Особый отдел этой группы образуют четыре оригинальные драмы Анненского на еврипидовские сюжеты: «Меланиппа-философ», «Царь Иксион», «Лаодамия» и «Фамира-кифаред»; интереснейшая из них — «Царь Иксион», в которой чувствуется особая близость автора к изображенному герою. Смешение античного сюжета и античной формы с современно-болезненной чувствительностью рассчитано не на всякий вкус; но в глазах тех, кому доступен такой синтез, эти трагедии останутся лучшими произведениями пера Анненского.
У него "условно"-античная трагедия, где действующие лица говорят, как у Шекспира, четырехстопным ямбом, а хору предлагается петь рифмованные стихи. Всего же несноснее в драме язык, какой-то бесцветный, хотя и пестрый, усыпанный (не нарочно ли?) выражениями - как "футляр", "аккорды", "легенды", "фетр", "скрипка", "атлас", совершенно уничтожающими иллюзию античности, хотя в то же время допускающими такие не всем известные слова как "фарос" (jaroV - плащ), "айлинон" (восклицание скорби), "кинамон" (kinamon - корица) и т. д. Впрочем, миф о Лаодамии (недавно прекрасно пересказанный г. Зелинским в "Вестнике Европы") дает так много поэту, что трагедия читается не без интереса. Наиболее удалась автору центральная сцена: появление тени Протесилая; слабее всего - начало, вялое, растянутое и написанное в самых условных тонах.
Поэт-импрессионист в лирике, И. Анненский желал остаться импрессионистом и в драме. В то же время любовь к древнему миру и многолетняя работа над переводом Еврипида влекли Анненского к сюжетам античным. Из этих стремлений возникла quasi-античная драма, разработанная импрессионистически. У своих великих учителей, греческих трагиков, Анненский заимствовал не только внутреннее строение драмы: единство и сжатость действия, остроту трагического конфликта, идею "катарсиса", но и многие внешние приёмы, в том числе участие в действии хора. Однако, всё это видоизменено в драмах Анненского приёмами, которые античной поэзии чужды совершенно. Он не только вводит в драму прозу и рифмованные стихи, не только дает обширные ремарки, написанные не без влияния недавнего "декадентства", но и своих героев заставляет чувствовать и говорить по современному, языком нервным, ломающимся, иногда почти "неврастеническим". Отдельные сцены определяются автором, то как сцена "бледно-холодная", "темно-сапфирная", "ярко-лунная", то как сцена "багровых лучей", "голубой эмали", "черепаховых облаков" и т. п. Характеризуя своих героев, автор пользуется такими, наприм., выражениями: "Лицо у неё молодое и розовое, но наклонно быстро бледнеет под влиянием как-то разом потухающих глаз... Ноги белы и очень малы, но след широковат и ступня растоптана". Делая ремарки, отмечает "странный контраст на цветущем лугу экстаза летающих тирсов, низко открытых шей, размётанных кос, бега, свиста, смеха и музыки с неподвижной, точно уснувшей, нимфой на белом камне". Нимфа у Анненского мечтает такими словами:
О, нимфа, так ли это? А цветы?
Твои цветы? И эта ночь... Была ли
Когда-нибудь мэнада беспокойней?
Фамира вспоминает:
О, закат —
Был только нежной гаммой...
Хор поёт:
О, Дионис,
Нежно-лилейный,
Только коснись,
Сладостно-вейный,
Затканно-цветных,
Нежно-ответных
Воздухов-риз...
Наконец, Анненский сознательно допускает в свои стихи "руссицизмы" и выражения, древнему миру неизвестный. Силен возвращается "с вердиктом", хор характеризует "скрипача" — "ума палата", в траве слышится шелест — "сравненье-то, фу-ты, ну-ты", далее встречаем "мираж", "душка", "левада", "деньги", "ay", а некто (это в мифическом веке!) советует "иногда заглядывать в Геродота". Все это смешано притом с выражениями и оборотами, прямо заимствованными из античной поэзии. Мы не думаем, чтобы крайности этой манеры Анненского (а в смешении античного с современным он любит доходить именно до крайностей) увеличивали художественную ценность его драмы. Не думаем уже потому, что сама по себе, независимо от причудливого стиля, она глубоко задумана и прекрасно построена. "Фамира-кифарэд" бесспорно гораздо выше, чем другая драма Анненского, напечатанная несколько лет назад — "Лаодамия". Античный миф в "Фамире" (кифарэд Фамира вызывает на состязание муз и, побежденный, в наказание лишается навсегда музыкального дара) трактован очень тонко и обоснован психологически. Характеры действующих лиц, самого Фамиры, его матери-нимфы, старухи-няньки и др., вырисованы отчетливо. Действие драмы развивается с логической неизбежностью, и многие сцены исполнены истинного трагизма. В общем, даже не соглашаясь с приёмами Анненского, читаешь его драму с настоящим волнением, как значительное художественное произведение, и не можешь еще раз не пожалеть горько, что деятельность такого поэта была прервана именно в те годы, когда достигла своего полного развития.
Автор трактовал античный сюжет и в античных схемах, но, вероятно, в его
пьесе отразилась душа современного человека.
Эта душа столь же несоизмерима классической древности, сколь жадно ищет
тусклых лучей, завещанных нам античной красотою. Автор томится среди
образчиков современных понятий о прекрасном, но он первый бы бежал не только
от общества персонажей еврипидовской трагедии, но и от гостеприимного стола
Архелая и его увенчанных розами собеседников с самим Еврипидом во главе.
И. Анненский
ем временем Меланиппа зачала и родила от Посейдона двух сыновей, которых по приказанию их божественного отца положили на царское пастбище. Там отыскали их конюхи только что вернувшегося Эола и, приняв за демонов или вообще за дурное предзнаменование (детей кормила корова), принесли к царю. Царь определил их сжечь. Когда красноречивая защита Меланиппы, доказывавшей, что это дети, а не демоны, не удалась, - ей пришлось открыть, что она их мать. Тогда детей решили отнести на прежнее место, а Меланиппу ослепили и заключили в темницу. Посейдон спас детей и дал им вырасти, сделав потом Эола и Бэота эллинскими эпонимами.
Переводы[править | править вики-текст]
Анненский перевёл на русский язык все дошедшие до нас 18 трагедий великого древнегреческого драматурга Еврипида. Также выполнил стихотворные переводы работ Горация, Гете, Мюллера, Гейне, Бодлера, Верлена, Рембо, Ренье, Сюлли-Прюдома, Лонгфелло.
Переводы Анненского — чистейший импрессионизм, не столько передача буквального смысла оригинала, сколько попытка передать впечатление от оригинала. Многие из его переводов — черновики, не доведенные до окончательного совершенства. «Совершенства» мы в XX веке, впрочем, навидались, — а Анненский, омский петербуржец, был один: прочтите «Сушеную селедку» Шарля Кро в его переводе — и узнаете, «из какого сора» растут порой шедевры поэтов-переводчиков, когда те переводят по чистому вдохновению. В том, что его перевод сонета Малларме озаглавлен — согласно старому варианту чтения имени — «Гробница Эдгара Поэ», — может быть ключ к Анненскому, несомненно слышавшему в «Поэ…» чистую поэзию.
