«Универсальность» сатиры Салтыкова-Щедрина – продолжение сатирических традиций Н.В. Гоголя и Д. Свифта, выраженное в изображении уродливой, «ненормальной» действительности в предельно контрастном освещении. Ведущим способом изображения в его творчестве становится реалистический гротеск - контрастное преувеличение, придающее образам условный, неправдоподобный, нередко фантастический характер, присущее всем его сатирическим произведениям. При этом любое преувеличение у Салтыкова-Щедрина выступает реалистически мотивированно, его фантастика полностью лишена иррационального смысла, становясь средством выявления скрытых, потенциальных возможностей персонажа в неожиданных ситуациях. Важной особенностью сатирической типизации Щедрина является умение создавать обобщенные «собирательные» образы, отражающие социальную психологию определенных групп людей.
В 70-е годы Салтыков-Щедрин создал целый ряд литературных циклов, в которых он широко осветил все стороны жизни пореформенной России. Писатель показывает бессовестное ограбление народа «новым культурным слоем», состоящим из «кабатчиков, процентщиков... и прочих казнокрадов и мироедов». Имена героев капиталистического хищничества - Разуваевых, Деруновых, Колупаевых - стали нарицательными; Они часто встречаются в статьях В.И. Ленина.
Свои меткие удары сатирик направляет и против либеральных деятелей и писателей, пресмыкающихся перед властями. Беспощадно бичует он литературных холопов типа М.Н. Каткова, добровольно ставших на защиту реакционных «устоев». «Мы не откажемся от своей доли полицейских обязанностей в литературе», - откровенно писал реакционный журналист. Щедрин назвал Каткова «литературным будочником» (полосатая полицейская будка стала в эти годы символом русской жизни под самодержавным гнетом). Свою «эзоповскую» манеру письма Щедрин часто называл «рабьей» из-за ее вынужденного характера иносказаний, но в ней не было никаких компромиссов с властями. Писатель резко отличал ее от «холопского языка» «литературных будочников», представлявшего «смесь наглости, лести и лжи».
Проблематика еще одного сатирического цикла Салтыкова-Щедрина — «Господ ташкентцев» является продолжением и развитием постоянной мысли писателя о гнилости основ современного ему общества, о его вырождении и обреченности. Щедрин обогащал метод критического реализма, раскрывая диалектику формирования отрицательного героя, показывая многообразное воздействие на него социальной среды, общественного мнения, господствующей психологии. Новые тенденции, проявившиеся в русской пореформенной жизни, нашли всестороннее раскрытие в очерках Салтыкова-Щедрина, объединенных названием «Дневник провинциала в Петербурге». Повествование ведется от имени некоего Провинциала, который, приехав в Петербург, предполагал найти в столице центр просвещения, образованности и вольномыслия, а находит торжество хищничества, цинизм, разврат, разгул реакции и предательство. Писатель с великолепным мастерством использовал здесь форму пародии, которая становится одним из главных стилеобразующих факторов его сатиры. Гневный смех, язвительная ирония, сарказм — таковы чувства, которые владели автором, когда он создавал блестящие пародии на взгляды, идеи, понятия реакционеров, мечтающих о возвращении крепостнических порядков, предлагающих вовсе запретить науку, культуру, образование, даже те куцые «свободы», которые возникли в русской жизни в результате буржуазных реформ. Так, например, возникает проект «О расстрелянии и благих оного последствиях», в котором предлагается уничтожить «всех несогласно мыслящих». Не менее едко высмеивались в «Дневнике…» и либералы, иронически называемые автором пенкоснимателями. Мастерство писателя проявилось в создании широкой панорамы петербургской жизни, включающей в себя биржевую игру, сцены, происходящие в ресторанах, театрах, ученых заседаниях, редакциях газет. В русской литературе 70-х годов произведения Салтыкова-Щедрина, построенные по принципу обзорности, можно сопоставить с сатирической поэмой Некрасова «Современники». Для сатиры Некрасова и, Салтыкова-Щедрина характерны не только широта показа пореформенной жизни, но и многоплановость, контрастность, демонстративное столкновение разных типов русской жизни, а отсюда — разных манер повествования, даже парадоксальность сюжетных ситуаций, дающих представление о резких противоречиях как самой действительности, так и ее представителей. Разоблачение капиталистического хищничества становится центральной темой для всего творчества писателя 70-х годов. Оно неразрывно переплетается с изображением вырождения дворянства. Эта проблематика, отражавшая реальную жизненную ситуацию, уже была представлена в русской литературе (у Островского, Некрасова, Достоевского), но у Салтыкова-Щедрина она выражена особенно остро и рельефно в цикле «Благонамеренные речи». Облик нового хищника детально воссоздавался в рассказе «Столп». Имя героя рассказа Осипа Дерунова стало нарицательным. Дерунов, бывший некогда мелким скупщиком, становится богачом, фактическим хозяином целой губернии, оплотом власти, столпом общества: «Теперь Дерунов — опора и столп. Авторитеты уважает, собственность чтит, насчет семейного союза нимало не сомневается». На деле же оказывается, что Дерунов и ему подобные (сатирик подбирает для них соответствующие фамилии:Разуваев, Колупаев) оказываются хищниками еще грубее, наглее, безобразнее, чем помещики-крепостники в недавнем прошлом.Дерунов, проповедуя на словах «священные основы», в действительности их ежедневно и ежечасно нарушает: он охраняет только свою собственность, он разрушает семью собственного сына, он «не может быть столпом относительно союза государственного, ибо не знает даже географических границ русского государства». Сатирические циклы Салтыкова-Щедрина 70-х годов, в которых были уловлены важные тенденции пореформенной русской действительности, являются блестящим примером художественной разработки главной темы писателя: разоблачения основ собственнического общества, его экономики, политики, психологии, быта, нравов, морали.
Единая тема, единая мысль связывают все повествование хроник. В «Господах ташкентцах» - это показ формирования «ташкентцев- цивилизаторов», их антинародных действий в послереформенное время; в «Дневнике провинциала в Петербурге» - оживление крепостников-хищников и их переход на капиталистические позиции; в «Благонамеренных речах» - хозяйничание народившейся буржуазии и групп, ее обслуживающих, принципов и т.д.; в «Круглом годе» - изображение действий послереформенной, «новой» администрации, враждебной народу; в «Письмах к тетеньке» - картина разгула крепостнической и буржуазной реакции 80-х годов и т.д.
Сатирические хроники Щедрина, которые он начал создавать после «Истории одного города», по жанру отличаются от циклов сатирических очерков. Хотя они также разделены на отдельные озаглавленные части, но их скрепляет или прямая сюжетная связь, или действия одних и тех же («сквозных») персонажей, или большей частью образ рассказчика («я»).
