пользователей: 30398
предметов: 12406
вопросов: 234839
Конспект-online
РЕГИСТРАЦИЯ ЭКСКУРСИЯ

Процесс секуляризации в древнерусской литературе.

Итак, середина XVII в. — переломный момент в истории русской культуры и литературы. Обычно суть этой “переломности” видят в европеизации, т. е. в том, что Россия  начинает приобщаться к достижениям европейской культуры. Однако мы уже знаем, что европеизация существенно изменила культуру лишь тонкого слоя русского общества. Объяснить европеизацией несомненно значительные перемены в русской культуре конца XVII — начала XIX в. невозможно. Чем же тогда их можно объяснить? На этот вопрос есть только один ответ: секуляризацией.

Суть начавшейся с присоединением украинских земель трансформации русской культуры заключается в том, что она из религиозной (точнее, религиозно-риторической) становилась светской (светско-риторической). Переход от религиозности к светскости и есть секуляризация.

Выше мы не раз говорили о том, что для России европеизация и секуляризация — это столь тесно связанные процессы, что их трудно разграничить, а потому есть резон рассматривать их как единый процесс. Действительно, европейская культура, к достижениям которой приобщалась Россия с середины XVII в., — это культура, во многом уже секуляризованная, и потому европеизация все еще средневеково-религиозной русской культуры была одновременно и ее секуляризацией. С другой стороны, чем более секуляризованным оказывалось русское культурное сознание, тем активнее и глубже могло оно европеизироваться.

И все же, европеизация и секуляризация, при всей их связанности, — не одно и то же. Если европеизация, как мы отмечали, не была процессом закономерным и органичным для русской культуры позднего Средневековья, то секуляризация как раз была для нее процессом естественным и логичным. Как отметил Ж. Ле Гофф, секуляризация была главным направлением в развитии европейской культуры от XII до XIX века. Это справедливо и по отношению к русской культуре второй половины XVII — начала XIX в. . Некоторые признаки кризиса религиозности как основы средневековой культуры можно обнаружить в России еще в XVI в. При этом в том же столетии общественное и культурное развитие России шло путем, едва ли не противоположным европейскому. Таким образом, в позднем Средневековье русская культура становилась все менее европейской, но более секуляризованной. Это свидетельствует о том, что европеизация и секуляризация — разные процессы, отождествлять которые не следует, хотя при определенных условиях они могут тесно переплетаться и усиливать один другой.

В XVI — первой половине XVII в. признаки кризиса религиозности, секуляризации культурного сознания были еще очень слабыми, при этом они решительно подавлялись царской и церковной властями (вспомним, что даже еще на рубеже 40-50-х годов XVII в. активно проводится политика всестороннего “оцерковления” жизни). И если бы начавшаяся европеизация не сообщила секуляризации мощный импульс, трансформация религиозной культуры в светскую заняла бы в России гораздо больше времени. Резко усиленная европеизацией секуляризация оказала значительно более сильное, а главное — всепроникающее, влияние на русскую культуру, ибо была для последней (в отличие от европеизации) органичным, естественным процессом.

Церковь и вера в эпоху секуляризации

Прежде всего, конечно же, секуляризация отразилась в судьбах церкви и веры. Как именно отразилась?

Отвечая на этот вопрос, нужно реально представлять себе состояние церкви и веры в эпоху Средневековья. Древнерусская культура и литература, действительно, были религиозны, как мы об этом говорили выше. Но следует принять во внимание и отмеченные нами слабую развитость культуры и слабую христианизированность Московии.Поэтому “древнерусское мировоззрение нельзя считать чисто христианским. Оно впитало в себя многие языческие традиции и представляло сложное соединение двух идеологий. Даже в XVI веке христианство носило характер “внешнего благочестия”. Иностранные послы, вроде Д. Флетчера, отмечали, что грубые языческие нравы на Руси лишь поверхностно покрыты милосердием, “без всякого уважения к духу и истине” евангельских заповедей. Не только иностранные наблюдатели, но и отечественные историки свидетельствуют, что “Россия XVI века представляла страну по преимуществу внешнего благочестия”1. Многочисленным ныне любителям идеализировать нравы “Святой Руси” стоит прочитать, например, “Стоглав” — итоговый документ Собора 1551 года, в котором отмечалось, что “реальная ситуация в России того времени ... была далека от желаемого идеала. В храмах люди стоят в шапках, без страха, “яко на торжищах или на позорищи”; смех, говор, “срамные словеса” и “глумления” заглушают божественное пение; “...а попы и церковные причетники в церкви всегда пьяны и без страха стоят, и бранятся, и всякие речи неподобные всегда исходят из уст их. ...Попы же в церквях биются и дерутся промеж себя, а в монастырях тако же творят”2. Все это никак не способствовало усилению авторитета и влияния церкви на общество.

