носителей революционной идеологии пролетариата — марксистов. Как раз в годы, когда начиналась деятельность марксистских рабочих кружков, тяжелая болезнь сковала Щедрина. Преждевременная смерть оборвала жизнь писателя на пороге нового этапа освободительного движения. Но он был одним из выдающихся предшественников русской социал-демократии. Все идейное развитие Щедрина шло в этом направлении.