Единая тема, единая мысль связывают все повествование хроник. В «Господах ташкентцах» — это показ формирования «ташкентцев-цивилизаторов», их антинародных действий в послереформенное время; в «Дневнике провинциала в Петербурге» — оживление крепостников-хищников и их переход на капиталистические позиции; в «Благонамеренных речах» — хозяйничание народившейся буржуазии и групп, ее обслуживающих, наглое попирание буржуазией нравственности, семейных принципов и т. д.; в «Круглом годе» — изображение действий послереформенной, «новой» администрации, враждебной народу; в «Письмах к тетеньке» — картина разгула крепостнической и буржуазной реакции 80-х годов И т. д.
Хроника «Господа ташкентцы» (1869-1873) рисует действия старорежимных хищников, имеющих свои традиции в деле ограбления народа, и хищников молодых, для которых характерны определенные моральные черты, необходимые для успешной карьеры «цивилизатора».
«Ташкентцами» Щедрин называл хищников потому, что они посылались правительством «цивилизовать» вновь завоеванные области на востоке. «Как термин отвлеченный, Ташкент есть страна, лежащая всюду, где бьют по зубам и где имеет право гражданственности предание о Макаре, телят не гоняющем» (X, 50), — пишет сатирик.
Композиционное построение сатирической хроники «Господа ташкентцы» Щедрин характеризует следующим образом: «Первую часть я посвящаю биографическим подробностям героев ташкентства, а во второй — на сцену явится самое «ташкентское дело», в создании которого примут участие действующие лица первой части» (X, 31).
Щедрин создал в этой хронике целую галерею разнообразных типов капиталистических «цивилизаторов», вышедших из различных, главным образом привилегированных, групп российского общества. Тут и чиновники, и помещики, и аристократы, и мелкие буржуа. «Очень часто, — пишет сатирик, — эти люди весьма различны по виду, но у всех имеется один соединительный крик: «Жрать!» (X, 55).
Персиянов, Мангушев, семейство исправника Хлынова, семейство помещиков Велентьевых, сын чиновника Нагорнов — все они, и молодые и старые, являются хищниками-паразитами. Всеми владеет одна мечта: как бы лучше обездолить других, быстрее обогатиться, дорваться до настоящего грабежа. Молодое поколение учится в специальных учебных заведениях и выходит на арену государственной деятельности лишенным всех моральных принципов, с одним напутствием родителей: «Рви!» Свои ненасытные аппетиты «ташкентцы» удовлетворяют за счет обездоленной массы, «людей, питающихся лебедой». «Человек лебеды» вконец забит и ограблен. Он представляет собой, по мнению сатирика, в большинстве своем «бесшумное стадо, пасущееся среди всевозможных недоразумений и недомыслий, питающееся паскуднейшими злаками, встающее с восходом солнца, засыпающее с закатом его, не покорившее себе природу, но само покорившееся ей» (X, 61).
«Мрак, окружающий его («человека, питающегося лебедой». — М. Г.), густ очень достаточно», и без борьбы, без уничтожения ташкентцев он никогда не выйдет из этого мрака. Сознавая пассивность народа, призывая к борьбе с ташкентцами, Щедрин ни на секунду не забывает, что масса «человека лебеды» не однородна, что есть среди нее «элементы, представляющие идею демократизма», и им отдает он свою пламенную любовь. Надо только найти дорогу к сознанию этого обездоленного, «секретно мыслящего, и секретно вздыхающего, и секретно вожделеющего субъекта». Ташкентцы не знали и не хотели знать народа. Не знали его и либералы. К этому времени либерализм уже настолько ясно раскрыл свое хищное лицо, что даже для «ташкентцев» стало ясно, что «либерал» и «негодяй» — понятия однозначащие. Подлинно свободолюбивую, благородную душу народа могли раскрыть только люди, близкие к нему, — революционные демократы. Именно революционный демократ, по мнению Щедрина, мог «обозревать человека, питающегося лебедою, оставаясь самим собой, то есть не ташкентствуя, но и не лебезя».
«Ташкентцы приготовительного класса Персиянов, Мангушев, «палач» Максим Хмылов, Миша Нагорнов, ПорфишаВелентьев и другие — готовятся стать государственными деятелями. Но души их уже с детства искалечены, лишены подлинно человеческих качеств. NicolasПерсиянов — достойный сын своей «куколки»-матери Ольги Персияновой. Мать его была воспитана в пансионе в специально устроенном «садке», где дворянских детей «выкармливают именно таким образом, чтобы они были bienmises (хорошо одеты), умели plaire (нравиться) и приучались ни в чем себе не отказывать» (X, 103).
Получив воспитание в таком же дворянском «садке», сын Персияновой вышел законченным «шалопаем» и свирепым реакционером. «Я консерватор; я человек порядка». «О! я эти революции из них выбью! Я их подтяну!», — угрожает этот «ташкентец приготовительного класса» (X, 121, 120).
Позднее, в сатирической хронике «Круглый год», Щедрин показал Персиянова в действии, на государственной службе. Он носит там имя Феденьки Неугодова, в котором мы без труда узнаем все черты Nicolas, как в его матери, в «куколке» Natalie, разъезжающей по Европе, узнаем черты распутной «куколки» Ольги Персияновой.
Щедрин не раскрывает психологии Персияновых, Неугодовых и им подобных изнутри. Он сознательно подчеркивает, что никаких переживаний, колебаний и сомнений у них и не было. Их поступки так же несложны и примитивны, как и мысли. Они болтают, едят, развратничают, нагло рвутся к власти. Умственная и душевная примитивность этих типов сочетается с почти подсознательной звериной ненавистью ко всему подлинно человеческому, прогрессивному. В Персиянове, Нагорнове — «ташкентцах приготовительного класса» — Щедрин показал развитие основных моральных и социальных качеств, свойственных административному аппарату самодержавия.
Ольга Персиянова и NatalieНеугодова выглядят наивными простушками по сравнению со своими сыновьями, уже с шестнадцатилетнего возраста приобщившимися ко всем мерзостям жизни правящего класса. Персиянов и его друзья с циничной наглостью говорят о женщинах; еще не вступив на арену общественной деятельности, рассуждают о борьбе за чины, о своем праве творить суд и расправу с инакомыслящими. Их матери и отцы — космополиты, с родиной их связывает только получение доходов. Они, не задумываясь, продают свои Монрепо вместе с родительскими могилами и готовы продать всю Россию, лишь бы нашелся покупатель. Щедрин подчеркивает эту мысль, приводя искаженную телеграмму, посланную NatalieНеугодовой сыну из Ниццы. Неугодова просила продать срочно пустошь Рускину, а на телеграфе Рускину переделали на Россию: «Продавай Россию, продавай быстро, высылай деньги»... — какая, однако ж, можно сказать, провиденцияльная ошибка!» — говорит Неугодову его дядя-рассказчик (XIII, 169, 170).
