Проблема глоттогенеза (греч. glotta «язык», genesis «происхождение, становление»), т.е. происхождения языка как одна из первичных и основополагающих в филологии до сих пор остается неразрешимой, чрезвычайно сложной, противоречивой, весьма таинственной и по преимуществу теоретической, поскольку надежными и целостными эмпирическими данными пока не подкрепляется. Имеющиеся же научные факты немногочисленны, фрагментарны и допускают неоднозначные интерпретации. Вот почему имеет смысл говорить лишь о наличии различных гипотез в этой исследовательской области, в той или иной мере правдоподобных, «здравомысленных», но пока что недоказуемых. Это в равной мере справедливо и по отношению к гипотезам о природе и происхождении самого человека. Конечно, нельзя сказать, что наука здесь совсем не продвинулась в сравнении, скажем, с древнейшими представлениями людей, закрепленными в мифологии, но существенного, решительного прогресса еще не достигнуто.
Как общая проблема всех наук о человеке вопрос глоттогенеза не может быть решен без участия антропологии, философии, истории, археологии, психологии, культурологии, религиоведения, ибо они в равной мере с филологией ответственны за выработку представлений о возникновении человека как вида и его интеллекта. Однако некоторые лингвисты, например, Жозеф Вандриес, полагают, что это вовсе не дело языковедов и относится к компетенции представителей естествознания. «Химерами» ученый считает и попытки восстановить ранние этапы развития языка. Как бы то ни было, по справедливому замечанию Николая Федоровича Алефиренко, обсуждаемая проблема имеет базовый, фундаментальный характер и требует для своего разрешения усилий в т.ч. и со стороны языковедов, хотя при этом необходимо отличать названную проблему от вопросов о возникновении конкретных языков и выявления структуры праязыка [Алефиренко 2004: 42].
Общей основой мифопоэтического творчества, бытующего в фольклорных преданиях большинства народов мира о происхождении языка, Н.Ф. Алефиренко называет такие принципы: обладание речью – неотъемлемое свойство человека и его разума, выделяющее его из природы, способной, правда, говорить на своем языке, но понимающей человеческий язык; имена могут предшествовать вещам, в них заключена суть вещей и разгадка их тайн, а значит связь имени и вещи безусловная, природная, вещь получает свое имя не случайно, а закономерно, по существу самой вещи [Там же: 43]. В древних легендах часто присутствует некий мудрец, благородный или святой муж, которому открыта тайна священнодействия языка, он же обычно – установитель первых, наиболее важных имен, который обучает людей речи и затем доверяет им самим именовать дальнейшее (окружающее).
В религиозных версиях язык человек получает от богов (Бога). В Библии, хотя ее трактовки в этой части не воспринимались богословами единодушно, говорится, что Бог изначально является источником Божественного Слова: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог… Всё чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков…» (начало Евангелия от Иоанна). По воле и промышлению Божественного Слова устраивается мир, его состав и порядок, причем акт говорения, имянаречения сопровождает акт творения мира, а то и предшествует появлению тварных вещей: «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет… И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды. И создал Бог твердь…» (Первая книга Моисеева. Бытие). После создания первого человека, Адама, Бог доверяет ему функцию имянаречения: «И нарёк человек имена всем скотам и птицам небесным, и всем зверям полевым…» (там же, Глава 2). В библейском предании о Вавилонской башне объясняется также одна из причин имеющегося в мире многообразия языков и потерянного языкового единства: Бог наказал гордыню людей, возмечтавших подняться до небес, смешав и рассеяв языки строителей столь бесстыдного и дерзкого сооружения (там же, Глава 11), так что после каменщик уже не мог понимать плотника. Напомним, что, по мнению специалистов, древнейшие части Библии складывались уже в XIV в. до н.э.
