Морис Метерлинк занимает особое место среди ключевых фигур драматургии европейского символизма. В его творчестве идея символизма в театре представлена, пожалуй, наиболее эффектно и последовательно.
Метерлинка можно назвать «прирожденным» символистом. В течение всей жизни его не оставляло убеждение, что за доступными человеку явлениями материального мира скрываются таинственные высшие силы, которые не постичь разумом. Хотя душа ведет непрерывный разговор с ними, человек способен приблизиться к осознанию этого скрытого за будничной жизнью диалога души с судьбой лишь в минуты исключительного нравственного напряжения. В том, что Вселенная упорядочена и живет по непреложным законам, Метерлинк не сомневался, однако поначалу это знание его не столько обнадеживало, сколько вызывало горечь: ведь человек зачастую до обидного глух к «музыке сфер» и все богатство мироздания представляется ему лишь в искаженном виде. Единственный и пугающий способ изменить это положение — смерть.
В пьесе « Слепые»перед зрителями двенадцать незрячих обитателей приюта, вышедшие на прогулку со своим старым пастырем- поводырем. Им кажется, что священник ушел куда-то. В действительности он умер, но слепые не видят мертвого. Вместе с тем они, не имея возможности представить смерть материально, переживают ее поэтически. Это напряженное переживание дублируется боем часов, плеском океана, шорохом сухих листьев. Под стать звуковому сопровождению «неизвестного» асфодели («цветы мертвых») в волосах Юной слепой. Поскольку персонажей двенадцать, зритель невольно уподобляет их апостолам, стоящим перед тайной Голгофы и Воскресения. Но им не дано стать свидетелями Чуда: их вера мертва, как мертв их пастырь, которого они порой не слушались. «Вы не хотели идти вперед», — говорит один из слепых своим товарищам. Физическая и духовная слепота поразила этих людей в разной степени — кто-то отличает свет от тьмы, кто-то, ослепнув в зрелом возрасте, хранит воспоминания о когда-то виденном мире, кто-то не знает ничего, кроме животного страха за свою жизнь. Наиболее чутким слухом и наиболее развитой духовной интуицией отличается Юная слепая (она единственная, у кого была надежда на исцеление), но и она не вполне отдает себе отчет в происходящем и тем более не представляет грядущего, хотя и готова встретить его с большей смелостью, чем собратья. Единственный зрячий на сцене (не считая собаки, которая в конечном счете подводит слепых к мертвому священнику) — это тринадцатый персонаж, новорожденный ребенок, но он не в со-стоянии рассказать о том, что видит. Когда в конце пьесы слышатся шаги, ребенок заливается плачем, но что он означает, неизвестно. Здесь уместно вспомнить знаменитые гамлетовские слова («Все остальное — молчание»). Зрители, легко проводящие параллель между персонажами на сцене и человечеством в целом, остаются в неведении, пришла ли к слепым смерть или надежда на спасение. «Конец» и «начало» оказываются таким образом разными ипостасями неразложимого символа.