Но если Natalie и Ольга продавали отечество бессознательно, не задумываясь над тем, что они делают, то их сыновья, ташкентцы нового времени, продают обдуманно, расчетливо, готовясь совершать аферы большого государственного масштаба. У них есть своя идеология предательства и грабежа, наглая до предела.
Приемы, которыми Персиянов, Неугодов и другие молодые ташкентцы пользуются в отношении народа, тоже весьма просты и примитивны, испытаны их предшественниками: «Подтянуть да в бараний рог согнуть!»
Как и ранее, Щедрин идет здесь по пути выделения и подчеркивания ведущих социальных черт типа. В образах Персиянова, Мангушева, Неугодова главное — паразитизм, пустословие, внешний лоск, умственная пустота; а в образе «палача» Хмылова — жестокость, глупость, жажда грабежа; в образе будущего финансиста ПорфишиВелентьева — страсть к наживе, хитрость, лицемерие, бездушие.
Значительное место в «Господах ташкентцах» уделено «палачу» Хмылову. Молодой Хмылов «был угрюм и наводил панический страх на товарищей». Он «любил бить, и притом бил почти всегда без причины, то есть подстерегал первого попавшегося мальчугана и с наслаждением тузил его, допуская при этом пытку и калеченье... Невежественность «палача» была изумительна; леность — выше всего, что можно представить себе в этом роде» (X, 140, 141).
Максим Хмылов принадлежит к третьему поколению семьи мелкопоместных дворян Хмыловых, известных своей жестокостью, лихостью и невежеством.
Все это окружение ташкентца приготовительного класса Максима Хмылова, обрисовано для того, чтобы раскрыть перед читателем процесс формирования характера будущего палача и реакционера.
Максим Хмылов уже в юности сконцентрировал в себе наиболее характерные отрицательные черты окружавшей его общественной среды. После этого он прошел добавочную закалку в специальном учебном заведении, где укоренился в своем стремлении быть палачом всего живого и мыслящего, быть цепной собакой на службе у реакции. Этот тип мрачного, жестокого, тупого истязателя имеет много общего с образом Угрюм-Бурчеева из «Истории одного города».
«Ташкентцы» — имя собирательное», — пояснял автор (X, 46). Подчеркивая их основные намерения относительно народа, Щедрин пишет: «Чего хотели упомянутые выше люди? — этот вопрос разрешается одним словом: «Жрать!! Жрать что бы то ни было, ценою чего бы то ни было!»
Этим обусловливается и их внешний, опять-таки собирательный портрет — злобного животного. Черты животности во внешнем портрете Щедрин подчеркивает и в очерках о ташкентцах, и в «Круглом годе». Феденька Неугодов, например, нарисован внешне, как молодой жеребец «без отметин, с широким крупом, с играющей селезенкой».
В публицистической же главе «Что такое ташкентцы» сатирик дает коллективный портрет ташкентцев, как животных: «...мимо меня проходили не люди, а нечто вроде горилл, способных раздробить зубами дуло ружья... Чего хотели эти человекообразные? чему они радовались?» (X, 47).
Ташкентцам в этой сатирической хронике противопоставлен также собирательный образ народа — «человек, питающийся лебедою», «человек лебеды» (в более ранних произведениях он носит собирательное имя Иванушка).
«Ташкентство пленяет меня не столько богатством внутреннего своего содержания, сколько тем, что за ним неизбежно скрывается «человек, питающийся лебедою», — пишет Щедрин (X, 61).
Сатирик утверждает, что народ «не просто инстинктивно копошащийся муравейник, но муравейник, имеющий способность выбирать», что «массы выясняются; показываются очертания отдельных особей...». Но пока лицо этих конкретных живых носителей революционного начала в народе сатирику не ясно.
Время, когда создавались «Господа ташкентцы» и сатирическое обозрение «Дневник провинциала в Петербурге», было временем бурного развития капитализма в России.
«Хищник» — вот истинный представитель нашего времени, вот высшее выражение типа нового ветхого человека. «Хищник» проникает всюду, захватывает все места, захватывает все куски, интригует, сгорает завистью, подставляет ногу, стремится, спотыкается, встает и опять стремится... «Хищник» — это дикий в полном значении этого слова» (X, 551). Помещики Дракины, Хлобыстовские и Лизоблюды, размотавшие выкупные свидетельства, теперь шли развернутым фронтом на ошеломленного обывателя разоренной деревни.
Подводя итоги сатирическому обозрению в «Дневнике провинциала в Петербурге», сатирик с грустью констатировал: «Первый итог — это живучесть идеалов недавно упраздненного прошлого» (X, 532). Он ясно видел, что формальное уничтожение крепостного права мало изменило судьбу народа. Хозяевами остались по-прежнему реакционеры-помещики. «Переход от беззаветного людоедства к не менее беззаветному либерализму» был только хитрой маскировкой. В самом деле, можно ли верить либеральным фразам ярого крепостника и душегуба Петра Ивановича Дракина? — спрашивал сатирик.
«Петр Иванович Дракин еще вчера стриг девкам косы и присутствовал на конюшне при исправлении людей на теле, а сегодня, словно в баню сходил, — всю старую шкуру с себя смыл!.. Стоило только вглядеться вДракина, чтоб убедиться, что тут есть что-то неладное. Весь он вчерашний, и сам вчерашний, и халат у него вчерашний, и вчерашняя у него невежественность, соединенная с вчерашнею же предусмотрительностью, — только язык он себе новый привесил, и болтает этот язык какую-то новую фразу, одну только фразу, из которой нельзя видеть ни того, что ей предшествовало, ни того, что будет дальше» (X, 533).
Под шумок либеральных фраз Дракин «что-то подстраивает и округляет: там переселеньице на вертячие пески устроит, в другом месте конопляннички и капустнички оттянет, будто как испокон веку так владел... Теперь Дракин везде: и на улице, и в театрах, и в ресторанах, и в столице, и в провинции, и в деревне — и не только не ежится, но везде распоряжается, как у себя дома. Чуть кто зашумаркает — он сейчас: в солдаты! в Сибирь! Словом сказать, поступает совсем-совсем так, как будто ничего нового не произошло, а, напротив того, еще расширилась арена для его похождений» (X, 536).