Сокрушительный удар авторитету и влиянию церкви был нанесен в петровскую эпоху. И дело даже не в откровенно кощунственных надругательствах над православной обрядностью при проведении излюбленных царем-реформатором всешутейших соборов. Гораздо болезненнее было упразднение патриаршества и превращение церкви в “духовное министерство”, а священников — в чиновников, обязанных, в частности, под страхом жестокого наказания доносить на подозрительных в политическом или религиозном отношении прихожан3. (В этом смысле показательно, что во времена Павла I служебное усердие священников стало отмечаться орденами).

Но и самую церковь в эту роковую для нее эпоху, кажется, больше волновала не борьба за бессмертные души прихожан, а борьба за крепостные души, крупнейшим владельцем которых она была. Так, “одна Троице-Сергиева лавра в 1752 г. добилась подтверждения на владение в 15 губерниях 92 450 душами крестьян (вместе с приписанными к лавре монастырями она обладала 105 тыс. крестьян мужского пола) и дворами и подворьями в 47 городах”1. Судя по документам эпохи, церковь гораздо болезненнее пережила объявленную Екатериной II в 1764 г. секуляризацию церковных владений, чем секуляризацию умов и душ паствы. Вдумаемся в этот удивительный парадокс: христианская церковь владеет сотнями тысяч рабов, которым и внушает идеи равенства людей перед Богом, всеобщего братства людей и т. п. Могла ли такая христианизация быть истинной и глубокой? Могла ли такая христианизация способствовать укреплению авторитета церкви? Едва ли. Плохо согласующаяся с Христовыми заповедями жажда стяжательства проявлялась и в ставшей повсеместной практике покупки церковных должностей за взятки, и в роскоши жизни высшего клира, не желавшего замечать нищеты жизни низшего. И так далее, и тому подобное.