Профессор В.И. Аннушкин характеризует «логосическую» версию глоттогенеза в качестве смыслового ядра филологической традиции: «Логосическая теория происхождения мира и языка возникла на ранних этапах развития цивилизации и существует в нескольких традициях: библейской, ведической, конфуцианской. Различие состоит в том, что европейская традиция освящает эту идею авторитетом теологии и идея сотворения мира Словом становится краеугольным камнем европейского богословия» [Аннушкин 2013: 19]. Важнейшие тезисы «логосической» версии таковы: «В основе зарождения мира, согласно доктринам основных письменных культур человечества, лежит духовное начало, которое древние обозначают разными терминами: Бог, Логос, Дао, Слово и т.д. Слово существовало до создания человека и непосредственно управляло инертной материей. Творение мира, согласно европейской библейской традиции, «совершалось не руками Бога, а Его Словом» [Рождественский 1990: 6]. Эти энергия и орудие, воплощенные в Слове, в основном так же, хотя и в других терминах, толкуются в конфуцианстве и индуизме. Таким образом, слово становится единой мерой создания и закономерного строения мира. Следующее деяние, которое приписывается духовным началам во всех цивилизациях, – сотворение человека и наделение его словом. Согласно акту божественного творения человек создается по образу и подобию Божию. Это значит, что Бог «передает человеку дар слова» и человек получает способность нарекать именами животных, приводимых к нему Богом. Человек является единственным творением Божиим, которое наделено словом» [Аннушкин 2013: 20]. Христианская трактовка глоттогенеза формируется в рамках религиозной антропологии. Показательно, что в Святоотеческом Предании (сочинениях отцов Церкви) возникает особый дискурс, позволяющий характеризовать его в качестве «богословия языка». Вернемся к смыслам этого дискурса чуть позже.
Основные векторы, определившие суть подходов к проблеме происхождения языка, как и теорий о его природе, наметились еще в античности. Уже в диалоге Платона «Кратил, или о правильности имен» (IV в. до н.э.) представлен спор между сторонниками теории «фюсей» (греч. physei «по природе») и «тесей» (греч. thesei «по установлению»), роль третейского судьи автор отводит Сократу. Первые, от лица которых в диалоге выступает Кратил, утверждали, что язык открыт человеку волею богов и, значит, имена являются продолжениями вещей, существуют в соответствии с природой самих вещей, связь имени и вещи безусловна. Позже этой линии придерживались Гераклит, стоики, Эпикур, Диоген, в Средневековье блаженный Августин и реалисты. Вторые, мнение которых отстаивает Гермоген, не отрицая божественных истоков речи, считали, что имена устанавливаются людьми «по соглашению», произвольно и, значит, их связь с вещами условна. Эту линию поддерживали Аристотель, Эмпедокл, в Средневековье – Фома Аквинский и номиналисты. Сократ, приводящий доводы как в пользу, так и против каждой из позиций, твердо уверен лишь в том, что первые люди были не способны к такому акту творчества, каким является создание языка.
Вторая из этих традиций определила собой мировоззренческий и теоретический облик современного языкознания, номиналистического в своих основах и принципах, ибо с момента его формирования как самостоятельной науки философской базой лингвистики становятся идейно близкие номинализму течения рационализма, томизма, позитивизма, концептуализма. Альтернативная, реалистическая традиция не смогла оказать не только масштабного, но и сколько-нибудь существенного влияния на науку о языке, никогда не была главенствующей, но не прерывалась полностью, проходя, по мнению профессора Александра Михайловича Камчатнова «как бы пунктиром» [Камчатнов, Николина 2004: 4], но сохраняя живые связи с церковным наследием и христианской философией. (В скобах заметим, что указанный дисбаланс объективно продолжает тормозить развитие нашей науки.)
С течением времени и развитием познавательных технологий две основные, принципиальные точки зрения по вопросу о глоттогенезе сохранились, но углублялись, модифицировались, комбинировались, «обрастали» подробностями, искали подкрепления в новых свидетельствах, рождали новые ответвления. Одновременно смысл языка как Божественного дара все более нивелировался, объяснения его происхождению искали в условиях сугубо человеческой деятельности, в процедурных моментах, предшествовавших именованию либо сопровождавших этот процесс. Так постепенно оформились приблизительно восемь (включая христианскую, святоотеческую, или, как один из ее вариантов, имяславскую) наиболее известных и распространенных гипотез глоттогетеза. Заметим, что большинство из них, как ни парадоксально, несмотря на номиналистическую ориентацию языкознания в целом, связаны с признанием природных свойств имени.