В этот период с особой ясностью проявляется и реакционная сущность либеральной интеллигенции, ее лживость и продажность, ее душевная и умственная пустота. Окончательно запуганные политической реакцией и в то же время заинтересованные в дележе «казенного пирога», либералы без стеснения переключаются на защиту и оправдание идеалов хищничества. С революционной страстью Щедрин срывает с либералов маску «друзей народа», обнажает их подлинное реакционное буржуазное нутро. «Лизоблюд», «пенкосниматель», «мерзавец», человек, «действующий применительно к подлости», — такими словами заклеймил сатирик либералов в «Дневнике провинциала в Петербурге». Эту великую заслугу Щедрина-демократа отметил В. И. Ленин, сказав: «...Щедрин беспощадно издевался над либералами и навсегда заклеймил их формулой: «применительно к подлости»23.
Щедрин характеризовал либерализм как идеологию эксплуататоров, ставящую своей целью отвлечь массы от «утопии», иначе говоря, — от революционных идей, переключить их мысли на пустяки. В «Дневнике провинциала в Петербурге» Щедрин излагает воззрения этих «пенкоснимателей»: «Наше время — не время широких задач! гласит он без всякого стыда: не расплывайся! не заезжай! не раздражай! Взирай прилежно на то, что у тебя лежит под носом и далее не дерзай!» (X, 431-432).
Форма построения Этой сатирической хроники отличается от «Господ ташкентцев» большей динамичностью и разнообразием. Если там преобладали отдельные очерки, рисующие тот или иной тип, то здесь показываются действия связанных между собой персонажей в гуще общественной жизни и борьбы. Обстановку и события рисует рассказчик, стоящий в самом их центре. Он такой же дворянин-хищник, как и все. В хронике есть сюжет, но есть и главы общие, подытоживающие события, есть вставные рассказы и новеллы (эта форма с еще большим блеском использована в романе «Современная идиллия»). Предметом изображения Щедрин опять берет распространенный тип «среднего человека», вырванного из толпы. Объясняя причину этого приема, Щедрин пишет: «Взятый сам по себе, со стороны своего внутреннего содержания, этот тип не весьма выразителен, а в смысле художественного произведения даже груб и не интересен; но он представляет интерес в том отношении, что служит наивернейшим олицетворением известного положения вещей». «Речь идет, собственно, не о типах, а о положении минуты, которое выступает тем ярче, чем единодушнее высказывается относительно его лагерь, видящий в чечевичной похлебке осуществление своих идеалов» (X, 530-531. Курсив мой. — М. Г.).
Поэтому, набросав общий, собирательный внешний портрет дворян-хищников, Щедрин переходит к показу их действий. Собирательный портрет объясняется общностью нравственных черт и классовых устремлений персонажей. «Все они были налицо со своими жирными затылками, со своими клинообразными кадыками, в фуражках с красными околышами и кокардой над козырьком. Все притворялись, что у них есть нечто в кармане, и ни один даже не пытался притворяться, что у него есть нечто в голове... Как будто, приветствуя меня, они в один голос говорили: «А вот и еще нашего стада скотина пришла!» (X, 283-284). Эти черты тупости и животности затем будут основными и в облике конкретных персонажей «Дневника провинциала в Петербурге». У Прокопа Лизоблюда, например, «лающий голос», Неуважай-Корыто был похож на дятла. «Мне показалось, — пишет автор, — что передо мною стоит громадных размеров дятел, который долбит носом в дерево и постепенно приходит в деревянный экстаз от звуков собственного долбления» (X, 410).
Кроме черт тупости, животности и паразитизма, которые свойственны всей компании крепостников-помещиков, Щедрин при изображении дворянских либералов подчеркивает еще черты лицемерия, пустословия и космополитизма.
Смех Щедрина беспощадный, убивающий. Он выражается в необычно метких наименованиях либеральных обществ, в фамилиях-кличках либералов и пародировании их политических программ и «ученых» трудов. Основные сатирические приемы здесь — гиперболизация и пародия. Но приемы эти не меняют реалистической основы типов.
Щедрин рисует «Общество чающих движения воды», «Общество благих начинаний», «Вольный союз пенкоснимателей». Их руководители и члены: Стрекоза, Проходимцев, Прелестное, Болиголова, Неуважай-Корыто, Нескладин и другие. Сами названия обществ и их руководителей указывают уже на их социальную и моральную сущность. Описывая заседания этих обществ, Щедрин использует или подлинные материалы буржуазно-дворянской прессы, или передаёт общий смысл этих материалов. Так, «Общество благих начинаний» с восторгом изучает «Балладу с тенденцией» А. К. Толстого, направленную против революционеров, а «Общество чающих движения воды» беспрерывно повторяет одну и ту же фразу: «Куда мы идем?» Именно эта мысль варьировалась во всех «консервативно-либеральных» органах печати 60-70-х годов. Но непревзойденным образцом сатирического осмеяния либералов является нарисованная Щедриным картина деятельности «Вольного союза пенкоснимателей».
Основные положения «Устава вольного союза пенкоснимателей» не придуманы Щедриным, а взяты из либеральной дворянской и буржуазной прессы («С.-Петербургских ведомостей» и др.). Щедрин высмеивает эту прессу, давая ей меткие сатирические названия: «Старейшая всероссийская пенкоснимательница», «Зеркало пенкоснимателя», «Истинный российский пенкосниматель», «Пенкосниматель нараспашку», «Обыватель пенкоснимающий» и т. д. Пользуясь методом гиперболизации, сознательного преувеличения, Щедрин ярче и нагляднее рисует читателю всю реакционность и пустоту мыслей и действий либералов, снимающих пенки с поверхности событий, занятых бессмысленным переливанием из пустого в порожнее, призванных защищать незыблемость устоев существующего строя. В «Уставе пенкоснимателей», являющемся пародией на программу либеральных партий, Щедрин пишет: «Не пропуская ни одного современного вопроса, обо всем рассуждать с таким расчетом, чтобы никогда ничего из сего не выходило. По наружности иметь вид откровенный и даже смелый, внутренно же трепетать... Рассуждая о современных вопросах, стараться, по возможности, сокращать их размеры... Опасаться вообще». И т. д. (X, 400-401). Лозунг пенкоснимателей «Наше время — не время широких задач» дословно взят Щедриным из охранительной печати того времени. Блестящей пародией на псевдоученых-космополитов являются образы Неуважай-Корыта и Болиголовы. Оба они до такой степени ползают на брюхе перед заграницей, что отказываются в ее пользу от всего русского фольклора. Свое «Исследование о Чурилке» Неуважай-Корыто по примеру ученых книг оснащает архивными изысканиями. Поставив перед собой несуразную задачу, он с идиотским упорством обосновывает ее во что бы то ни стало, не считаясь с фактами действительности. Это та же деревянная кукла-органчик, хотя и занимающаяся не административной, а научной работой. Поэтому, рисуя тип этого ученого-космополита, Щедрин сознательно подчеркивает его бездушие, тупость, деревянность. Говорит и пишет он деревянным, тоскливым языком: «Не только полагаю, но совершенно определительно утверждаю, что Чуриль, а не Чурилка, был не кто иной, как швабский дворянин VII столетия. Я, батюшка, пол-Европы изъездил, покуда, наконец, в Королевской мюнхенской библиотеке нашел рукопись, относящуюся к VII столетию, под названием: «Похождения знаменитого и доблестного швабского дворянина Чуриля»; «Я положительно утверждаю, что и Добрыня и Илья Муромец — все они были не более, как сподвижники датчанина Канута!» (X, 410-411).