Такая церковь не могла быть оплотом христианской веры и нравственности, еще менее могла она быть оплотом культуры. И если народ еще сохранял свою, пусть очень поверхностную, веру в старорусские идеалы, то “общество” после потрясений петровской эпохи оказалось напрочь лишенным культурных запросов, нравственности, веры. В царствование Елизаветы, как отмечает В. О. Ключевский, “карты спасали придворное общежитие: другого общего примиряющего интереса не было у этих людей, которые, ежедневно встречаясь во дворце, сердечно ненавидели друг друга. Говорить прилично между собою им было не о чем; показать свой ум они умели только во взаимном злословии; заводить речь о науке, искусстве или о чем-либо подобном остерегались, будучи круглыми невеждами; половина этого общества, по словам Екатерины, наверное, еле умела читать и едва ли треть умела писать. Это была мундирная придворная лакейская, нравами и понятиями мало отличавшаяся от ливрейной, несмотря на присутствие в ее среде громких старофамильных имен, титулованных и простых. Когда играл граф А. Разумовский, сам держа банк и нарочно проигрывая, чтобы поддержать славу тороватого барина, статс-дамы и другие придворные крали у него деньги... С этими сановниками и поступали, как с лакеями. Жена самого бойкого государственного дельца при Елизавете — графа П. И. Шувалова служила молебны, когда ее муж возвращался с охоты того же Разумовского не высеченный добродушным фаворитом, который бывал буен, когда напивался” (V, 11). Такова была культура, такова была нравственность русской аристократии времен Елизаветы. Не менее плачевной была и судьба веры. Едва живая после кощунств и унижения церкви в петровскую эпоху, тихо угасавшая и всеми забытая в атмосфере грубой жажды наслаждений елизаветинской эпохи, она скоропостижно умирает от вируса вольтерьянства, эпидемия которого поразила русское общество в екатерининское царствование. Заимствованное как модное увлечение, вольтерьянство оказало сильное влияние на умы и души, уничтожив в них последние “пережитки” и “предрассудки” старой культуры. Оно было “...новым оттенком европейского налета, который воспринимался русской знатью вместе с новым покроем платья...; к типичной для всего XVIII века фигуре Кантемировского щеголя Медора прибавилась новая черточка: он стал скептиком и вольтерианцем и свою нравственную разнузданность и невежество стал отныне оправдывать именами великих авторитетов европейской мысли. Это было, хотя и поверхностным, но тревожным явлением; положительные стороны просветительной философии не могли быть, конечно, понятны плохо образованному русскому человеку, но он удивительно легко воспринимал ее критическую сторону, и не столько критику, сколько насмешку над окружающим; яркие парадоксы действовали ослепляюще, подобно удару молнии, — и в результате получилось нечто неожиданное и опасное: вольтерианство поколебало в русской душе бессознательную, примитивную веру предков и, бросив его, совершенно беспомощного, в пустое пространство дешевого скептицизма, способствовало широкому общественному развращению ...Это общественное развращение, “злонравие”, конечно, не было создано вольтерианством, но беда заключалась в том, что в последнем находило себе санкцию презрительное отношение к знанию и религии, а следовательно, и к вопросам нравственности; явление было притом тем более опасно, что захватило собою всех: и Елагиных, и Иванушек (“Бригадир”), и Лопухиных, и Фирлюфюшковых (“Именины г-жи Ворчалкиной”, комедия Екатерины II), и Новиковых, и Лентягиных (“Чудаки” Княжнина)...”1. Отныне вера, нравственность, образованность становились лишь частью светского политеса, вырождаясь в чистую “формалистику”. Вера сводится к пристойно регулярному посещению церкви, нравственность — к показной учтивости, образованность — к умению вести светскую беседу (вспомним, что и спустя полвека способность Онегина “Без принужденья в разговоре Коснуться до всего слегка, С ученым видом знатока Хранить молчанье в важном споре” послужит основанием строгим светским судьям считать его не просто “ученым малым”, но даже “педантом”).

Впрочем, нашлись люди, попытавшиеся на основе христианского вероучения в его православном “изводе” создать для узкого круга посвященных новую церковь, наполненную глубокой духовностью. Это были масоны. Если в 40-х годах XVIII в. масонство воспринимается в России лишь как модная заграничная забава, то с 60-х годов оно постепенно оформляется в первое духовно-нравственное течение в истории русской общественной мысли. “Созидая свою малую и высокую церковь, русские масоны дорожили больше всего “душевным делом”, тою сокровенною религиозностью, которая ведет человека к непосредственному общению с Богом и возлагает на верующего подвиг нравственного совершенствования. И если нужен особый термин для такой религиозности, то он предложен Лопухиным: “внутренняя церковь”2. Но ни самодержавной власти, с болезненной подозрительностью относившейся ко всякому проявлению общественной самодеятельности, ни церкви — духовно-полицейскому департаменту, ревниво охранявшему свою монополию на все, что связано с религией, масонство не могло прийтись ко двору. В начале 90-х годов Екатерина II, опираясь на поддержку церковных иерархов, разгромила масонское движение. Конечно же, поиски “внутренней церкви” на этом не закончились, но характерно, что ее искатели подвергаются остракизму прежде всего со стороны официальной церкви — так было с Новиковым в конце XVIII века, так было с Толстым столетие спустя. И этому не стоит удивляться: церковь, в которой царит не вера, а обрядоверие, церковь “внешняя” не нуждалась в “сокровенной религиозности”, в “подвиге нравственного совершенствования”, на которых основывалась “внутренняя церковь”.

Падение авторитета церкви, глубокий кризис религиозности способствовали активной секуляризации русской культуры в конце XVII — начале XIX в.

 

2


10.02.2016; 10:09
хиты: 155
рейтинг:0
для добавления комментариев необходимо авторизироваться.
  Copyright © 2013-2024. All Rights Reserved. помощь