Звукоподражательную гипотезу, согласно которой речь появляется в результате имитации человеком звуков окружающего мира или внутренних свойств окружающих вещей, выдвинули стоики, в XVIII в. ее разделял Готфрид Лейбниц, в XIX в. – Вильгельм фон Гумбольдт, Хейман Штейнталь, Алдр Афанас. Потебня. Так, звуки, издаваемые предметом или ассоциируемые с ним, звуковое ощущение от предмета оформляются в соответствующую этому ощущению материальную оболочку слова. Это не только явные, прозрачные по своему характеру звукоподражания типа мяу, му, кукушка, или англ. drub «колотить»,drum «барабан, барабанить» – русск. дробь, англ. yawn «зевота, зевать, зиять» – русск. зевать, но и слова, имитативная природа которых с течением времени перестала быть явной и только внешней, т.е. слова, ономатопеическое происхождение которых оказалось затемненным. Таковы, н-р, отымитативные, т.е. возникшие на основе имитативов, русск. пчела < праслав. *bъčela (ср. русск. диалект. бучать «жужжать, гудеть, мычать»), чеш. včela, нем. Biene «то же», лат. fūcus «трутень» и др. или слова, представленные соответствиями индоевропейских и кавказских языков – русск. сердце, др.-инд. hrd, арм. sirt, лат.cor, англ. heart. нем. Herz, литов. širdis «то же»; др.-грузин. mkerd- «грудь», менгрельск. kədər- «то же» с древнейшим (вероятно, еще ностратическим, по данным Владислава Марковича Иллича-Свитыча) корнем *kErd-, предположительно имитирующим звучание ритмов сердца в груди. Иначе говоря, в рамках этой теории подражание может пониматься весьма широко, как поиск звукового соответствия какому-либо, обычно ведущему впечатлению, производимому в человеке предметом. Например, идею скольжения (благодаря наличию сочетаний с сонорным плавным) передают русск. гладь, глаз – англ. glad «радостный»,glade «прогалина, поляна», glass «стекло, стакан», glide «скользить, скольжение»; русск. клей – англ. clay «глина»; русск. слизь – англ. slough «болото, трясина», sleek «гладкий, лоснящийся; приглаживать, прилизывать», sleet «снег или град с дождем», slide «скольжение; каток, ледяная гора; скользить, катиться», sludge «слякоть, грязь, топь» и др.; сочетание с тем же звуком может нести идею легкости, подвижности, грации при обозначении некоторых животных в языках разных семей, скажем, в индоевропейских (русск. олень, лань, лось, греч. ellos «молодой олень», валлийск. elain «олениха», латыш.alnis «лось», англ. elk «то же»), а также алтайских (турец. εlik «косуля», тувин. elik «то же», якут. älik «чубарый олень», татар. елкы «лошадь», калмыц. ilə«оленёнок») или семито-хамитских (др.-евр. ajjāl «баран», арамейск. jl «то же», арабск. ijjal «горный козёл»).
Междометная гипотеза, которая, вероятно, идет от эпикурейцев, гласит, что язык возникает из «природных воплей», отражающих особые эмоциональные состояния и выражаемых междометными элементами. Постепенно (по мере развития психики и внутреннего мира человека) инстинктивные, бессознательные, естественные по природе крики перерабатываются, рефлексируются и на их основе создаются образы и сознательные представления о предметах, соотносимые с образами звуковыми, междометными. Считалось, что так и у детей бессмысленные восклицания и лепет постепенно формируются в слова. Сторонниками разных вариантов этой гипотезы были Шарль де Бросс, Иоганн Готфрид Гердер и др.
В известном смысле к первому кругу гипотез примыкает биологическая версия глоттогенеза, основанная на представлениях о врожденности языка как естественной функции человеческого организма. Уже в древности люди безуспешно пытались найти этому подтверждения, изолируя новорожденных и отдавая их на воспитание немым кормилицам и нянькам. Не овладевали речью и дети-маугли, выращенные в стаях диких млекопитающих. (Известна история двух сестер, восьми и полутора лет от роду, найденных в 1920 г. Индии в берлоге волчицы с волчатами и помещенных в приют. Старшая, Камала, заговорила только через 3 года, а младшая, Амала, и того позже – через 5 лет). Попытку переноса эволюционного учения Чарльза Дарвина на почву лингвистики предпринял в XIX в. Август Шлейхер, считавший, что язык как «естественный организм» не изобретается, а возникает у человека самопроизвольно, из звукоподражаний и междометий, постепенно трансформирующихся в корни слов; да и сами языки, подобно живым организмам, рождаются, живут и умирают. В ХХ в. биологическую гипотезу поддерживал выдающийся американский лингвист Ноам Хомский, создавший теорию генеративной грамматики и убежденный в том, что речевые компетенции формируются на основе базового набора грамматических моделей языка, присущих человеку на генетическом уровне. Горячим сторонником Хомского является крупнейший американский психолингвист Стивен Пинкер, выразивший суть своих взглядов о природе слова в книге «Язык как инстинкт» (THE LANGUAGE INSTINCT,1994, русский перевод в 2004 г.) и считающий, что язык – это «беспрецедентный биологический феномен», что он «не есть атрибут материальной культуры, это особый «кирпичик» в биологической конструкции нашего мозга… это сложный, специализированный навык, который самопроизвольно развивается в ребенке и не требует осознанных усилий или систематических наставлений… что имеет смысл рассматривать язык как результат эволюционной адаптации, подобно глазу, основные части которого предназначены выполнять важнейшие функции» [Пинкер 2004: 11, 16]. К современным модификациям этой гипотезы можно отнести рассуждения о человечестве как эксперименте внеземных цивилизаций или продукте инопланетного разума. Одной из последних научных сенсаций стало обнаруженное в горном селении Венгрии уникальное существо с признаками девочки и звереныша, которому дали имя Микла Вира и которое обладает сверхнормальными умственными свойствами и равными способностями к знаковой коммуникации как с детьми, так и с животными [Алефиренко 2004: 47-48]. Генетики нескольких стран сейчас исследуют этот феномен, а местные жители говорят, что перед его появлением не раз наблюдали НЛО.