Речь эта гармонирует с внешним обликом «деревянного дятла». Не случайно и окружающие с удивлением смотрели «на обличителя Чурилки, как будто ждали, что вот-вот придет новый Моисей и извлечет из этого кремня огонь». Прием гиперболы, заострения и подчеркивания деревянности, каменности, автоматизма ученого-космополита позволяет сатирику с предельной наглядностью вскрыть враждебную, антинародную сущность этого типа и всех его псевдонаучных писаний. Неуважай-Корыто — собирательный тип. Щедрин прямо заявляет: «Этот загадочный человек, очевидно, олицетворял собою принцип радикализма в пенкоснимательстве». Подчеркивание враждебной сущности того или иного типа рассказчиком — человеком, стоящим на тех же позициях, причем подчеркивание невольное, имеющее обратный смысл тому, что он хочет сказать, создает комическую характеристику без прямого вмешательства автора. Этот прием часто употребляется Щедриным.
Приемы типизации либералов в «Дневнике провинциала в Петербурге» и в других произведениях направлены к тому, чтобы подчеркнуть основные, существенные черты либерализма: продажность, реакционность, словоблудие, тупость, космополитизм. Типы либералов, созданные Щедриным, сходные по своей сущности, разнообразны по своему внешнему виду, нарисованы не как ходячие схемы, иллюстрирующие мысль автора, а многогранно.
Это достигается не только мастерской зарисовкой внешнего портрета, но и показом особенностей поведения, методов одурачивания народа. Если Неуважай-Корыто — медлительный деревянный дятел, «...с несокрушимым упорством долбящий в одно и то же место», то Болиголова, автор диссертации «Русская песня: «Чижик! чижик! где ты был?» перед судом критики», — «маленький, юрконький человек, который с трудом мог усидеть на месте и судорожно подергивался всем своим корпусом. Голос у него был тоненький, детский» (X, 411). Речь его лишена «ученой» обстоятельности и мертвенности Неуважай-Корыта; он истерически кричит: «Подлог, подлог! и подлог-с! В мавританском подлиннике именно сказано: «на Гвадалквивире воду пил». Всю Европу, батюшка, изъездил, чтобы убедиться в этом!»; «Говорю вам: камня на камне не останется!» (X, 412). Но истеричность Болиголовы равнозначна хладнокровному, деревянному спокойствию Неуважай-Корыта. Оба они фанатики своих диких «научных» изысканий, оба — пародии на космополитизм, на схоластическую мертвую буржуазную науку, так же как пенкосниматель адвокат Нескладин является пародией на либеральную прессу, болтающую о реформах.
В длинной по объему статье Нескладин с азартом, со всевозможными публицистическими ухищрениями и отступлениями болтает о том, когда крестьянам удобнее платить налоги — в январе, в марте или в феврале и апреле. На многих страницах полемизируя с воображаемым противником, в душе ужасаясь своей «революционности», Нескладин приходит к выводу: «По нашему мнению, от которого мы никогда ни на одну йоту не отступим, самые лучшие сроки для платежа налогов — это первое февраля и первое апреля. Эти же сроки наиболее подходящие и для экзекуций» (X, 421), Щедрин строит речь своего персонажа точно так, как строились статьи либеральной прессы: с полемикой, с намеками на продажность противника и собственную смелость, с философскими отступлениями по поводу пустяков.
Получался блестящий образец переливания из пустого в порожнее. В каждой строчке статьи за болтовней видно лицо врага народа. Эта щедринская пародия является оглушительной пощечиной либеральной прессе. Но сатирик не ограничивается этим, он заставляет своих героевлибералов собственными устами дать ей политическую оценку, противоречащую восторгу пенкоснимателей. МенандрПрелестнов, организатор союза пенкоснимателей и редактор их главной газеты, наедине с другом неожиданно впадает в лирическую откровенность. Даже ему, этому мастеру предательства и лицемерия, стало не по себе от каждодневного словоблудия. «Ну, скажи на милость, — разве Белинский, Грановский... ну, Добролюбов, Писарев что ли... разве писали они что-нибудь подобное той слюноточивой канители, которая в настоящее время носит название передовых статей?» — спрашивает он. Сатирик как бы заставляет на мгновение проснуться совесть матерого пенкоснимателя. Это делает образ более живым и никак не противоречит правдивому изображению, так как вслед за тем Менандр приобретает свой прежний облик и посылает в типографию весь тот реакционный бред, который представили ему пенкосниматели.
В «Дневнике провинциала в Петербурге», как и во многих других произведениях Щедрина, нет активно действующих положительных типов, способных бороться с существующим злом, разъяснить читателю политическую и моральную сущность этого зла. Сатирик искусно вкладывает свои мысли в уста отрицательных персонажей. Прием этот никак не снижает боевого тона сатиры. После этого читатель как естественное воспринимает прямые публицистические отступления автора, подводящие итог, вроде: «Либерализм — это своего рода дойная корова, за которою, при некоторой сноровке и при недостатке бдительности надзора, можно жить припеваючи». И т. д.
Неслучайно Ленин, разоблачая человеконенавистническую сущность контрреволюционных партий, политику правящих классов, рассчитанную на ограбление народа, так часто вспоминал щедринскую характеристику либерализма и его сатирические образы либералов. Ленин углубил щедринское определение либерализма, показал последнюю ступень его падения, до конца разоблачил антинародное, контрреволюционное лицо либералов. Ленин дал предельно четкую характеристику сущности либерализма! «Пресловутая борьба крепостников и либералов, столь раздутая и разукрашенная нашими либеральными и либерально-народническими историками, была борьбой внутри господствующих классов, большей частью внутри помещиков, борьбой исключительно из-за меры и формы уступок. Либералы так же, как и крепостники, стояли на почве признания собственности и власти помещиков, осуждая с негодованием всякие революционные мысли об уничтожении этой собственности, о полном свержении этой власти»24.
Именно эти черты крепостников несут в себе образы либералов, созданные Щедриным в «Дневнике провинциала в Петербурге» и в других произведениях.
