Подобно горьковскому Павлу Власову любимые персонажи Фадеева проделывают путь нравственного возрождения. Морозка, видевший в жизни только плохое и грязное, пошел в партизанский отряд, как он сам говорит, не ради прекрасных глаз командира, а для того, чтобы построить лучшую, праведную жизнь. К концу романа он избавляется от присущего ему анархизма, впервые испытывает неожиданное чувство любви к Варе. Коллектив стал ему родным, и Морозка, не задумываясь, отдает свою жизнь за товарищей, предупреждая отряд об опасности. Разведчик Метелица, считавший, что ему глубоко безразличны люди, вступается за пастушонка и перед смертью открывает для себя, что любит окружающих его людей.
Роль активного воспитателя масс А. Фадеев доверяет командиру отряда Левинсону, за тщедушной внешностью которого он видит духовную силу, убежденность в необходимости революционным путем преобразовать мир.
Вполне традиционно для русской реалистической литературы развенчивает А. Фадеев индивидуалиста Мечика. Романтический максимализм Мечика, его парение над действительностью, постоянные поиски исключительного - в частной ли жизни или в социальной - приводят его к отрицанию реального бытия, проявляют невнимание к насущному, неумение его ценить и видеть красоту. Так он отвергает любовь Вари во имя прекрасной незнакомки на фотографии, отвергает дружбу простых партизан и в итоге остается в гордом одиночестве романтика. В сущности, автор наказывает его предательством именно за это (так же, впрочем, как и за его социальную чуждость простым партизанам).
Идея "социального гуманизма", когда во имя высшей цели можно жертвовать человеком, личностью, сближает роман А. Фадеева с нормативизмом.
Если революция делается от имени и для трудящегося народа, то почему приход отряда Левинсона сулит крестьянину-корейцу и всей его семье голодную смерть? Потому, что высшая социальная необходимость (накормить отряд и продолжить путь к своим) важнее "абстрактного гуманизма": жизнь членов отряда значит больше, чем жизнь одного корейца (или даже всей его семьи).
Не менее двусмысленно звучит и финал романа. Левинсон останется жить "и исполнять свои обязанности". Для того чтобы из далеких пока людей, которых он видит уже после гибели отряда, людей, работающих на земле, обмолачивающих хлеб, собрать еще один отряд. Фадееву кажется бесспорной идея Левинсона "сделать [этих крестьян] такими же своими близкими людьми, какими были те восемнадцать, что молча ехали следом" и повести их по дорогам Гражданской войны - к новому разгрому, ибо в такой войне победителей не бывает и финальный общий разгром неизбежен.
Впрочем, не исключено, что художник восторжествовал в Фадееве-политике. Ведь роман назван "Разгромом", а не "Победой".
Если книга А. Фадеева несет в себе как черты подлинного реализма, так и нормативизма, то повесть Ю. Либединского "Неделя" (1922) написана исключительно в традициях нормативизма и утопизма.
На службу прекрасному, но совершенно неясному мифическому будущему отдают все силы герои повести. Эта идея дает им силы переступить через естественные человеческие чувства, такие, например, как жалость к поверженному врагу, отвращение перед жестокостью, страх убийства: "Но когда голову мутит от усталости или работа плохо идет, или расстреливать нужно кого, тогда я в уме подумаю мое теплое слово - коммунизм, и ровно кто мне красным платком махнет".
За этой страшной исповедью стоит утопическое мироощущение в наиболее чудовищной его форме, ставшей идеологическим обоснованием соцреализма.
Реальность в новой эстетике воспринимается как враждебное, консервативное начало, нуждающееся в абсолютной переделке. Высшей ценностью для писателя нового направления оказывается неясное, к тому же слабо детализированное, будущее - идеальное и лишенное противоречий. Главное заключается в том, что этот проект оправдывает насилие над настоящим.
Включенность человека в исторический процесс, утверждение его прямых контактов с "макросредой" парадоксальным образом обесценивает героя. Он как бы лишается самоценности и оказывается значимым лишь потому, что способствует историческому движению вперед. История в подобном понимании получает смысл и значение лишь постольку, поскольку движется к "золотому веку", локализованному где-то далеко впереди.
Крайнюю форму такой антигуманистической позиции воплотил (вполне сочувственно в отношении к идеям героя) писатель А. Тарасов-Родионов в повести "Шоколад", рассказывающей о том, как чекист Зудин принимает решение пожертвовать своей жизнью, но не бросить и малой тени на мундир ЧК. Обвиненный во взяточничестве, Зудин приговорен к расстрелу. И для его товарищей, уверенных в его невиновности, но вынесших, тем не менее, смертный приговор, и для него самого это решение представляется единственно верным.
Романтизация будущего, его резкое противопоставление настоящему, создание в конечном счете мифа о "золотом веке" - важнейшая черта эстетики социалистического реализма.
Прежде всего, утверждаются новые по сравнению с традиционным реализмом функции искусства: не исследование действительных конфликтов и противоречий времени, а сотворение модели идеального будущего, модели "великолепного дворца". На передний план выходит пропаганда того, какой прекрасный дом будет когда-нибудь построен на месте реальных, ныне существующих жилищ.
Эти идеи, сразу же заложенные в программу нового направления, пробуждаясь и все более активно развиваясь, оказались своего рода "раковыми клетками" нового искусства. Именно они привели к перерождению нового реализма в нормативную нереалистическую эстетику на протяжении 20-50-х годов.