Согласно гипотезе трудовых выкриков, которой придерживались Людвиг Гейгер и Людвиг Нуаре, корни языка следует искать в физических процессах и совместной трудовой деятельности людей: выкрики и мимика, зрительные восприятия «жестов» рта, которые их сопровождали, соотносятся с вызывающими их действиями и эмоциями и постепенно начинают обозначать и их, и все окружающее.
Четыре названные теории перекликаются, поскольку основой языка считаются природные звуки и биологические механизмы, органично присущие окружающему миру и самому человеку, а также естественные для выражения чувств или трудовых усилий. Последняя версия имеет более явную социальную подоплёку. Еще в большей степени социальный статус языка подчеркивается гипотезами, взявшими на вооружение приоритеты, определяемые потребностями человеческого общения.
Наиболее влиятельной и распространенной из них является гипотеза общественного договора, основные принципы которой сформулировал еще в V в. до н.э. Демокрит. Он считал, что голод и страх заставили звероподобное стадо наших предков сплотиться и помогать друг другу, приспособив для этого голос, бывший прежде нечленораздельным. Только в кооперации этот голос обретает смысл, разделяясь на слова, служившие случайными, условными символами вещей. Общественным прогрессом и возможностью собираться у огня объясняет возникновение языка соратник Юлия Цезаря, Витрувий. Римский поэт и философ Лукреций Кар (также I в. до н.э.) добавляет, что речь была также и результатом эмоциональных впечатлений от воздействия окружающей среды. В эпоху Просвещения договорная гипотеза становится особенно популярной, ее отстаивают в специальных трактатах Томас Гоббс, Пьер Луи Мопертюи, Этьен Кондильяк, Жан Жак Руссо, Адам Смит. В ХIХ в. Якоб Гримм отвергал как Божественное, так и врожденное, отприродное происхождение языка, считая, что его изобрели первые пары родоначальников древних людей, взаимодействующих друг с другом и с детьми: формы языка устанавливались произвольно, обрабатывались и закреплялись в общении, а затем переходили детям для распространения в поколениях.
Суть гипотезы жестов сводится к тому, что звуковому языку предшествовала жестово-мимическая коммуникация первобытных людей, имевшая важнейшее ритуально-культовое и тайное назначение. Такой кинетический язык на каком-то этапе он мог сосуществовать со звуковой речью, но постепенно, по мере вызревания производственных и других социальных условий, звук освобождался от обязательного сопровождения жестикуляцией и стал самостоятельно обозначать окружающее. Особую роль жестового языка отстаивали в ХIХ в. большинство сторонников теории общественного договора, упоминавшийся ранее Л. Гейгер, а также выдающийся философ Вильгельм Вундт, а в СССР эта гипотеза стала основой т. наз. «яфетической» классовой теории языка академика Николая Яковлевича Марра, безраздельно господствовавшей в советском языкознании до начала 50-х гг. ХХ в.