И почти все эти образы, все наиболее меткие выражения Щедрина по адресу либералов использует В. И. Ленин. Особенно часто пользуется В. И. Ленин одной меткой формулой: «К сожалению должно признаться... хотя, с другой стороны, нельзя не сознаться».
Этой формулой В. И. Ленин характеризует соглашательскую политику меньшевистской прессы, поведение некоторых вождей западной социал-демократии: Каутского, Вандервельде и других.
В «Дневнике провинциала в Петербурге» Щедрин с блестящим остроумием и сарказмом высмеивает также всех благородных героев дворянства — «лишних людей», возвеличенных литературой прошлого. Он оценивает их поведение с точки зрения демократа — защитника интересов народа. Перед читателем вновь проходят фигуры Райского, Лаврецкого, Рудина, Аркадия Кирсанова. Все эти благородные личности, оказывается, нашли свое подлинное призвание в новой общественной обстановке. Все они положительные, трезвые охранители существующего порядка и дальше легкого пикирования с губернатором не идут. Щедрин и во многих других своих произведениях делает подобную же переоценку дворянских героев русской литературы XIX и даже XVIII веков, показызая абстрактный характер их гуманизма и неспособность к решительным действиям в новых исторических условиях.
Процесс капитализации России в эти годы стоит в центре творчества многих крупнейших русских писателей. Его отобразил в романе «Анна Каренина» Лев Толстой, нарисовав картину разрушения старого, помещичьего и становления нового, буржуазного строя, разорения дворян Левиных и облонских и приход на общественную арену «чумазых» банкиров рябининых. Хищный облик нового класса эксплуататоров и его взаимоотношения с дворянством и с трудящимся народом прекрасно показал в своих пьесах А. Островский («Волки и овцы», «Бешеные деньги», «Лес» и др.). Проблема капитализации глубоко волнует и революционного демократа Глеба Успенского, нарисовавшего в 70-80-е годы процесс «раскрестьянивания» русской деревни, жестокой классовой борьбы, рост буржуазии, а также и пробуждение политического сознания угнетенных масс («Разоренье», «Из деревенского дневника», «Крестьянин и крестьянский труд», «Власть земли», «Живые цифры»).
Пришествие мироеда в городе и в деревне показывали и писатели-народники, и их произведения, несмотря на ярко выраженные утопические иллюзии, ценны были именно этой ненавистью к нарождающемуся буржуа, реалистическим раскрытием социальных конфликтов в русской деревне того времени (Златовратский «Деревенские будни», «Устои»; Засодимский «Хроника села Смурина»; Каронин «Рассказы о парашкиицах»; Н. Наумов «Паутина»). Щедрин не случайно печатал их произведения в журнале «Отечественные записки». И не просто печатал, а активно редактировал их, настаивал на уничтожении или смягчении выраженных в них народнических иллюзий. Так, повесть «Хроника села Смурина» Засодимского создавалась при непосредственном авторском участии Щедрина, выдвинувшего на первый план образы и сцены, объективно подрывающие идеалы народников (в частности, образы деревенских мироедов). Гневным протестом против буржуазного хищничества насыщена и поэма Некрасова «Современники».
Щедрин понимал неизбежность процесса капитализации России и в то же время глубоко верил в неизбежное крушение капитализма, его историческую обреченность.
В произведениях, написанных в конце 70-х годов, Щедрин показывает, как дух капиталистического взаимопожирания охватывает решительно все более или менее привилегированные группы Российского государства. Совесть, честь, нравственность повсеместно предаются осмеянию, и их отсутствие лицемерно маскируется «благонамеренными речами». Старые «столпы» (дворянство) рухнули, а новые, порожденные капитализмом, уже при своем вступлении в. жизнь оказываются гнилыми. Они не опора истории. Период их мучительства, возможно, будет и продолжительным, но судьба их имеет много общего с судьбой погибших столпов старого общественного порядка. Им предстоит моральное и физическое умирание. Этот глубокий прогноз Щедрин дает в самом обширном и, пожалуй, центральном для всего своего творчества сатирическом полотне «Благонамеренные речи». Здесь он намечает ряд основных вопросов, которые подробно раскрывает затем в последующих своих произведениях: «Убежище Монрепо», «Дворянская хандра», «Письма к тетеньке», «Пошехонские рассказы», «Мелочи жизни» и др. Щедрин нарисовал предельно яркую, многокрасочную картину действий капиталистических хищников, не упустив из поля своего зрения ни один класс, ни одну общественную группу, И широта этого изображения сочетается у него с глубиной раскрытия нравственного облика представителей эксплуататорских классов.
Вопрос об исторической роли, о внутренней гнилости и обреченности эксплуататорских групп, об отчаянной безысходности всего мыслящего в рамках этого озверелого грабительства впервые с такой глубиной и трагичностью ставится Щедриным в сатирической хронике «Благонамеренные речи».
В «Истории одного города» речь шла больше о темных силах реакции, пришедших как бы со стороны в тупой и ошеломленный город Глупов. В «Благонамеренных речах» дается развернутая, наглядная картина возникновения и действия эксплуататоров всех мастей внутри этого города Глупова, эксплуататоров, порожденных самой почвой города Глупова. Этим произведением Щедрин открывает как бы начало нового, третьего и самого обширного периода своего творчества.
В хронике «Благонамеренные речи» Щедрин рисует галерею портретов «теоретиков обуздания». Здесь и так называемые новые люди, они же краеугольные камни нового времени: маклаки, кулаки, сводчики, кабатчики, закладчики и пр., и разорившиеся крепостиики-помещики: утробины, терпибедовы, гололобовы, голозадовы, и продажные дворянские либералы. Все это полчищеэксплуататаров нещадно грабит народ и прикрывает свое хищническое нутро «благонамеренными речами» о святости собственности, семьи, государства.
Продолжая в «Благонамеренных речах» обличение либерализма, экономически и морально деградирующего поместного дворянства, Щедрин основной огонь сатиры направляет на нарождающуюся буржуазию.
Хроника состоит из ряда сатирических очерков и рассказов, объединенных одной идеей — показать врагов и угнетателей народа, прикрывающих свои мерзкие дела «благонамеренными речами». Идейный замысел этой хроники чрезвычайно глубок и обширен. В письме к Утину Щедрин писал, что он ставил своей целью показать глубочайший распад современных «основ»: «Я обратился к семье, к собственности, к государству и дал понять, что в наличности ничего этого уже нет. Что, стало быть, принципы, во имя которых стесняется свобода, уже не суть принципы даже для тех, которые ими пользуются».
