Теперь о понятии текста.
Прежде всего, этот научный концепт объединяет интересы всех гуманитариев, ибо, как справедливо писал выдающийся филолог Михаил Михайлович Бахтин, «все возможные гуманитарные дисциплины» исходят «из первичной данности текста» [Бахтин 1997: 230]. Вот, скажем, как интерпретируется текст одним из представителей психологической герменевтики, Ароном Абрамовичем Брудным: «Под текстом мы будем подразумевать связную, компактную, воспроизводимую последовательность знаков или образов, развернутую по стреле времени, выражающую некоторое содержание и обладающую смыслом, в принципе доступном пониманию. …Текст – это механизм, который управляет процессом понимания» [Брудный 1998: 19-20, 145].
Безусловно, категорией текста активно пользуются как лингвисты, так и литературоведы. Это понятие, как мы уже выяснили (см. 1 Главу пособия), является центральным для основных концепций филологии, существующих в российской науке. С лингвистической точки зрения, текст прежде всего воспринимается как одно из языковых явлений, как особая единица языка. И потому не вполне логично противопоставлять язык тексту в качестве некоего самостоятельного научного объекта. По словам того же М.М. Бахтина, «за каждым текстом стоит система языка… Если за текстом не стоит язык, то это уже не текст, а естественнонатуральное (не знаковое) явление, например, комплекс естественных криков и стонов, лишенных языковой (знаковой) повторяемости» [Бахтин 1997: 228]. В то же время текст как высказывание выходит за пределы собственно языковых смыслов и «является чем-то индивидуальным, единственным и неповторимым», эта та его сторона, которая и составляет замысел текста, «это то в нем, что имеет отношение к истине, правде, добру, красоте, истории», и по отношению к ним воспроизводимые и регулярные элементы языка оказываются «материалом и средством» [Там же: 228].
Исследованиям текста в филологии посвящены многие и многие тома научных сочинений, создано огромное число оригинальных теорий текста, в каждой из них текст обращается к нам особым «ликом». А.А. Чувакин рассматривает такие ипостаси текста, в которых он «предстает как источник, памятник, произведение, сообщение» [Чувакин 2011: 107]. Как не счесть этих «ликов», так и не счесть имеющихся в филологии представлений о тексте. Принято различать тексты устные и письменные, монологические и диалогические, сакральные, утилитарные и художественные, однако единой типологии текстов до сих пор не существует. Одни исследователи ограничивают текст объемом сверхфразового единства, то есть по сути синтаксической единицы, большей, чем предложение. Другие сближают текст с целым речевым произведением, то есть социально-речевой единицей, основным продуктом речевой деятельности человека. Одни отдают предпочтение рассмотрению законов автономного устройства текста, другие – выяснению разнообразных факторов его включенности в коммуникативную ситуацию и общественное бытие. Тем, кто заинтересован разобраться в основных вопросах, возникающих в связи с различными аспектами теории и истории лингвистического анализа текста, посоветуем обратиться к чтению учебного пособия профессора Нины Сергеевны Валгиной «Теория текста» [Валгина 2004] и опубликованного курса лекций профессора Константина Анатольевича Филиппова «Лингвистика текста» [Филиппов 2003] .
«Современная лингвистика текста, в которой целое речевое произведение рассматривается под самыми разными углами зрения, носит явно выраженный междисциплинарный характер»,– отмечает К.А Филиппов [Там же: 16]. Имеется в виду (о чем много пишут и зарубежные коллеги, скажем, Теун ван Дейк [Dijk 1980: 1-13]) стремление расширить лингвистическое описание текста за счет учета входящих связей с историей, теологией, юриспруденцией, социальной и когнитивной психологией, литературоведением.
Опуская частности и подчеркивая идею о коммуникативной значимости текста, можно в качестве некоего лингвистического инварианта принять определение текста, предложенное профессором Владимиром Алексеевичем Лукиным: «это сообщение, существующее в виде такой последовательности знаков, которая обладает формальной связностью, содержательной цельностью и возникающей на основе их взаимодействия формально-семантической структурой» [Лукин 1999: 5]. В этом определении обозначены важнейшие свойства текста, признаваемые за ним современной лингвистикой: речь идет о связности и цельности. Свойство связности обычно понимается как такая характеристика текста, которая обеспечивает сцепление его последовательных элементов между собой за счет специальных способов их указания друг на друга, используемых с этой целью «скреп», смысловых и грамматических повторов (изотопии). Цельность – это текстовая категория, ориентированная на единство текстового содержания, которое оказывается всегда больше содержания составляющих его элементов и напрямую связано с некоей общей концепцией, замыслом текста. Принципиально, что связность, в отличие от лингвистики, не становится предметом литературоведческого анализа, в практике которого она только в крайнем случае «играет третьестепенную роль» [Там же: 57].
В реалистической лингвистике (русское онтологическое учение о слове) понятие текста становится одной из центральных категорий, поскольку текст, по мнению А.Ф. Лосева представляет собой единственный способ фиксации «бесконечного текучего и взаимопроницающего семантического разнообразия слов» [Лосев 2004: 269] и единственно возможный способ за его наблюдением. А.Ф. Лосев специально формулирует «аксиому текста». Критикуя дуализм Ф. де Соссюра в противоположении языка и речи, русский филолог, с одной стороны, конечно, признает необходимость условного разграничения языка «в его действительном существовании, в его явлении» и языка «в его сущности», иначе никакая научная логика просто не возможна [Там же: 166]. С другой стороны, следуя реалистической диалектике, предопределяемой самим языком, А.Ф. Лосев преодолевает дуализм известной соссюровской антиномии и восстанавливает единство противоположностей именно в конкретном, живом тексте: «Противопоставляя сущность и явление, диалектика хорошо знает, что реально существуют не просто сущности и явления, но вещи, которые одновременно суть и сущности вещей и их явления. …Таким единством противоположностей может быть только реальный текст, устный или письменный, в котором как раз и совмещается сущность произносимого с его конкретным произношением» [Там же]. И слово, и фонема, и морфема, и любая другая единица языка, которая «содержит в себе в свернутом виде бесконечный ряд своих творчески-жизненных воплощений», возникает и осмысляется в тексте «уже в развернутом и закономерно-оформленном виде» [Там же: 167]. Апелляция к тексту как к реальному смысловому единораздельному целому, к сущностному свидетельству языковой непрерывности позволяет связать в диалектическом единстве действительную целостность семантики и ее фактическую бесконечную (и притом, мало прогнозируемую) вариативность. «…Значение данного слова есть множество бесконечных семантических оттенков, непрерывно переходящих один в другой в зависимости от контекстуального параметра… Тут важно то, что слово, с одной стороны, всегда сохраняет в себе нечто безусловно единое и самотождественное; а, с другой стороны, в своих конкретных значениях оно вечно живет, вечно меняется, вечно зацветает разными неожиданными оттенками, которые непрерывным образом переливаются один в другой в зависимости от бесконечно разнообразных параметров-контекстов. То же самое можно сказать и о любой грамматической категории» [Там же: 193].
Текст является центральным звеном так называемого коммуникативного акта, модель которого включает как предшествующий возникновению текста этап его порождения, так и последующий этап его восприятия:
создатель текста (автор) —— текст —— получатель текста (реципиент)