На смену гипотезе Н.Я. Марра, объявленной И.В. Сталиным вульгарно-марксистской, приходит историко-материалистическая версия глоттогенеза, ставшая логическим итогом и вершиной марксистской мысли в области социальных гипотез о возникновении языка. Ее идеологической основой является раздел «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» в философском труде Фридриха Энгельса «Диалектика природы», где исходя из предпосылок выделения человекоподобных особей из мира живой природы и их окультуривания, создаются общественные условия для появления абстрактного мышления и языка. Благодаря потребности в совместной трудовой деятельности (это первопричина) и формированию общественных отношений происходит эволюция (в дарвиновском смысле) обезьяноподобного предка в человека, которая объясняется Энгельсом как триединый процесс взаимодействия и усовершенствования труда и его главного орудия – руки, сознания и его форм – абстрактных понятий, а также языка и его форм – прежде всего слов. По сей день эту гипотезу разделяют многие – в первую очередь – отечественные философы, антропологи, психологи и филологи. Но и сегодня, как тысячи и сотни лет назад, этой номиналистической по сути гипотезе противостоят христианская и шире – религиозная антропология, а также реалистическая теория языка и убеждения не менее авторитетных мудрецов, философов и филологов.
На основании текстов Священного Писания, в Священном Предании (сочинениях самых авторитетных отцов Церкви, от эпохи св. Афанасия Великого (IV в. н.э.), Максима Исповедника, Симеона Нового Богослова, Исаака Сирина, св. Григория Синаита и святителя Григория Паламы в Средневековье, до сравнительно новых – Владимира Николаевича Лосского) были выработаны принципы восточно-христианского богословия языка. Язык признается результатом синергии Бога и человека, божественной и человеческой деятельности. В начале ХХ в. один из продолжателей лингвистического реализма и основателей русской философии имени (известной также под названием имяславия) С.Н. Булгаков высказывал о происхождении языка такие суждения. Слово из не-слова или из звериного крика не рождается, не возникает оно в т.ч. и из чувственных восприятий и представлений, ибо нельзя объяснить, как слово, фиксирующее представления о мире, понимание мира, возникает из идей, которые уже несет и содержит в себе слово. Нельзя рационально объяснить прихотливую, не иначе как чудодейственную избирательность природы, которая предпочла выработать язык именно у человека, обделив другие живые организмы, не менее человека склонные к коллективизму и труду (ср. роевую жизнь пчел, организацию муравейников, строительство плотин бобрами, стадную охоту обезьян). Нельзя, если не приписывать силы Божественного Промысла и Откровения капризам эволюции, не совершать лукавую подмену одного другим. Согласно принципам имяславской (онтологической) теории языка, эйдосы (или идеи) как цельные умозрительные картины явлений и вещей, Слова как сущности появляются до всякого употребления слов, и язык хранит в себе их следы по силе причастия, прикосновения Божественной энергии. И потому слово как сущность, Первослово – Божественного происхождения; эталоном, образцом и прообразом человеческого слова является Божественный глагол, Логос, в котором изначально сращены идея самой вещи и ее именования. Слово Божие нетварно, неподвижно, ничем не содержимо, наоборот, все содержит в Себе. Все произошло и состоялось в Слове и Словом. Оно – источник вселенского порядка, всего тварного мира, всех видов движения и взаимодействия в физическом и понятийном пространстве. Источник Слова – Бог Отец, потому Слово неотделимо от Самого Творца. Подтверждением этого является сам акт творения, который представляется в виде своеобразного внутреннего собеседования Создателя. Иначе складываются отношения Слова и человека. В человеке же Слово «по причастию», Оно дано человеку извне, как всеобъемлющая власть над ним. Сила Слова – в промышлении всего сущего, в истолковании (Оно – посланник в мир, Ангел Отца Своего). В качестве вестника Божественной воли Слово реализуется в области Духа и духовной организации человека. Словом сообщаются человеку сама мысль, языковая способность, возможности созерцания и знания, ведение о себе, собственные его силы и их постижение. В этом – изначальная, бытийная заданность языка, Божественная одаренность языком и одновременно – залог дальнейшего, непрерывного сотворчества в слове Бога и человека. «Язык творится нами, он есть наше художественное произведение, но вместе с тем он нам дан, мы его имеем как некоторую изначальную одаренность. И то, что мы имеем, мы не творим, но из него творим… Прежде всего наша мысль глубоко отличается от грубого… представления, что Бог прямо вложил человеку отдельные слова или целый язык наподобие того, как мать учит говорить своего ребенка… Этот грубый антропоморфизм прежде всего не антропологичен, а потому и не теологичен, да и вовсе неблагочестив… Способность речи прирожденна человеку… Однако нельзя этой мысли давать и такой поворот, будто бы человеку вложена общая способность речи Богом, а отдельные слова придумывает он сам… Словам учит человека не антропоморфизированный Бог, но Богом созданный мир, онтологическим центром коего является человек, к нему протянуты и в нем звучат струны всего мироздания. …Антропокосмическая природа слова делает его символом, сращением слова и мысли, и именно поэтому слова не сочиняются, но лишь осуществляются, реализуются средствами языка в человеке и чрез человека» [Булгаков 1998: 47-51].