Композиция хроники строго соответствует этому замыслу. В центре хроййки стоит капиталист-хищник Дерунов, все остальные герои в той или иной мере связаны с ним или объективно испытывают его влияние, зависят от него. Дерунов — знамение эпохи, плод новой ступени развития эксплуататорского общества. В нем воплотились многие отрицательные черты уходящего класса эксплуататоров-крепостников, но он несет в себе и новые, еще более разрушительные начала. Такое осмысление образа Дерунова исходит из глубокого убеждения Щедрина в неизбежной гибели эксплуататорского общества. С мастерством подлинного психолога Щедрин рисует путь превращения мелкого хозяйчика в крупного хищника-накопителя, финансового воротилу, разостлавшего сеть «по всей округе». В зависимости от изменения экономического положения Дерунова постепенно меняется и его моральный облик. Начав обогащение с уголовщины, Дерунов делает уголовщину содержанием всей своей жизни. Сатирик последовательно показывает, как Дерунов обирает народ, как он обманывает и грабит государство, как обездоливает и разлагает собственную семью.
Здесь Щедрин прибегает к приему самохарактеристики персонажа. Дерунов хвалится, что в семье у него мир и счастье. И тут же сообщает, что младший сын пьет, что он его сослал на фабрику, что жена сына очень люба ему, Дерунову, что он сам поставляет кавалеров своей старухе. Далее через разговор Дерунова со старшим сыном читатель получает яркое представление о том, как Деруновы грабят крестьян, тут же сообщается и об отношении крестьян к Деруновым. «Истинный, папенька, бунт был! Просто, как есть стали все за одно — и шабаш. Вы, говорят, из всего уезда кровь пьете!» (XI, 139). Вслед за этим Деруновы, отец и сын, высказывают свои подлинные политические взгляды, лютую ненависть ко всему прогрессивному.
Сын сообщает, что «кандауровского барина чутьчуть не увезли» потому, что он «ни с кем будто не знакомится, книжки читает, дома по вечерам сидит». «Да, строгонько ноне насчет этих чтениев стало. Насчет вина свободно, а насчет чтениев строго. За ум взялись», — подтверждает отец и добавляет по поводу кандауровского барина: «А кто его знает! Может, он промежду себя революцию пущал» (XI, 134).
Дерунов-капиталист становится другим и по внешнему облику. Подробное описание манеры Дерунова дается не случайно. Читатель получает полное впечатление о новом облике Дерунова-хищника. Это впечатление усиливается и речью Дерунова, нудной, наглой и ехидной: «Главная причина, — коли-ежели без пользы читать, так от чтениев даже для рассудка не без ущерба бывает. День человек читает, другой читает — смотришь, по времени и мечтать начнет. П возмечтает неявленная и неудобьглаголемая. Отобьется от дела, почтение к старшим потеряет, начнет сквернословить. Вот его в ту пору сцарапают, раба божьего, — и на цугундер. Веди себя благородно, не мути, унылости на других не наводи. Так ли по твоему, сударь?» (XI, 135). Кроме наглости, Щедрин подчеркивает в облике Дерунова еще одну черту — лицемерие. Оно служит Дерунову для прикрытия его гнусных дел. Все свои поступки Дерунов представляет окружающим совершенно в ином, искаженном свете. Будучи снохачом, он елейно говорит о нерушимости и святости семьи; грабя мужиков, он представляет себя их благодетелем: «Ежели человек бедный, так чем меньше у него, тем даже лучше. Лишней обузы нет»; грабя государство, он считает себя его столпом и опорой: «Армию, сударь, хлебом продовольствую! А ну, как у меня из-за них, курицыных сынов, хлеба не будет! Помирать, что ли, армии-то!» (XI, 133). В «Благонамеренных речах», как и в других сатирических хрониках, Щедрин дает политическую оценку поступкам и мыслям ведущих отрицательных персонажей.
Делается это опять-таки при помощи одного из персонажей. Рассказчик, в уста которого автор вкладывает свои суждения о событиях, — разорившийся помещик. Он стоит в оппозиции к основному отрицательному типу — к Дерунову. Рассказчик не только передает события сквозь призму своего представления, но и подводит итоги, вскрывает идейный смысл этих событий. Рассказчик стоит близко к народу, он знает тяжесть его жизни и обличает от имени народа. Это иной тип, нежели тип рассказчика в «Дневнике провинциала в Петербурге». Тот, несмотря на критическое отношение к отдельным явлениям действительности, все же целиком стоит на позициях либерализма, враждебных народу. Он сам либерал и трус, народ ему гораздо более чужд, чем пенкосниматели. В «Благонамеренных речах» обедневший дворянин рассказчик — глубоко чужд миру Деруновых. Он ищет, но пока еще не находит силу, которая могла бы вести борьбу с этим миром. Свои горести и сомнения он изливает крестьянину Лукьянычу, просит у него совета, как жить. Именно Лукьяныч своими разъяснениями подводит рассказчика к печальному итогу: «Конечно. С невыносимою болью в сердце я должен был сказать себе: Дерунов — не столп! Он не столп относительно собственности, ибо признает священною только лично ему принадлежащую собственность. Он не столп относительно семейного союза, ибо снохач. Наконец, он не может быть столпом относительно союза государственного, ибо не знает даже географических границ русского государства...» (XI, 144). Это итог глубоких раздумий Щедрина над судьбой нового класса эксплуататоров, пришедших на смену крепостническому дворянству, пророческое предвидение его неизбежной грядущей гибели.
Вместе с Деруновым в «Благонамеренных речах» представлен целый лагерь людей, подобных ему: Антон Стрелов, Полушкин и другие. «Во множестве появились неведомые люди, с пронзительными, почти колючими взорами, с острым и развитым обонянием и с непоколебимой решимостью в Тетюшах открыть Америку», — пишет сатирик (XI, 199). Как и Дерунов, Антошка Стрелов одержим алчностью, неразборчив в средствах, боек на язык. Он лицемер и грабитель: богатство его пошло от того, что он дочиста обворовал помещика генерала Утробина, у которого служил в управляющих. Он также развратник: увел к себе любовницу генерала. Внутренне это дотла гнилой человек, но внешность, как и у Дерунова, у него цветущая — он румян, благолепен, полон энергии. Таков же и Разуваев из «Убежища Монрепо»: «Мужик он был не то чтобы молодой, но в поре, статный, широкоплечий — лицо имел русское, круглое, румяное, глаза веселые, бороду пушистую, светло-русую» (XIII, 109). Сатирик сознательно подчеркивает это внешнее здоровье деруновского лагеря в противовес оскудению и немощному виду представителей сходящего со сцены класса крепостников.
Деруновы, Стреловы, Полушкины, Разуваевы — хищники в самом зените деятельности. Пройдет еще много времени, пока глубоко скрытая неизлечимая болезнь выйдет наружу и задушит их. Типы мироедов-хищников рисуются Щедриным в «Благонамеренных речах» почти все время строго реалистическими приемами, они даны в реальных взаимоотношениях с различными классами. Щедрин выступает здесь как кропотливый исследователь общественных взаимоотношений, собирающий факты, разъясняющий народу социальную сущность нового явления. Используя презрительную саркастическую насмешку, Щедрин в изображении буржуазии не прибегает здесь к гиперболизации и гротеску. Эти приемы скажутся в «Убежище Монрепо», «Дворянской хандре» и др. Разуваев, Колупаев и другие лишены там человеческих черт. Это волки, послушные лишь жестоким законам своего волчьего мира эксплуататоров. Они почти не разговаривают, не убеждают, а угрожают или молча показывают кошелек.
Наряду с новыми, капиталистическими хищниками сатирик показывает в «Благонамеренных речах» и хищников старых, крепостнических. В большинстве это разорившиеся помещики. Капитан Терпибедов при крепостном праве тиранил крестьян, роскошествовал в своем Монрепо, но, разорившись, он назвал Монрепо «Монсуфранс», т. е. «Мое страдание», и занялся вместе с кабатчиком и отставным попом поимкой «неблагонадежных», Гололобов и Голозадов, растеряв имения, помешались на мелочном притеснении крестьян. Гололобов после реформы спланировал свои земли таким образом, что крестьянину шагу нельзя было ступить, не уплатив штрафа.
Голозадов, поселившись в деревне, все время посвящает тяжбе с крестьянами по поводу разных пустяков, доводя людей до самоубийства.
Это — «рухнувшие столпы» эксплуататорского общества определенного исторического отрезка времени. У них не нашлось силы и энергии перестроиться. Более сильные хищники оттеснили их.
Мария Петровна Промптова — новый тип помещицы, прекрасно приспособившейся к пореформенным условиям. Она, как и Дерунов и Стрелов, скупает земли, открывает кабаки и лавки. От хрупкой, наивной дворянской «куколки», какой Машенька была в молодости, не осталось и следа. Мечты о «счастье для всех», лирическая грусть «ни о чем» сменились страстью к накоплению, мечтами о более эффективной эксплуатации крестьян. Машенька — ханжа, лицемерка, скряга, страдает неистощимым пустословием. Крестьяне говорят, что Марья Петровна «из-за самых пустяков по целым часам человека тиранит». Она с идиотским злорадством и упрямством обрекает на страдания и нужду своего сына только за то, что он посмел иметь свое мнение. Промптову Щедрин наделяет свойствами, которые найдут классическое воплощение в образе Иудушки Головлева.
Осмеянию либерализма Щедрин посвятил много страниц «Благонамеренных речей». В книге выделяются два необычайно ярких портрета — западника Тебенькова и славянофила Плешивцева. Эти либералы находятся как будто в состоянии непрерывной вражды, считая свои взгляды резко противоположными. В изображении сатирика все это только игра. И Тебеньков, и Плешивцев в одинаковой степени враги народа, верные лакеи самодержавно-крепостнического строя. Сам Тебеньков признается: «...вся наша полемика есть не что иное, как большое диалектическое недоразумение. Мы оба требуем от масс подчинения, а во имя чего мы этого требуем — во имя ли принципов «порядка» или во имя «жизни духа» — « право, это еще не суть важно» (XI, 435).
В очерке «Тяжелый год» показано, как либерал Удодов и другие грабят, продают государство и народ во время Крымской войны. Они поставляли армии сапоги на картонных подошвах, ружья с деревянными чурками вместо кремней, гнилое сено и продукты. И у этих воров и предателей родины хватило подлости кричать о своем патриотизме, напутствовать солдат в бой за «веру и отечество». Очерк «Тяжелый год» является прекрасной иллюстрацией к словам В. И. Ленина о том, что Крымская война «показала гнилость и бессилие крепостной России»25.
В очерках «Переписка», «Охранители» и др. Щедрин рисует деятельность царской бюрократии нового, послереформенного «закала». Исправник Колотов и помпадур Батищев не отличаются, несмотря на их внешний лоск, по своему существу от старого гоголевского Держиморды. «Мне казалось, что, несмотря на внешний закал, передо мною стоит все тот же достолюбезныйДержиморда», — пишет сатирик (XI, 72). Характеристика царской бюрократии, даваемая Щедриным в «Благонамеренных речах», полностью соответствует тому, что писал об этой бюрократии В. И. Ленин в 90-х годах: «...отечественная бюрократия... является и по источнику своего происхождения, и по назначению и характеру деятельности глубоко буржуазной, но абсолютизм и громадные политические привилегии благородных помещиков придали ей особенно вредные качества. Это — постоянный флюгер, полагающий высшую свою задачу в сочетании интересов помещика и буржуа»26.
В «Благонамеренных речах» Щедрин разоблачает реакционные теории о неспособности народа к самостоятельной политической жизни. Народ он рисует в обобщенном образе «Простеца», которого окружает «огненная геенна». Щедрин взывает к сознанию народа. Он с гневом бичует охранителей всякого рода, которые считают необходимым всячески препятствовать пробуждению народа. Сатирик прекрасно видит, что в основе их проповеди смирения и покорности в народе «лежат темные виды на человеческую эксплуатацию, которая, как известно, ничем так не облегчается, как нахождением масс в состоянии бессознательности» (XI, 45). Он внушает читателю мысль, что единственным хозяином государства должен быть простой народ, так как именно он «несет на себе все бремя действительного производительного труда» и поэтому «ничье освобождение не может так благотворно отозваться наделом обществе, как освобождение простеца» (XI, 49).
Сатирик показывает в «Благонамеренных речах» и новую демократическую интеллигенцию. Непочтительный Коронат — нелюбимый сын кузины Машеньки — уже с юных лет считает себя слугой народа, человеком, который обязан быть там, где он нужнее всего. Он до глубины души презирает хищническую деятельность своей матери. Современный ему общественный строй Коронат сравнивает с домом терпимости и предпочитает «жить в нужде и не иметь постоянного ночлега», чем вести постыдный образ жизни своих родных. Став взрослым, Коронат подготовляет себя к работе на благо народа и в конце концов «ныряет» туда, «откуда одна дорога: в то место, где Макар телят не гонял!» (XI, 386). Образ Короната был взят Щедриным из живой действительности. В его лице показана юность многих деятелей революционной демократии.
В «Благонамеренных речах» намечены и другие образы демократов: кандауровский барин, которого «благонамеренные» выжили из уезда за чтение, Анпетов, ненавидимый всеми хищниками за то, что дружит с мужиками, пашет землю с ними наравне.