Первыми, доступными нам свидетельствами первослов, «рудиментарными» формами в языке, «зародышами» слов, уже существующими как смысл и идея, являются, по мысли С.Н. Булгакова и других имяславцев (Павла Александровича Флоренского, Алексея Федоровича Лосева), корневые слова, которые «сами себя сказали. Они суть живые словесные мифы о космосе, в них закрепляются космические события, мир нечто говорит о себе, и изначальное словотворчество есть космическое мифотворчество, повесть мира о себе самом, космическая «радуга» смыслов, словесная символика. …Через пробитые окна первослов, элементы смысла, постоянно вливается все новый, расширяющийся смысл, как из нескольких нот гаммы возникает вся бесконечность музыки» [Там же: 47-48]. Самораскрытие вещи через имя синергийно, в нем сопрягаются, действуют совместно энергии-усилия Бога, мира и человека. Конечно, теоантропокосмические идеи, которые живут в человеческом слове, сохраняют лишь отголоски Божественного Логоса, они стали неясными и дробными, искажены в результате антропокосмической катастрофы человеческого грехопадения и изгнания человека из Рая, а в следствие Вавилонского столпотворения единый язык, Божественный в своих истоках, распался на множество модусов, представленных огромным разнообразием естественных языков человечества. «…Многоязычность эта свидетельствует о том, что есть такая преломляющая среда, которая множит звуковую отдачу единого смысла. Орган речи, или организм языка не одинаков у разных племен. Это различие касается не только корней, но и всего строения языка, всего его характера или духа, который так трудно поддается определению… Множественность же есть состояние языка, его модальность, и притом болезненная, ибо связана с состоянием греховного разобщения людей. …В Вавилоне родилась лингвистика… Язык, конечно, остался не поврежден в своей основе, но закрылся его внутренний смысл, ранее открытый, и появилась болезненная впечатлительность к индивидуальным особенностям звуковой речи, к реализации языка. …Многоязычие и есть в известном смысле этот психологизм, закрывающий онтологическую сущность языка» [Там же: 51-54].
В последнее время лингвистами все более ощущается потребность в обращении к уникальному лингвофилософскому наследию имяславия. Один из виднейших теоретиков языка, академик Ю.С. Степанов считает насущной задачей осуществить современный синтез языкознания с духовным опытом православия. В качестве приоритета современной философии языка академик Степанов называет задачу максимально широкого обоснования направления, которое, в отличие от традиционного номинализма, концептуализма, когнитивистики в частности, признает факт существования за выражениями языка неких непсихологических, некогнитивных объектов, а сущностей (вещей, идей, эйдосов, этических истин), которые не извлекаются из языка, а существуют и конституируются до всякого языка. Крайне важно, считает он, исследовать лингвофилософские идеи, осуществляющие «неопатристический синтез», новый опыт возобновления на современном этапе творческой связи лингвистики с духовным наследием отцов церкви [Степанов 1998б: 6, 581]. Именно с позиций реалистического осмысления языка А.М. Камчатновым и Н.А. Николиной написано новаторское учебное пособие по введению в языкознание (см. перечень использованной в этой главе литературы).
Какими историческими сведениями, подкрепляемыми палеоантропологией и археологией, располагает современная наука в сфере глоттогенеза? Большинство исследователей склонны относить возникновение языка к периоду среднего палеолита (каменного века), времени существования так называемого человека умелого (Homo nabilis), изготавливающего орудия и пользующегося огнем, т.е. примерно 40 – 50 тыс. лет назад. Территориально это, вероятнее всего, могла быть Северная Африка. Некоторые ученые считают, что в это время совершается уже отделение языков Нового света от языков Евразии. При этом вероятно, что прямоходячая походка и, следовательно, фронтальное обращение гоминидов друг к другу лицами, т.е. расширение возможностей для формирования коммуникативной базы случилось еще раньше, около 4,5 миллионов лет назад. Становление общинного строя относят ко времени позднего (верхнего) палеолита, эпохе кроманьонского человека, т.е. примерно 30 – 40 тыс. лет тому назад.
